Тюремные песни Галины Серебряковой
ИСТОРИЯ ЛЮБВИ
«Секретные материалы 20 века» №19(405), 2014
Тюремные песни Галины Серебряковой
Евгения Назарова
журналист
Москва
5259
Тюремные песни Галины Серебряковой
Галина Серебрякова покоится на Переделкинском кладбище

В 30-х годах прошлого века Галина Серебрякова была известной советской писательницей. Опубликованные сочинения «Женщины эпохи Французской революции» и «Юность Маркса» принесли ей славу и гонорары. Подрастали две дочери, супруг писательницы Григорий Сокольников регулярно избирался членом ЦК, в прошлом успешно трудился в должности наркома финансов СССР. Сама Галина Иосифовна близко общалась с Александром Семеновичем Сванидзе, личным другом Сталина, была хорошо знакома с Максимом Горьким. Ярая большевичка, участница Гражданской войны, она пребывала в полной уверенности, что партия всегда и во всем права, а значит, осудить может только справедливо. Однако в ночь на 27 июля 1936 года в дверь их загородного дома постучали. «Гости? Так поздно?» – только и успела подумать Серебрякова, открывая дверь. На пороге стояли девять человек в форме сотрудников НКВД. Обыск продлился до рассвета...

ПАРТИЯ НЕ ОШИБАЕТСЯ?

В современной историографии есть термин «Большой террор», определяющий период массовых арестов и расстрелов в Советском Союзе. Его хронологические рамки обозначены 1937–1938 годами, когда политические преследования достигли очередного пика, однако плотная вереница заключенных потянулась в советские тюрьмы гораздо раньше, да и практику большевистских репрессий можно считать ровесницей новообразованного государства. Жителям двух столиц стало особенно не по себе в конце 1934-го, после убийства руководителя ленинградской парторганизации Сергея Кирова. Тут и там обнаруживались «враги народа», за которыми все чаще приезжали черные «воронки», и вполне благополучный сосед по даче мог внезапно исчезнуть из собственной квартиры и даже из воспоминаний знакомых. В атмосфере общего недоверия разрушались социальные связи, нарастала тревога, но каждый из тех, у кого сегодня ночью забрали соседа, был совершенно уверен: партия не ошибается. Если забрали, значит виноват.

Именно поэтому к собственному аресту, да и аресту близких, никто никогда не был готов. Когда после страшной ночи обыска Галина Серебрякова вернулась в Москву, стало вполне очевидно – арестован ее муж. Терзаясь от мысли, что Григорий Сокольников мог у нее за спиной воротить «антисоветчину», опровергая саму себя, Галина Серебрякова ждала и страшилась будущего. Оно наступило в «лучших традициях жанра» – с допросами на Лубянке, арестом, сумасшедшим домом, многолетней ссылкой и таким обыденным вопросом политзаключенных тех времен: «А меня-то... за что?»

И действительно – за что же?

ПРЯМИКОМ В КРЕМЛЬ

Галина Серебрякова родилась в 1905 году в семье революционеров Брониславы Красуцкой и Иосифа Бык-Бека. Четырнадцатилетней девочкой она по примеру родителей вступила в партию большевиков, а с 1920-го активно включилась в Гражданскую войну. Имея различные таланты и интересы, Галина страстно желала оказаться в центре политической жизни. Этому немало поспособствовала встреча с крупным большевистским деятелем Леонидом Серебряковым. Он был на семнадцать лет старше Галины и увидел ее, когда та была еще совсем девочкой. Иосиф Бык-Бек, хорошо знакомый с Серебряковым, как-то привел дочь в его кремлевскую квартиру. Галина сидела на подоконнике, пока взрослые разговаривали, и Леонид Серебряков угостил ее леденцами, которые были в то время большой редкостью. Конфетами же он завоевал ее расположение несколько лет спустя, когда они встретились снова в Мисхоре. Шестнадцатилетняя Галина Иосифовна числилась тогда комиссаром санатория и очень протестовала против такого назначения: хотелось «работать среди рабочих, а не ответственных работников». Серебряков в шутку называл Галину «комиссариком» и регулярно подбрасывал ей на балкон небольшие сувениры.

Вскоре их пути снова разошлись, но Галина запомнила его как ироничного, умного собеседника. Их роман разгорелся уже в Москве, где будущая писательница до 1925 года числилась студенткой медицинского факультета МГУ. В ноябре 1923-го они поженились, и Галина переехала к мужу, прямиком в Кремль. Домашнего уюта у них не получилось: две холодные комнаты были настолько не обжиты, что Серебряковы, посовещавшись, закрыли одну из них. Зато Серебряков, обладавший, по словам жены, почти магическим даром притягивать и располагать к себе людей, собирал по вечерам высоких гостей. Жили более чем скромно, однако в их доме с охотой встречались Шмидт и Луначарский, Ягода, Циолковский, Мичурин, Есенин и Пильняк. Галина с большим интересом слушала гостей мужа, наслаждалась их беседами, с удовольствием составляла компанию в походе в театр или на концерт. «Свобода, младшая сестра жизни, основа счастья, давала нам бесчисленные возможности духовных наслаждений. Лекции, театры, музыка, дружба и взаимодоверие переполняли душу, воодушевляли. А будущее? Оно казалось безоблачным, как наши желания», – описывала тот период Галина Серебрякова.

Тем не менее благоденствовала новая ячейка общества недолго. Начиная с 1924 года Леонид Петрович редко бывал дома: партийная работа требовала постоянных разъездов. Несмотря на рождение дочери Зори, брак распался уже в 1925-м. Галина, хоть и была серьезной девушкой, не сидела в отсутствие мужа у кремлевского окна, а активно участвовала в социальной жизни столицы. Знакомство с наркомом финансов Григорием Сокольниковым переросло в роман, а роман вскоре увенчался браком. Мать Галины была категорически против развода дочери с первым мужем – крепко полюбила Серебрякова, но так и не привязалась к Сокольникову. Впрочем, в 1937-м история их уравняла: оба были объявлены врагами народа и убиты с промежутком в несколько лет.

КРАТЕР ДЫШИТ

Политическая карьера Сокольникова складывалась неровно: в 1934-м на Московской партийной конференции его раскритиковали за «ошибки в области индустриализации», а в 1935-м назначили первым заместителем наркома лесной промышленности СССР – очевидное понижение по сравнению с теми должностями, которые он занимал раньше. У Галины Иосифовны, напротив, все ладилось. Отказавшись от медицины в пользу журналистики, она вскоре зарекомендовала себя как талантливый автор и переключилась на литературу. Ее беспрепятственно выпускали за границу: в 1927 году Серебрякова, так и оставившая фамилию первого мужа, побывала в Китае, в 1927–1928-м – в Женеве и Париже, затем в Англии. Собирая материал к роману о Карле Марксе, она добилась возможности бывать в Западной Европе. Литературный труд о жизни теоретика классовой борьбы увидел свет в 1935-м, а годом ранее Серебрякова стала членом Союза писателей.

Кроме того, Галина Иосифовна прекрасно пела и даже какое-то время раздумывала над тем, что ей ближе – литература или сцена. В 1928 году она выступила в большом радиоконцерте в Лондоне и даже обращалась за советом, какую стезю избрать, к Максиму Горькому. Послушав ее пение, писатель заключил: имеют место выдающиеся способности, но творчество писателя куда существеннее, чем карьера певицы. «Более того, советую, чтобы никто из писательской братии не знал, что вы поете, – предостерег Горький. – Иначе начнут говорить: «Она в литературе – певец, а в пении – писатель».

Звучали, однако, и противоположные мнения. Старый большевик Дмитрий Мануильский отчаянно советовал: «Сейчас уже, не откладывая, идите на сцену. У вас такой голос, что будете замечены кем нужно. Услышит и сам Сталин, а тогда вы будете спасены. Писатель – тот же политик, артистка – дело другое. Ну и профессия у вас отчаянная... Пойте, ну а в старости сможете снова взяться за перо». Еще категоричнее высказался член ЦК Виктор Карпов, побывав в гостях у Серебряковой: «Вот вижу, на многие годы расположились вы тут с комфортом. Красиво, ничего не скажешь. Прямо этакий ларинский домик. А ведь построили вы жизнь свою на вершине действующего вулкана и ничегошеньки не понимаете. Кратер дышит, а вы песни поете, чудачка этакая. Спасаться надо, а вы на клавесинах играть собрались». Галина Иосифовна искренне недоумевала: от чего спасаться-то? А год спустя после памятного разговора Карпова арестовали и расстреляли.

Наивная Галина Серебрякова все повторяла: «Партия разберется». До тех пор, пока сама не угодила на допрос на Лубянку.

ПЫТКА ОЖИДАНИЕМ

«Никто отныне не звонил к нам по телефону и не останавливался у нашей двери. После ареста мужа дом наш оцепили переодетые в штатское сотрудники НКВД. Мы жили в засаде. Но никто не приближался к нам» – так Галина Иосифовна описывала изоляцию, в которой она оказалась вместе с матерью и двумя дочерьми. Через две недели Серебрякову исключили из партии за потерю бдительности и связь с врагом народа. В отчаянии она написала письмо Сталину и Ежову и села ожидать черный «форд». Он не замедлил явиться...

Теперь Серебрякову каждый вечер отвозили на Лубянку. Агранов и Ягода требовали, чтобы она «все рассказала о контрреволюционной деятельности мужа», но Галине было нечего рассказать. Лучше смерть, чем ложь, повторяла она, но ожидание затягивалось, кольцо изоляции сжималось все плотнее, а советские газеты вовсю травили ее саму и мужа, не стесняясь в выражениях. Однажды Серебрякова пришла на допрос с чемоданом и потребовала официального ареста. Агранов рассмеялся ей в лицо. В эти же дни от Григория Сокольникова принесли письмо. «Галя, я не вернусь. Ты должна подумать, как построить отныне свою жизнь» – так Сокольников попрощался с женой. В 1937-м его приговорили к 10 годам тюрьмы, а 21 мая 1939-го он, по официальной версии, был убит заключенными в Верхнеуральском политизоляторе. Однако следствие, проведенное в конце 50-х годов, установило: Сокольникова «устранили» по прямому указанию Берии.

Но вернемся в 1936 год. Запертая в своей квартире, Галина Серебрякова все чаще думала о смерти. У нее начались галлюцинации: то и дело казалось, что из-за угла выезжает автомобиль, а в воображении не смолкал дверной звонок. Не в силах выдержать пытку ожиданием и оклеветать близких людей, Галина Серебрякова попыталась выброситься из окна, но стекло рассекло ей голову, порезало лицо и удержало от падения. «Я металась, панически боясь, что не успею умереть дома и меня схватят, увезут, чтобы умертвить вдали от родных», – позже объясняла свой поступок Галина Иосифовна. Это была ее последняя мысль на долгие недели. Серебрякова очнулась только через полтора месяца в психиатрической лечебнице. Вскоре после того, как к ней вернулись память и сознание, ее увезли на Лубянку, а через несколько часов – в Бутырку. Голая, в темном и холодном тюремном карцере с резиновыми стенами, она страдала от язв, которыми покрылась кожа, переохлаждения и голода. «Умели враги народа выбирать себе баб», – усмехались бутырские надзиратели. А однажды ночью сквозь крохотное оконце камеры вдруг брызнул ослепительный свет фонаря, раздался мужской крик и тут же смолк. Это произошло в середине января 1937 года. Судя по всему, «врагу народа» Григорию Сокольникову позволили в последний раз взглянуть на жену перед вынесением приговора.

СРЕДИ «ТЮРЕМНЫХ КОРОЛЕВ»

Несмотря на то, что политзаключенные редко выходили из тюрем без приговора – так уж было заведено в те годы, что тот, кто осужден, уже автоматически виновен, – Галину Серебрякову перевели из карцера в обычную камеру, а вскоре освободили за отсутствием состава преступления. Более того, Ежов лично посылал Серебряковой корзины с продуктами и деньги, которые она решительно отвергла. За это время в Москве прошел крупный процесс контрреволюционеров, и власть решила сделать в репрессиях обманчивую передышку. «Не все, шедшие по одной улице с контрреволюционерами, сами тоже контрреволюционеры», – твердили советские газеты, но Галина Серебрякова не находила покоя. Предчувствие ее не обмануло: отказавшись опубликовать отречение от мужа, она снова оказалась в опале. В июле 1937-го ее вызвали в милицию, отобрали паспорт и потребовали выехать из Москвы в Казахстан в течение трех дней. «Бросив квартиру и вещи на маленькую Зорю, я с двухлетней Ланой и не пожелавшей оставить меня мамой покинули Москву. Помню, на вокзале, глядя на смеющихся людей, я подумала, что не только смеяться, но и улыбаться разучилась навсегда. Лицо мое было так искажено, обезображено страданием, что я с трудом узнавала себя в зеркале», – вспоминала писательница.

Впрочем, в Алма-Ате ей быстро предложили выбрать город в пределах республики и убираться с глаз долой. Вспомнив, что там отбывал свой срок Достоевский, Галина Иосифовна назвала Семипалатинск.

Как Серебряковы устраивались на новом месте – история отдельная. Достаточно лишь отметить, что местная молочница в первый же день отказалась продать что-либо из своей продукции, мотивируя это тем, что у нее сын в Красной армии и как бы чего не вышло, а врач не стал осматривать ее трехлетнюю лихорадящую дочь, потому что «время такое, сам чудом уцелел». Но даже в колченогом домишке на краю городка пожить Галине Серебряковой удалось недолго. В собственном дворе Серебрякова с матерью закопали фотографии, ценные документы и рукописи – не потому, что было в них что-то значительное и контрреволюционное, а просто боялись, что снова отберут. Об этом прознал осведомитель, и точно – отобрали. Галину Серебрякову, больную дизентерией, при этом увезли в тюремную больницу. На первом же допросе она швырнула чернильницу в лицо наглому следователю, чем обеспечила себе путевку в карцер. Там ее ждал новый сюрприз – бывшая советская писательница оказалась в камере с блатными уголовницами.

Завоевывать среди них авторитет, а значит, право на относительно спокойную жизнь пришлось совсем не интеллигентными методами. Накануне перевода в карцер Серебряковой передали посылку с едой от родных. Вот на этот пакет и уставились восемь любопытных глаз обитательниц камеры – «тюремной королевы» Вальки, покрытой татуировками с головы до ног, и ее свиты. «А ну, контрик, давай сюда бутер, а то амба будет», – для начала почти приветливо предложили они, впрочем быстро перейдя к более изощренным угрозам. «В карцере тщетно ждали, чтобы я позвала конвоира, – рассказывала Галина Серебрякова. – Когда же я увидела, что три обезьяноподобных существа вылезают из-под нар, чтобы силой отобрать продукты, решение мгновенно созрело. Одной рукой я сбросила на пол рассохшуюся крышку, а другой выпотрошила в парашу содержимое мешка. Все стихло. Владычица карцера застыла с поднятой рукой. Сама я с огорчением смотрела на плавающие в вонючей кадке фрукты, домашнее печенье, чеснок и сало.

– Гад буду! – раздался вдруг низкий, сипловатый голос Вали. – Ты человек!»

Когда через несколько недель Серебрякову выводили из карцера, Валька, к тому времени уже полностью оказавшаяся во власти обаяния писательницы, прощалась с ней с грустью. «Гад буду, ты могла бы быть воровкой», – напоследок восхитилась «тюремная королева».

ЗВУКОВАЯ АЗБУКА ЛЮБВИ

Следующие два года Галина Иосифовна провела в «палате», рассчитанной на семнадцать человек, в которой тем не менее всегда держали около семидесяти женщин в возрасте от 16 до 80 лет. Это были в основном жены врагов народа. По ночам укладывались спать в одежде, зная, что в любой момент могут вызвать на допрос. У многих и одежды толком не было – арестованные несколько лет назад, они могли не получить из дома даже запасных чулок.

Несмотря на постоянный голод, страх и борьбу со вшами, женщины старались не терять присутствия духа, шутили, а Галина Иосифовна, вспомнив давнюю страсть, иногда, несмотря на запреты, пела. Концерты для сокамерниц неизменно заканчивались отправкой в карцер, но перед тем, как ворваться в камеру, надзиратели обычно долго стояли под дверью и слушали.

Хотя заключенным было запрещено общаться с обитателями соседних помещений, тайные способы связи существовали всегда. После того как Серебрякову перевели во внутреннюю тюрьму, она узнала, что с помощью прутика из матраса можно просовывать крохотные записки в соседнюю камеру. Так она познакомилась со своим товарищем по несчастью, и совершенно неожиданно в мрачных застенках вспыхнула любовь между двумя людьми, которые никогда не видели друг друга и даже не могли толком переписываться, имея в наличии лишь папиросную бумагу и марганцовку. «Он мечтал о том, чтобы нам очутиться в одном лагере, и молил меня сообщить ему, к какому месту стены прикасается моя голова, чтобы прижиматься к нему и целовать камни. Он создал звуковую любовную азбуку: семь едва слышных ударов означало «обожаю тебя», пять – «целую», два — «твой Петр». Началась самая бесплотная, иллюзорная любовь, которую могли выдумать люди», – рассказывала Галина Серебрякова. Через несколько месяцев их тайна открылась: Петра, передающего любовное послание в щель, выследил конвой. Его перевели в другую камеру. Им так и не суждено было больше ни поговорить, ни увидеться.

ВСТРЕЧА, КОТОРОЙ НЕ БЫЛО

Снова потянулись дни молчания. Галина Серебрякова ожидала заочного приговора Московского особого совещания НКВД. В 1939 году ее наконец осудили по статье 58-10 и 58-11 и приговорили к восьми годам исправительно-трудовых лагерей. Как выяснилось много позже, обвинение было вынесено на основе одного-единственного наговора со стороны отдаленно знакомого ей казахского писателя Сакена Сейфуллина. Следователи настаивали на том, что Серебрякова однажды виделась с ним в Москве, имела контрреволюционные разговоры и познакомила писателя с мужем. Приведенный Галиной Иосифовной факт, что ее муж в то время был на Каме и никак не мог встретиться с Сакеном Сейфуллиным, никого не убедил. «Неважно, где был ваш муж, – настаивали следователи, – важно, что вы наладили связь между разными звеньями оппозиции».

В 1956 году на заседании бюро Джамбулского обкома, где Галину Иосифовну восстановили в правах члена партии, она узнала всю правду. Перед расстрелом казахский писатель сделал заявление: «Я, Сакен Сейфуллин, заявляю, что, не выдержав пыток, примененных ко мне, оговорил писательницу Галину Серебрякову. Никогда я не имел с ней никакого контрреволюционного разговора и не видел ее мужа».

А Серебрякову тем временем отправили на лесоповал в Красноярск, где она отбывала срок до 1945-го. Через четыре года ее арестовали вновь. Лишь в 1955 году Галине Иосифовне удалось выйти из лагерей, а в 1956-м добиться реабилитации.

К удивлению многих, два несправедливых тюремных наказания не ожесточили Галину Серебрякову против партии. Продолжая заниматься писательской работой, она выпустила трилогию о Марксе и рьяно протестовала, когда ее воспоминания о лагерной жизни под заголовком «Смерч» вышли на польском языке в Париже.

Писательница умерла 30 июня 1980 года. Обоих «врагов народа», женой которых ей довелось быть, реабилитировали так же, как и убили, – с разницей в несколько лет, в конце 80-х.


1 сентября 2014


Последние публикации

Выбор читателей

Владислав Фирсов
8370545
Александр Егоров
940827
Татьяна Алексеева
775904
Татьяна Минасян
319186
Яна Титова
243109
Сергей Леонов
215717
Татьяна Алексеева
179142
Наталья Матвеева
176557
Валерий Колодяжный
171204
Светлана Белоусова
157271
Борис Ходоровский
155356
Павел Ганипровский
131006
Сергей Леонов
112002
Виктор Фишман
95617
Павел Виноградов
92450
Наталья Дементьева
91736
Редакция
85313
Борис Ходоровский
83213
Станислав Бернев
76847