Как бы ни менялся характер войны, пехота всегда оставалась «царицей полей», и кампания 1812 года тоже не представляла собой исключение.
И сколь бы ни была многонациональной Великая армия Наполеона, главной ее ударной силой являлись линейные полки Французской империи. В походе 1812 года, по официальным данным, приняли участие (в полном составе или отдельными подразделениями) шестьдесят пять линейных полков, которым и посвящен этот очерк.

29-й линейный полк

В 1812 году, основные силы полка, а именно 1– 3-й и частично 4-й батальоны (77 офицеров и 2700 нижних чинов), входили в 1-ю бригаду печально известной 12-й пехотной дивизии генерала Луи Партуно Девятого армейского корпуса маршала Клода Виктора, а часть личного состава 4-го батальона совместно с двумя ротами 5-го запасного батальона были включены в княжескую 34-ю дивизию Одиннадцатого армейского корпуса маршала Шарля Ожеро.

В русской кампании 1812 года полк участвовал в сражениях под Вильно, при Чашниках, при Смолянах, на Березине.

На конец ноября 1812 года, когда многие полки Великой армии уже прекратили свое существование, 29-й линейный насчитывал под ружьем без малого 880 человек. Дивизии Партуно, в которую входил полк, предписывалось удерживать Борисов, препятствуя соединению Главной армии Кутузова и Дунайской армии Чичагова.

Когда в тылу дивизии начали хозяйничать казаки, а дорога на Студянку была занята регулярной русской пехотой, Партуно решил совершить прорыв к основным силам Великой армии. Однако в сумерках по чудовищной ошибке сбился с дороги и вывел свои войска к Старому Борисову, на поджидающего его русского генерала Егора Властова.

Вот как эти события описывает Ф. Сегюр: «Сначало ему (Партуно. – Прим. авт.) пришлось двигаться по скользкой дороге, загроможденной обозом и беглецами, идти против яростного ветра, дувшего прямо в лицо, в темноте холодной и беспросветной ночи. Но вскоре огонь нескольких тысяч неприятеля (войска Властова. – Прим. авт.), занявшего высоты направо от него, стал новым препятствием».

При атаке на Старый Борисов батальоны, точнее, то, что от них осталось, 29-го линейного полка находились на левом фланге атакующих. Несмотря на убийственный огонь русских орудий, французам удалось ворваться на улицы города. Процитируем описание соответствующего эпизода, сделанное участником боев Вагевиром: «Более ужасную картину, чем та, которая ожидала нас здесь, быть может, никогда не видел глаз человеческий. Представьте себе город в ярком пламени и две армии, дерущиеся в нем. Тут горящий дом рушится с ужасным треском, там раздаются ружейные выстрелы и гром пушек, и среди этих звуков жалобные стоны раненых, и никакой надежды на спасение: впереди, позади, со всех сторон беспощадный враг!»

Вскоре, несмотря на все старания французов, Партуно осознал безвыходность положения. После невероятно тяжелой ночи его подчиненные выбились из сил. По воспоминаниям Вагевира: «В темную и ненастную ночь ничего нельзя было сделать и нас не беспокоили, но мы были окружены со всех сторон русскими. Как стояло каре, так каждый и лег на землю. Мы легли как можно теснее друг к другу, чтоб согреться».

И около 8 часов утра 28 ноября дивизия Партуно сложила оружие перед отрядом подполковника Льва Боде.

30-й линейный полк

Вот полк, который является образцом, для всех тех, для кого честь и слава не пустой звук!

В 1812 году действующие 1–4-й и 6-й батальоны полка (общей численностью 93 офицера и 3700 нижних чинов) входили в 3-ю бригаду 1-й пехотной дивизии генерала Шарля Морана Первого армейского корпуса.

Командовал полком полковник барон Шарль Бюке, но сложилось так, что историю 30-го линейного полка связывают не с этим именем, а с именем командира 3-й бригады генерала Шарля Огюста Бонами.

Помимо перечисленных батальонов в расположении Одиннадцатого армейского корпуса Ожеро, в 1-й бригаде маршевой дивизии, находились две роты 5-го запасного батальона (ориентировочно 11 офицеров и 650 нижних чинов).

В русской кампании 1812 года полк участвовал в сражениях у Смоленска, при Бородино, под Вязьмой, во второй битве при Красном.

За две недели до Бородинского сражения 30-й линейный имел налицо 3078 человек и являлся одним из самых боеспособных полков Великой армии. В данном случае нет необходимости описывать действия полка в Бородинском сражении, поскольку сохранились воспоминания офицера этого полка, капитана Шарля Франсуа: «В 6 часов утра пушечный выстрел гвардейской артиллерии является сигналом начала боя. 120 жерл начинают действовать с нашего правого фланга. Наш полк спускается в овраг и взбирается по другую его сторону по линии сражения; трудный, утомительный путь, особенно когда гранаты разрываются над нашими головами и несут смерть в наши ряды. Пока мы маршируем, все другие части армии производят свое движение. В 8 часов наш полк взобрался на холм и перешел Колочу, маленькую речку, впадающую в Москву-реку и отделяющую нас от русских. Не доходя 10 футов до уровня равнины, скрытой гребнем оврага, мы строимся в боевую линию, и генерал Моран ведет нас на большую неприятельскую батарею. Объезжая линию, чтобы ободрить солдат, генерал подъезжает и к моему отряду и, видя, что я серьезно ранен, говорит мне: «Капитан, вы не можете идти, отойдите к страже знамени». Я отвечаю: «Генерал, этот день слишком привлекателен для меня: я хочу разделить несомненную славу полка». – «Узнаю вас», – сказал генерал, пожимая мне руку, и продолжал объезд боевой линии среди сыпавшихся со всех сторон ядер. Наш полк получает приказ идти вперед. Мы достигаем гребня оврага и уже находимся на расстоянии половины ружейного выстрела от русской батареи. Она осыпает нас картечью, ей помогают несколько прикрывающих ее батарей, но мы не останавливаемся. Я, несмотря на раненую ногу, скачу, как и мои стрелки, перескакивая через ядра, которые катятся среди наших рядов. Целые ряды, полувзводы падают от неприятельского огня, оставляя пустые пространства. Стоявший во главе 30-го генерал Бонами приказывает нам остановиться и под пулями выстраивает нас, а затем мы снова идем.

Русская линия хочет нас остановить; в 30 шагах от нее мы открываем огонь и проходим. Мы бросаемся к редуту, взбираемся туда через амбразуры, я вхожу туда в ту самую минуту, как только что выстрелили из одного орудия. Русские артиллеристы бьют нас банниками, рычагами. Мы вступаем с ними в рукопашную и наталкиваемся на страшных противников. Много французов вперемешку с русскими падает в волчьи ямы. Я защищаюсь от артиллеристов саблею и убиваю нескольких из них. Солдаты были до того разгорячены, что перешли редут шагов на 50. Но другие полки, имевшие свои схватки с русскими, не последовали за нами, и нам помогает только один батальон 13-го легкого. Мы вынуждены отступить и пройти через редут русскую линию, успевшую оправиться, и через волчьи ямы. Полк наш разгромлен. Мы снова строимся позади редута, все под пулями неприятеля, и пытаемся сделать вторую атаку, но без поддержки нас слишком мало, чтобы иметь успех. Мы отступаем, имея 11 офицеров и 257 солдат, остальные убиты или ранены. Храбрый генерал Бонами, все время сражавшийся во главе полка, остался в редуте: он получил 15 ран и взят русскими в плен.

Я участвовал не в одной кампании, но никогда еще не участвовал в таком кровопролитном деле и с такими выносливыми солдатами, как русские. Вид мой был ужасен: пуля сорвала с меня кивер; полы моего платья остались в руках русских солдат во время моей рукопашной схватки с ними; повсюду у меня были ссадины, а рана моей левой ноги причиняла мне сильные страдания. После нескольких минут отдыха на площадке, где мы снова выстраиваемся, я ослабел от потери крови и падаю без сознания. Мои стрелки приводят меня в чувство и относят в госпиталь, где в то время перевязывали раненного в подбородок генерала Морана (на литографии отчетливо виден шрам на подбородке. – Прим. авт.). Он узнает меня, пожимает мне руку и, когда перевязка его сделана, делает знак хирургу, чтобы он оказал мне помощь. Подходит доктор, исследует мою рану. «Счастливое поранение», – говорит он и вынимает осколки. Затем, наложив первоначальную повязку, он велит мне отправиться в госпиталь в Колочский монастырь, где собраны тысячи раненых, но среди них из 30-го мало: они остались в редуте. Я вхожу в палату; 27 офицеров полка, из них 5 ампутированных, лежат на соломе или на полу и нуждаются решительно во всем. В госпитале находится с лишком 10 000 раненых; ими полны все помещения монастыря.

Мой верный солдат, уцелевший среди резни, идет вечером на поле сражения, чтобы отыскать меня; товарищи говорят ему, что я в госпитале, и он является туда, ведя моих лошадей. Ему и нескольким моим товарищам обязан я своей жизнью: они так энергично добывали мне пищу. Я платил за яйцо 4 франка, за 1 фунт говядины – 6 франков и за трехфунтовый хлеб – 15 франков. К счастью, у меня имелись 400 франков, присланные мне в госпиталь моими начальниками.

На другой день в госпиталь пришло несколько легко раненных солдат из 30-го. Заметя меня, один из моих стрелков воскликнул: «Боже мой, капитан! А говорили, что вы убиты. Как я рад вас видеть! Почему, черт возьми, вы не удовольствовались одной вашей раной?»

Это выражение участия, которое я всегда видел со стороны своих служащих, заставило меня на минуту позабыть свое печальное положение. Тот же стрелок сообщил мне, что мой поручик убит, а подпоручик тяжело ранен, мой фельдфебель, 3 унтер-офицера, 6 капралов и 57 солдат убиты и что из всей моей роты осталось только 5 человек. Из 4100 человек полка уцелело всего 300».

Полк был практически уничтожен еще на подходе к Курганной высоте.

Приведем описание этой атаки в изложении Цезаря Ложье, при Бородине младшего лейтенанта полка королевских велитов Итальянской гвардии: «В этот момент 30-й полк, под предводительством генерала Бонами, бросается в атаку. Солдаты держат себя удивительно, и я не могу оторвать глаз от этой группы героев. Отвлекает меня только не перестающий треск пальбы, поднимаемой во всех пунктах, где завязывается стычка, при различных шансах на успех. Мной овладевает неописуемое волнение. Ведь я смотрю на все это, как посетитель цирка может смотреть на все происходящее перед ним на арене.

Но экстаз, овладевший мною, внезапно уступает место чувству сострадания. Несчастный полк, которым я только что восторгался, в данный момент подставляет себя на убой, и новые русские батареи выдвинуты для отражения итальянских батарей, расположенных на возвышенности, на которой я стою. Несчастный 30-й полк не мог удержаться на занятой позиции».

А вот как действия полка описывает еще один участник тех событий бригадный генерал и главный квартирьер Главной квартиры императора Наполеона Филипп-Поль де Сегюр:

«Русские, оправившись от первого испуга, сбежались со всех сторон. Кутайсов и Ермолов повели их сами с решительностью, соответствовавшей великому моменту; 30-й полк, один против армии, осмелился броситься в штыки. Но он был окружен, раздавлен и выброшен вон из редута, где оставил треть своих солдат и своего неустрашимого генерала, пронизанного двадцатью ранами».

Отметим, что окружили и раздавили 30-й линейный полк, а также взяли в плен генерала Бонами солдаты Копорского пехотного и 18-го егерских полков генерал-майора Ф. П. Алексополя.

Общие потери 30-го линейного в Бородинском сражении составили 2124 человека. В Москве из рук императора Франции полк получил 38 крестов ордена Почетного легиона.

Несмотря на чудовищные потери, полк сохранил свою организацию и доблестно сражался на улицах Малоярославца.

В описаниях заключительного этапа отступления Великой армии встречаются упоминания о действиях остатков полка в составе дивизии под Красным. Именно там Ш. Франсуа предпринял героические усилия по спасению полкового знамени, но оно все-таки было утрачено.

В конце концов все батальоны полка были полностью уничтожены в русской кампании.