Полное собрание сочинений Сталина оказалось неполным: там нет его стихов. А жаль. Потому что искусство Иосифа Джугашвили в отличие от всего остального, не требовало жертв…

Всю первую сентябрьскую 1949 года неделю Хозяин, по воспоминаниям, был в самом дурном настроении, периодически переходящим в открытую ярость. Плотно отужинав и изрядно выпив, запирался по ночам в кабинете на Ближней даче. Часами ходил из угла в угол, твердо ступая непомерно высокими каблуками всегдашних своих лаковых сапог. Затем затихал, садился в кресло и, судя по запаху, долетавшему до охранников из-за плотно затворенных дверей, сжигал какие-то бумаги. Время от времени матерился последними словами то по-русски, то по-грузински. Вновь замолкал. И снова жег, жег, жег… Что? Документы? Рукописи? Корреспонденцию?

СНАЧАЛА БЫЛИ ЦВЕТОЧКИ. ПОТОМ ЯГОДА И ПРОЧИЕ

Вопросов Иосифу Кремлевскому не задавали, это было не принято и небезопасно. А потому никто не знал — да никому, собственно, и в голову такое не могло прийти, — что Коба бросает в огонь… свои стихи. Выстраданные бессонными ночами мысли и чувства, уложенные четкими грузинскими рифмами в пору семинаристской юности…

О чем писал когда-то, на что надеялся молоденький, с рябым лицом, малорослый семинарист Сосо Джугашвили?

Я знаю, что надежда эта
В моей душе всегда чиста.
Стремится ввысь душа поэта –
И в сердце зреет красота…

Это были не какие-нибудь доморощенные, пустословные вирши чувствительного юнца. Тифлисские журналы с большой охотой публиковали поэтическое творчество молодого национального дарования. Общество — почтенные матроны, сентиментальные барышни, светские львицы и их кавалеры всех возрастов и состояний заучивали наизусть стихи Иосифа Джугашвили:

Озябший розовый бутон
К фиалке голубой приник.
И тотчас, ветром пробужден,
Очнулся ландыш и поник…

Славные, надо сказать, рождались тогда у него образы. Что там дамочки! Сам классик грузинской литературы Илья Чавчавадзе настолько восхитился его, Сосо, произведениями, что включил некоторые из них в школьные хрестоматии. И с той поры, без малого два десятка лет, пока не изданы были новые учебники, все грузинские дети прилежно заучивали к уроку словесности:

И жаворонок в синь летел,
Звенел, взмывая к облакам,
А соловей рассветный пел
О неземной любви цветам…

Так что непризнанным, незаслуженно пренебрегаемым публикой стихотворцем Сосо Джугашвили было бы грех себя считать. Совсем даже наоборот! Все было — известность, гонорары, поклонницы! Только осталось далеко в прошлом… Отбросив литературное честолюбие еще в 1896-м, он уже никогда не позволял себе соблазна публиковать художественные произведения. Даже составляя и редактируя собственную каноническую биографию, изданную Институтом Маркса — Энгельса — Ленина, не обронил о своей поэтической славе ни полслова. Зачем? Как может сочетаться образ гениального учителя и отца народов с прочувствованно-возвышенным обращением к царице Луне:

Цари на темном небосводе!
Играй лучами и цари…
И край родимый тихим светом,
Небесным светом озари…

Какие цари? Какой тихий свет может быть в период строительства коммунистического будущего?

Знай! Окрыленный надеждой,
Он, хоть никто он сегодня,
Все равно неба достигнет.
Есть на все воля Господня.

Сам Иосиф Джугашвили на чудеса никогда не надеялся. Едва прочел первую нелегальную революционную брошюру, понял: при существующем порядке ему, бастарду, в жизни не пробиться. Будь он даже гениальным поэтом, двери сильных мира сего останутся для него закрытыми. Остается одно: изменить этот мир.

Когда ты всех спасал надеждой,
Народ к словам твоим приник.
И, чуду равный, в каждом сердце
Тебе вдруг памятник возник…

Ну чем не пресловутый Пушкин? Так справедливо ли было со стороны Троцкого называть автора гениальных строк самой выдающейся посредственностью в партии и серой кляксой?..

НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА УМИРАЕТ ПОСЛЕДНЕЙ

Старые рукописи заставили вспомнить прошлые обиды. Как, например, забыть кровоподтеки, которые регулярно оставлял на его детском теле запойный пьяница Виссарион Джугашвили? Как простить? Но не так болезненны были синяки и ссадины, как хлестко-оскорбительное словечко «набичвари» — «бастард, ублюдок». Оно преследовало самолюбивого мальчика едва не с пеленок. Нет, разумеется, родной отец Сосо, Яков Егнаташвили, был добр к незаконному сыну и его матери. Чтобы покрыть грех, выдал ее за сапожника Джугашвили, дал в приданое обувную мастерскую. Однако шила в мешке не утаишь — о тайне рождения Иосифа судачил весь Гори. А поскольку ребенок рос слабосильным, мелким и, после дорожного происшествия, сухоруким, защищаться от оскорбительных насмешек и явно выраженного презрения к незаконнорожденному бывало совсем непросто.

Когда-то гнет крестьянской доли
Тебя, певец, потряс до слез.
Но, Боже, сколько зла и боли
С тех пор увидеть довелось.

Спасибо еще, старший сводный брат всякий раз заступался, мстил обидчикам. А он, Сосо, что бы о нем ни плели, добро помнил и умел быть благодарным. Став генсеком, первым делом приблизил брата. Вызвал в Москву, сделал личным поваром-дегустатором, дал звание генерал-лейтенанта. Словом, обеспечил родственнику достойную жизнь. С одним условием — ни под каким видом, никогда и никому тот не должен был говорить о секрете происхождения Кобы. Это было табу. Потому что ни одно пятно не имело права марать светлый образ величайшего гения всех времен и народов. И всякий, кто по глупости или неуемной болтливости раскрывал больше положенного рот, оказывался растоптан без сожалений. Как тот самый грузинский меньшевик, с которым отбывали когда-то ссылку… Как его?.. Ах да, Нестор Менабзе. Ну кто его, спрашивается, тянул за язык? Трепал кому ни попадя о матери Сосо, Кэто Геладзе, за что и наказан по справедливости. Сослан в Краснодарский край на медные рудники.

Эх, кому только не приходилось в жизни помогать! Взять хотя бы ту девчонку в Турухтанской ссылке, дочь хозяина избы, где разместили Кобу. Сколько пришлось из-за нее натерпеться! Кто мог тогда подумать, что ей всего 13 лет? А ее отец какую поднял бурю! Написал жалобу в жандармерию. Разве там станут разбираться с политическим? Сразу — уголовное дело за изнасилование. Сколько потом пришлось унижаться, умолять, обещать папаше повенчаться с непутевой дочерью…

Но ведь забыл же он — ОН! — стыд и горечь ползания на коленях перед мужиком, деревенщиной, который вместе со всей своей семьей мизинца на его руке не стоил! Когда подрос сын той девки, взял мальчишку в Москву, выучил, устроил на хорошую работу в Радиокомитет…

В напеве его и в песне,
Как солнечный луч, чиста,
Жила великая правда,
Божественная мечта…

Как пламенело когда-то его сердце любовью, какие выходили из-под пера проникновенные слова!

Когда, переведя дыханье,
Вновь родниковый ключ звенит,
Когда в тревожном ожиданье
Бессонный лес в ночи молчит…

Разве мало в этих образах нежности, и неуемной страсти, и призыва?

Что может быть лучше света…
Свет среди тьмы окрыляет.
Милая, пусть как и раньше
Все в тебе светом сияет…

Он любил первую жену, Кэто Сванидзе. На руках носил, все делал, чтобы жила счастливо. Когда умерла, места себе не находил. Есть даже в доказательство где-то в архиве фото, на котором он, обросший бородой, потерянный и постаревший от горя, стоит возле ее гроба... Но насколько безжалостны и несправедливы враги! Нашли старика, у которого Коба с женой квартировали в 1908-м, в Баку. Тот совсем, видно, из ума выжил, если плел в беседе с незнакомым человеком такое. В отчете осведомителя написано: «Слушай, парень, какой он революционер? Мерзавец он, подонок! Кэто тогда беременная была, а он ее, когда пьяный домой приходил, матерно ругал, ногами в живот бил. Она потом чахоткой заболела»…

Нет уж, не возьмет Сосо на свою душу греха в смерти Кэто! И не по жестокости оставил после похорон годовалого сына Якова у родни и много лет не виделся с мальчишкой, а ради революционной работы. Враги, подобравшись близко к семье вождя, нашептывали парню гадости, мутили воду. Каменные сердца… Как там, в стихотворении «Спаситель»?

Сердца, превращенные в камень,
Будил одинокий напев.
Дремавший в потемках пламень,
Взметался выше дерев…

Позже, когда жил уже с Надеждой Аллилуевой, взял сына к себе, воспитывал со Светланой и Василием наравне.

Надежда… Ходила, куда хотела, покупала, что заблагорассудится. Ящик стола, в который он аккуратно складывал конверты со всеми своими зарплатами, никогда не запирал — бери сколько нужно! А если и шутил иногда по-свойски, грубовато, так ведь он на то и хозяин, может себе позволить собственное чувство юмора, даже если кому-то оно не по нраву. Ну, бросит иной раз в вырез платья апельсиновую корку или окурок — меньше надо телеса оголять!

Но — строптива была, горда непомерно. Не желала понять, смириться, принять великого человека таким, каков он есть. И ушла как враг! Еще и письмо оставила. И какое письмо! Хорошо, никто не рискнул вскрыть до него, передали запечатанным в руки…

Я душу всю тебе открою
И руку протяну тебе!

Кому он, Иосиф Сталин, может открыть душу? Нет в этом мире родственного ему сердца, нет верного, до конца преданного человека. Некому довериться, не на кого положиться. Кругом враги, явные и затаившиеся!

И вырву грешный твой язык!

И он, как никто, был молод,
Но так же, как все, стал старым.
И седины злой холод
Без сил и его оставил…

Старость… Раньше Сосо болел гриппом один-два дня, теперь, в 70 лет, — полторы-две недели. Каждый раз серьезно. Надевал меховую шубу на голое тело, натягивал зимнюю шапку, ложился в постель. Сипел, хрипел, стонал, будто перед самым концом. А как не бояться, если профессора сказали, что у него серьезный недуг — стенокардия? Сколько уж раз за последнее время жаловался врачам, что нестерпимо болят руки и ноги. Но говорят: патологических изменений не обнаруживаем.

Эх! Ноги… отказывать стали,
Все старость берет в свои руки.
Одни воспоминанья остались –
Забыть их не могут внуки…

И что сегодня? Он, Отец, Вождь, Друг и Учитель, днями должен сидеть взаперти на Ближней даче, окруженной двумя заборами с электросигнализацией, между которыми озверело бегают злобные псы. Даже птицы облетают это место за три версты, потому что когда-то он любил пострелять по ним из пистолета или мелкокалиберки и они быстро поняли, что появляться на территории сталинской дачи опасно.

Выезжать приходилось лишь с многоярусным автомобильным эскортом по трассе, где в смену дежурили 1200 охранников. Дышать — воздухом, который в любую минуту кто-нибудь может отравить, из-за чего специальная бригада токсикологов через равные промежутки времени обязана брать пробы…

Некоторые говорят: нечего бояться. За всю жизнь на товарища Сталина не было совершено ни одного покушения. Пусть так. Только отчего в таком случае, давая показания на Лубянке, герой Гражданской войны Трифонов очень уверенно предрек: «Судьба Сталина — это судьба Павла 1. Войдут два здоровых гвардейца и придушат»? Знал, должно быть, мерзавец, о чем говорил.

Или еще. Бывший чекист Артузов, в 38-м, за день до смерти, написал на стене своей камеры: «Честный человек должен убить Сталина!» Крупно написал, разборчиво. А ведь перед смертью, как известно, не лгут…

Такова, видно, судьба всех великих. Постоянно вокруг них ложь, подлость и предательство. Он, Сосо, это предчувствовал еще в юности. Оттого и написал тогда в стихах:

Но люди, забывшие Бога,
Хранящие в сердце тьму,
Вместо вина отраву
Налили в чашу ему.
Сказали ему: будь проклят!
Чашу испей до дна!
И песня твоя чужда нам,
И правда твоя не нужна!..

Отрава — страшное дело. С того дня, как не стало рядом сводного брата, Сандро Егнаташвили, которого взял когда-то дегустатором, кусок без опаски в рот не положишь. Чего стоят на самом деле все эти акты, приложенные к запечатанным пакетам с продуктами для стола вождя? Кто всерьез может на них полагаться? Лаврентий и тот ест лишь то, что надежный человек привозит ему непосредственно из дому, в запаянных наглухо горшочках…

Но писал же когда-то:

Певца Отчизны труд упорный
Еще вознаградит народ.
Уже пустило семя корни,
И жатва тяжкая грядет…

Вознаградят? Ха! Ходил в отдел корреспонденции. Внезапно пришел, без предупреждения. У Микояна глаза, как у рака, вылезли, когда Коба взял поднос с неразобранными, адресованными ему лично письмами. Привык показывать Хозяину лишь верноподданнические, а всю крамолу отбрасывать в корзину. Здорово, говорят, устроил после разгром девушкам-сортировщицам…

А письма… Лучше б не читал. Хотя имеются и искренние — любят, просят внимательнее следить за здоровьем, беспокоятся. Воодушевленно, изо дня в день, поют гимн Родине и своему вождю:

Нас вырастил Сталин на верность народу,
На труд и на подвиги нас вдохновил!
Славься, Отечество…

Что ж, хороший получился тогда гимн. Оркестровку музыки композитора Александрова он принял лишь с 281-го раза, зато как славно все в конце концов сложилось!

ЯВЛЯТЬСЯ МУЗА ПОД КОНВОЕМ СТАЛА МНЕ

Когда в любви ты признавался
Своей растерзанной стране,
Тогда поклялся ты стихами
Служить ей с Богом наравне…

«С Богом наравне» — это отголосок семинаристских лет. Но в целом — правильно сказано. Верный путь для вождя, который, словно Господь, волен по своему усмотрению карать или миловать.

Смешно сказать — один Адольф Гитлер уважал и ценил его по достоинству. Как раз накануне нападения сказал в радиоречи: «Советский лидер — потрясающая личность! Он схватил всю страну железной хваткой! Когда я завоюю Россию, поставлю правителем Сталина. Потому что никто лучше него не умеет обращаться с русским народом». Но Сосо Джугашвили, даже когда был вечно битым сопливым мальчишкой, ни перед кем не склонялся! Если и приходилось иногда кому подчиниться, это потом обидчикам боком выходило. Кровавыми слезами умывались!

Коба не простит. Припомнит. Как отомстил когда-то Ленину за завещание, в котором черным по белому написано: «Товарищ Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть. Я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения его с этого места».

Он, Коба, всегда с искренним удовольствием вспоминал, как плакал от бессилия в одиночестве Ленин, когда ставший генеральным секретарем Сталин под любым предлогом вызывал к себе Крупскую и задерживал ее сколько возможно долго. А тот, слабый и беспомощный, лежал и хныкал…

Забавно, что именно неугодного Владимиру Ильичу Кобу народ титуловал продолжателем дела Ленина. Народ любит Сталина, как никого из партийцев. А ведь он это предсказывал еще в молодости, когда писал «Слугу рабов»:

Твои призывы к жизни гордой
Надолго корни обрели:
Того, кто сеял зерна света,
Ждет урожай огня любви.
Отныне стать тебе подобным
Растет стремление в любом.
Ведь ты народу стал слугою,
Чтоб перестал он быть рабом!

Рабы… Все кланяются, лебезят, пресмыкаются — и Берия с Маленковым, и Хрущев с Булганиным. А попробуй-ка дай слабину — сожрут и не поперхнутся! Все лгут, таят в черном сердце мутную злобу. Не с кем поговорить начистоту, некому открыть, что накипело за долгие годы. Один, всю жизнь один. Пустые, лживые, глупые, подленькие людишки вокруг вьются. Суетятся, рвут, растопырив локти, кусок за куском, рычат друг на друга, грызутся. Совсем как на любимой его грампластинке, что он так часто слушает по вечерам. На ней какой-то шутник записал дивное колоратурное сопрано на фоне собачьего воя и лая…

СТАЛИНСКАЯ ПРЕМИЯ НЕ ДЛЯ СТАЛИНА

И что тебе земная слава?
Ты вечность песней покорил.

К 70-летию Лаврентий решил тайком сделать Хозяину сюрприз — выпустить подарочным изданием его юношеские стихи. Намерился выставить хозяйскую слабость на общее обозрение. Или на осмеяние? Позвал переводчиков, всяких этих пастернаков и тарковских, и они уже, оказывается, месяца три работают, перекладывают грузинские строфы на русский. Хорошо еще, подстрочники даны без указания автора, безымянные, а то бы…

Как докладывал осведомитель, кто-то из этих поэтов заметил о стихотворении «Человек и смерть», что, мол, оно вполне тянет на Сталинскую премию 1-й степени. Справедливо заметил, конечно… Однако работу над сборником необходимо прекратить. Пастернаков разогнать! Все, до последней буквы, уничтожить! Свои старые рукописи сжечь! Немедленно!

Так Иосиф Джугашвили не стал лауреатом Сталинской премии…

Его профиль чеканили на монетах и медалях, выплетали драгоценными нитями на туркменских коврах. В его честь было переименовано два десятка городов, две области, округ, морской залив, горные вершины. Только почему тогда, по воспоминаниям приближенных, с каждым годом Иосиф Виссарионович становился все мрачнее и угрюмее? И о чем думал долгими осенними ночами, превращая в пепел рифмованные юношеские мечтания?

Но стоит напомниться песне,
Донесшейся с полного поля,
И сердцу без поля тесно,
Как будто и не было боли.
Тогда, костыли отбросив,
Старик как ни в чем не бывало
На ноги встанет и косит.
Не он, а смерть его, как попало…

То было в сентябре 1949-го. До 5 марта 53-го оставалось еще три с половиной года. Сорок два месяца, которые приближенные к Хозяину проживут под девизом «угодить, угадать, уцелеть»; 1277 дней, за которые еще много воды утечет и рассеется человеческих жизней.

Как когда-то записал далекий от политики, но обладавший острым взглядом творческого человека Федор Шаляпин после случайной встречи со Сталиным у Демьяна Бедного: «Если нужно, он так же легко, как легка его поступь лезгина в мягких сапогах, и станцует, и взорвет храм Христа Спасителя, почту, телеграф, целую страну — что угодно».