Между славой и безумием
ЖЗЛ
«Секретные материалы 20 века» №10(396), 2014
Между славой и безумием
Юрий Шенявский
журналист
Санкт-Петербург
6552
Между славой и безумием
«Рай», 1909 год. Микалоюс-Константинас Чюрленис

Если задаться вопросом, кто из литовских деятелей культуры более всего известен за пределами этой маленькой прибалтийской республики, ответ будет очевиден – Чюрленис. А свой первый шаг к мировому признанию он сделал в Петербурге.

Некоторая парадоксальность случая с Чюрленисом заключается в том, что, став одним из зачинателей литовского культурного возрождения, он, зная русский и польский, не вполне владел языком страны, в которой родился. Правда, самой страны тоже не было. Еще в 1569 году Литва вошла в состав Речи Посполитой, а в конце XVIII века «растворилась» в составе Российской империи.

Любопытно, что «финский Пушкин» Йохан Рунеберг, будучи шведом, тоже не говорил по-фински, что не помешало ему создать национальный эпос под названием «Рассказы фенрика Штоля», посвященный подвигам финнов и шведов в 1808–1809 годах, во время войны с Россией.

Национальное возрождение в сфере культуры обычно и начинается с создания произведений, подымающих дух, из славного ратного прошлого да собирания фольклорных сказаний, из которых формируются эпосы, подобные «Калевале». Но Литвой (в определенной степени именно благодаря Чюрленису) миру сразу же было предъявлено искусство, с одной стороны, глубоко национальное, а с другой – опережающее эпоху и устремленное в будущее.

Возможно, дело заключалось в том, что Чюрленис был не литератором, а художником и музыкантом, то есть работал в сферах, не требующих от слушателя или зрителя владения языком, на котором общается сам создатель произведения. В сущности, своим творчеством он сразу поднял планку на уровень более высокий, нежели это требовалось для решения задач одного только национального возрождения. И добился успеха, поскольку Литва снова возникла на культурной карте Европы.

В ПОИСКАХ ПРИЗНАНИЯ

Микалоюс-Константинас Чюрленис появился на свет 22 сентября 1875 года на юге Литвы, в местечке Варена. Через три года после его рождения семья переехала в Друскининкай. Отец – органист местного костела – с раннего детства приобщал мальчика к музыке, так что к семи годам он уже освоил нотную грамоту. Мать будущего художника – Адель – происходила из семьи немецких евангелистов, покинувших Германию из-за религиозных преследований.

Получив начальное образование в народном училище, Микалоюс, хотя и слыл мальчиком способным, просто не имел средств, чтобы поступить в гимназию. Однако один из друзей отца устроил его в 1889 году в Плунге в оркестровую школу, организованную князем Михаилом Огинским. В 1893 году, после ее окончания, на полученную от князя стипендию Чюрленис продолжил учебу в Варшавской, а затем в Лейпцигской консерваториях.

Получив музыкальное образование, он поселился в Варшаве и, увлекшись живописью, начал посещать рисовальные классы Каузика.

В 1904 году в столице царства Польского открылась Школа изящных искусств – высшее учебное заведение, устроенное по образцу Петербургской академии художеств.

Однако система преподавания в Варшаве резко отличалась от принятых академических традиций. Учащимся предлагалось заниматься не столько детализацией изображения, сколько передачей настроения, характера, движения живой натуры, что больше соответствовало новейшим тенденциям искусства XX века.

Еще до поступления в Школу изящных искусств, осенью 1903 года, Чюрленис написал свою первую большую картину «Музыка леса», тема и название которой напоминали о созданной им ранее симфонической поэме.

Стремление синтезировать музыку и живопись было новым и оригинальным даже для эпохи модерна, когда творческие личности безудержно экспериментировали и с формой, и с содержанием.

Устав от академичности и реализма, художники пытались уловить малейшие нюансы сокровенных чувств и запечатлеть свои грезы и фантазии, обрести некие сокровенные знания и неземную красоту.

Хотя, разумеется, речь не идет обо всех художниках. Были и просто реалисты, отображающие жизнь, и реалисты, допустим, «пролетарские», мечтающие об очищающей революционной буре, и, наконец, просто шарлатаны от искусства, прикрывающие вычурной формой убожество собственного внутреннего мира и отсутствие таланта.

У Чюрлениса талант, бесспорно, присутствовал. Но как оценить его масштаб, развить и обрести признание?

С 1907 год Чюрленис жил в Вильно (современном Вильнюсе), где стал одним из организаторов Литовского художественного общества и народного хора. Но Вильно был в масштабах империи всего лишь губернским городом. Его же тянуло в Петербург, город, бывший не просто столицей великой державы, но и одним из мировых культурных центров.

ИСКУССТВО БУДУЩЕГО

Заочное знакомство Петербурга и Чюрлениса состоялось весной 1906 года, когда в залах Академии художеств прошла выставка работ варшавских рисовальных школ.

Картины Чюрлениса вызвали наибольший резонанс. В опубликованных в прессе рецензиях собственно только о них и говорилось. В газете «Санкт-Петербургские ведомости» журналист Брешко-Брешковский писал: «О будущем судить не берусь, но из этого Чюрлениса может выработаться крупный самобытный художник… он совершенно самобытен, никому не подражает, прокладывает собственную дорогу… Вот это действительно искусство будущего».

И Чюрленис, прочитав эти отзывы, решил ехать не то чтобы покорять столицу, а скорее получить объективную оценку своего творчества, расширить кругозор, научиться чему-то новому.

Осенью 1908 года он появился на берегах Невы и поселился в маленькой комнате в одном из доходных домов на Вознесенском проспекте. Здесь 17 октября его и навестил известный пейзажист и критик Мстислав Добужинский. Тот был идейным вдохновителем недавно гремевшего, но теперь размытого наплывом случайных людей кружка с громким названием «Мир искусства» и знал от общих знакомых про «удивительного художника, изображающего красками музыкальные темы».

Увиденное вызвало у Добужинского восторг: «Главное, что все оригинально, черт знает, все из себя». Он настоял, чтобы гость из Литвы показал картины другим петербургским художникам и критикам, но, видимо переволновавшись, Чюрленис на встречу не явился, и демонстрировать его творения пришлось самому Добужинскому.

Оригинальность и необычность работ поразили зрителей, среди которых были Александр Бенуа, Николай Рерих, Константин Сомов, Леон Бакст, Евгений Лансере.

Самый популярный у публики член кружка Сергей Маковский в это время организовывал выставку, и было принято единодушное решение пригласить участвовать в ней и Чюрлениса.

«РАБОТАЮ ПО 25 ЧАСОВ В СУТКИ»

Так Чюрленис начал свой путь к славе. Члены «Мира искусства» искали свой «третий путь», который бы не был похож на пути академизма и передвижничества. Яркая индивидуальность литовского гостя не раздражала и не вызывала зависти у тех, кто и сам был яркой индивидуальностью.

Вскоре Чюрленис задумал создать национальную оперу «Юрате – королева Балтики», либретто для которой должна была написать его невеста – начинающая писательница София Кимантайте.

Они познакомились в начале 1908 года в Вильно, и теперь в письмах к ней он описывал свои будни: «Купил себе свечку (был отвратительный серый день) и, запершись в огромной комнате, один на один с Юрате, погрузился в морские пучины, и мы бродили там вокруг янтарного дворца и беседовали».

Музыкального инструмента, кстати, у Чюрлениса не было, и, сочиняя музыку, он обычно пользовался роялем, который стоял в Литовском доме на Серпуховской улице. А потом проигрывал произведения на фортепьяно у Добужинских.

Новые друзья называли его Николай Константинович Чурлянис и постепенно вводили в мир художественной аристократии. Он часто бывал в консерватории, восхищался Эрмитажем и музеем Александра III (Русский музей), но для аристократической жизни у него не хватало денег и светского лоска; к тому же фортепьяно и мольберт манили его больше, чем светские вечеринки.

Скучал он и по невесте, для женитьбы на которой он и уехал на родину.

Обвенчавшись в первый день 1909 года в местечке Шатейкяй, молодые приехали в Петербург и поселились на Малой Мастерской улице. К их появлению четыре работы Чюрлениса демонстрировались на выставке «Салон», затем уже с картиной «Rex» перекочевали на выставку «Союза русских художников». Бенуа посвятил им статью, которая заканчивалась следующим провидческим пассажем: «Я как-то сразу поверил ему, и если люди осторожные (а их только теперь и встретишь) мне скажут, что я «рискую», то я отвечу им: меня вопрос о риске совсем не интересует, да и он, по существу, не интересен. Важно быть тронутым и быть благодарным тому, кто тронул. Весь смысл искусства в этом!»

Где-то в январе или феврале 1909 года петербуржцы впервые услышали и оценили музыкальные произведения Чюрлениса.

Организаторы общества «Вечера современной музыки» Нувель и Нурок пригласили его принять участие в концертах, где исполнялись лучшие произведения русской и западной музыки.

С наступлением весны супруги вернулись в Литву, где провели самое счастливое лето в своей жизни. В сентябре 1909 года Чюрленис снова прибыл на берега Невы с явной надеждой на то, что судьба будет к нему благосклонна, ведь начало положено – его уже признали и как художника, и как композитора.

Снова начались встречи с художниками, людьми, к нему столь расположенными. Жене он писал: «Сегодня Добужинский смотрел мои картины, очень радовался, пять из них решил взять с собой на выставку в Москву». И чуть позже: «Работаю по 25 часов в сутки».

Чюрленис подрабатывал частными уроками и по-прежнему часто посещал семью Добужинских. Встречавшая его здесь Остроумова-Лебедева оставила такой отзыв: «Он был чрезвычайно богато и своеобразно одаренный человек… Краски его были нежны и гармоничны и звучали, как прекрасная тихая музыка… его произведения меня глубоко трогали и покоряли».

Чюрленис посещал собор Св. Екатерины на Невском проспекте, где играл на органе.

В этот период им было написано около 20 фортепьянных прелюдий и фуг, пожалуй лучших из созданных композитором.

Одновременно Чюрленис продолжал работу по возрождению литовской культуры, отправляя предложения учредить национальную ассоциацию музыкантов, составляя программу популяризации музыки среди соотечественников.

Его интересы в художественном творчестве расширялись, он много работал в графике, в том числе и в книжной. Создавал эскизы декораций, эскизы росписи занавеса для Вильнюсского театра «Рута». Появились планы сотрудничества с Московским художественным театром.

Имя Чюрлениса приобретало все большую известность, и в то же время какая-то неудовлетворенность терзала гения. К тому же никаких ощутимых материальных дивидендов эта известность не приносила, и он зачастую попросту нуждался.

Напряженная работа подрывала здоровье, и в работах появились мрачные мотивы – символ зла «Демон», трагическая «Баллада о черном солнце».

Так и не законченной осталась опера про Юрату. Было ли дело только в его душевной болезни, или сыграли свою роль бытовые трудности – неизвестно, но, кажется, Петербург стал давить на литовца.

ХУДОЖНИК ВЕРТИКАЛЕЙ В ГОРИЗОНТАЛЬНОМ ГОРОДЕ

«Чурлянис – художник вертикалей, – утверждает Валериан Чудовский. – Город, который грезился Чурлянису, который он изобразил много раз, почти сплошь состоит из башен. Такого города нет на земле, и лишь обратный есть, противоположный, глубоко враждебный ему по смыслу своему – город торжествующей горизонтали, город власти и земных самодовольств, наш великолепный трагедийный Петербург».

Душа его, сформированная литовской природой, была заключена в стены плотной каменной доходной застройки, в стены, которые, по словам Достоевского, «душу в ум теснят».

Его давняя знакомая еще по Варшаве Галина Вольман писала, что «Когда Чюрленис был с нами, все мы были лучше. Рядом с ним не могло быть ни плохого человека, ни злых чувств. Он разливал вокруг себя какой-то свет. Единственное, что могло его вывести из себя, – это обращенная к нему просьба «объяснить» содержание той или иной его картины. Он негодовал: «…почему они не смотрят? Почему не напрягают свою душу?! Ведь каждый по-иному подходит и иначе воспринимает произведения искусства».

Напрягать душу хотелось не каждому. «Я здесь один, и мне очень тоскливо», – пишет художник своему брату из Петербурга.

Очень хорошо понял его Вячеслав Иванов, который писал: «Чурлянис, думается, прежде всего одинокий человек. Одинокий не во внешне биографическом смысле и даже не в психологическом только, но и в более глубоком и существенном: одинок он по своему положению в современной культуре, как, в частности, и по своему промежуточному и как бы нейтральному положению между областями отдельных искусств».

Возможно, свою роль сыграла и критика. В столичных газетах появилось несколько статей, в которых было высказано недоумение по поводу работ, демонстрировавшихся на выставках за последние два года.

Другие члены «Мира искусства» даже внимания не обращали на подобные выпады. Но не Чюрленис. Вот мнение Николая Рериха: «Он принес новое, одухотворенное, истинное творчество. Разве этого недостаточно, чтобы дикари, поносители и умалители возмутились? В их запыленный обиход пытается войти нечто новое – разве не нужно принять самые зверские меры к ограждению их условного благополучия?.. Такого самородка следовало поддержать всеми силами. А между тем происходило как раз обратное».

«Осенью, когда он вернулся, – рассказывал Добужинский, – я был долго занят в Москве, в Художественном театре, и в мое отсутствие он раз-другой навестил нашу семью, а потом исчез. Вернувшись в начале зимы в Петербург, я стал беспокоиться, что он не показывается у нас, и пошел к нему (в то время он жил на Измайловском проспекте). Нашел его абсолютно больным. Я срочно сообщил об этом его жене в Вильнюс и его другу Саснаускасу, который жил в Петербурге...»

Приехавшая на Рождество по вызову Добужинского жена Чюрлениса застала его в состоянии крайнего нервного истощения. Супруги срочно покинули Петербург и уехали в Друскининкай. На берега Невы художник больше не вернулся.

НЕДОПЕТАЯ ПЕСНЯ

В Друскининкае Чюрленис часто выходил на прогулки, иногда садился к инструменту и, как прежде, начинал импровизировать. Затем наступило резкое ухудшение. Друзья устроили его в больницу под Варшавой.

5 ноября 1910 года он отправил последнее письмо жене – поздравил с рождением дочери и высказал надежду на скорую встречу.

После Нового года в состоянии здоровья наметилось улучшение. Но дни его уже оказались сочтены.

Ранней весной, выйдя на прогулку в лес, навстречу просыпающейся природе, Чюрленис простудился, заболел воспалением легких и 10 апреля (28 марта) 1911 года скончался. Похоронили его в Вильнюсе на кладбище Расу.

За три месяца до смерти художника на выставке «Мира искусства» демонстрировалась всего одна его работа. Зато какая! «Всадник». Бенуа считал, что «из всех картин выставки эта – самая одухотворенная, самая вдохновенная страница». И в этом всаднике видна перекличка с древним гербом Литвы «Погоня». Все же при всем своеобразии и неповторимости Чюрленис был сыном своего народа.

Смерть его потрясла петербургских художников. Вот что писал о нем Сергей Маковский: «Есть художники, судьба которых обрывается как грустная полувнятная песнь. Они приходят к нам, одинокие, загадочные, с руками, полными сокровищ, желая рассказать много – о чудесах далеких, о странах мечты нездешней, но внезапно уходят, не открыв своей тайны… Недолгая жизнь Чурляниса – тоже недопетая песнь. Смерть ревниво увела его от нас в ту минуту, когда казалось – вот-вот из рук его польются сокровища и осветятся сумерки его мечты».

20 апреля 1911 года в костеле Св. Екатерины была отслужена месса, на которой присутствовали Рерих, Добужинский и другие питерские друзья покойного. За органом, на котором раньше играл Чюрленис, сидел его друг Саснаускас.

Тогда же с помощью петербургских художников в Вильно была организована посмертная выставка картин Чюрлениса, которая затем переместилась в Каунас, потом в Москву, а завершила свое путешествие в начале 1912 года в Петербурге. На ней демонстрировалось 125 работ художника. В том же 1912 году в издательстве «Оры» вышла книга петербургского поэта Андрея Скалдина, стихи которого были навеяны живописным циклом «Зодиак» Чюрлениса. Появилась посвященная его творчеству монография Бориса Лемана.

Но глубже всего понял художника художник. Сергей Маковский очень точно определил и место Чюрлениса в своей эпохе, и соотношение в его творчестве космополитичного и национального.

«Искусство Чурляниса, без сомнения, национально, несмотря на субъективизм манеры и отвлеченность тем. Он не только сын века, но и певец своего народа. И может быть, потому так ощутима «легенда» в его картинах и лиризм уживается в них с каким-то оттенком эпичности. Выражая себя, свое иррациональное постижение мира, свою болезненно четкую душу, Чурлянис говорит невольно и о своей родине, о поэзии литовского примитива. Он был одним из культурных зачинателей Молодой Литвы. И это особенно дорого нам: национальная почва всегда будет охраняющей силой искусства: художник, умеющий прислушиваться к векам народной жизни, каким бы ни было лично его мироощущение и как бы плохо ни был понят он современниками, не уйдет бесследно. Пусть не допета песнь Чурляниса: другие ее продолжат. Его безвременно угасшее творчество да откроет путь молодым, дерзающим и верующим в пробуждение родной культуры певцам Литвы».

КОЛУМБ ДУХОВНОГО КОНТИНЕНТА

И в Отечестве, и за его пределами гения, как водится, оценили после его кончины. Незадолго до начала Первой мировой войны картины Чюрлениса экспонировались на выставке постимпрессионистов в Лондоне. На концертах все чаще играли его музыку, о нем писались статьи, а затем и книги.

«Это новый духовный континент, и его Христофором Колумбом, несомненно, останется Чюрленис!» – восхищался его талантом Ромен Роллан.

Те картины художника, которые путешествовали по выставкам, в начале Первой мировой войны оказались в Москве и хранились у поэта Юозаса Балтрушайтиса.

По непроверенным данным, в 1918 году сестра художника Валерия Каружене пришла на прием к Ленину и рассказала, что эти произведения являются национальным достоянием Литвы и должны находиться там. Имела ли место эта встреча с большевистским вождем, до конца не ясно. Так или иначе, произведения Чюрлениса действительно были переданы в Национальный художественный музей Литвы, а вскоре в Каунасе был создан и музей его творчества.

Имя Чюрлениса стало своеобразным брендом Литвы, привлекая туристов из самых отдаленных уголков мира, которые, возможно, без него никогда и не надумали бы посетить Прибалтику.

Не прервалась и его посмертная связь с Петербургом. В 1968 году Ленинградская лаборатория реставрации и консервации документов АН СССР производила реставрацию рукописей и карандашных эскизов Чюрлениса.

27 марта 1991 года по случаю 80-летнего юбилея со дня смерти литовского гения в Малом зале Ленинградской консерватории прошел музыкальный вечер, на котором были исполнены его музыкальные произведения, а в фойе развернута репродукция, в точности повторяющая выставку, проходившую в этих же стенах в 1912-м.

В Русском музее, который Чюрленис часто посещал, хранятся две работы художника, а в 2003 году одна из них – «Прелюд» была отреставрирована литовскими специалистами, что стало подарком, сделанным прибалтийской республикой к 300-летию Петербурга. На доме, где он жил, по проспекту Римского-Корсакова, 65/11, установлена мемориальная доска как напоминание о том, что в этом городе великий художник обрел свое признание. Хотя и не обрел счастья.


10 мая 2014


Последние публикации

Выбор читателей

Владислав Фирсов
8370545
Александр Егоров
940827
Татьяна Алексеева
775904
Татьяна Минасян
319186
Яна Титова
243109
Сергей Леонов
215717
Татьяна Алексеева
179142
Наталья Матвеева
176557
Валерий Колодяжный
171204
Светлана Белоусова
157271
Борис Ходоровский
155356
Павел Ганипровский
131006
Сергей Леонов
112002
Виктор Фишман
95617
Павел Виноградов
92450
Наталья Дементьева
91736
Редакция
85313
Борис Ходоровский
83213
Станислав Бернев
76847