«Ля Рюсси» от русофоба
РОССIЯ
«Секретные материалы 20 века» №20(536), 2019
«Ля Рюсси» от русофоба
Дмитрий Митюрин
историк, журналист
Санкт-Петербург
33829
«Ля Рюсси» от русофоба
Петербург в царствование Николая I — Императора Всероссийского с 19 ноября 1825 по 18 февраля 1855 год

В нынешнем году можно отметить довольно круглую и крайне актуальную по своему содержанию дату. 180 лет назад Россию посетил маркиз Астольф де Кюстин. Поверхностное трехмесячное знакомство со страной дало ему материал для книги, которую можно назвать библией русофобов.

Информационные войны громыхали задолго до появления телевидения и Интернета, хотя и затрагивали гораздо менее широкую аудиторию.

В 1830-х годах еще свежи были воспоминания о Великой французской революции и Наполеоне, но геополитики жили уже совершенно другими заботами.

Пятерка «великих держав» – Россия, Австро-Венгрия, Пруссия, Великобритания и Франция – разделились на два зыбких блока и «отжимали» друг у друга сферы влияния. Три первые державы как бы воплощали традиционные, консервативные, монархические ценности. Великобритания и Франция позиционировали себя «двигателями прогресса» и «оплотами свободы» в форме конституционной монархии. 

В элите всех перечисленных государств были те, кто симпатизировал противоположному лагерю. В России Николая I свои взгляды «либералы» демонстрировать побаивались, но, обретая сладость «запретного плода», западные симпатии все шире распространялись в образованном обществе. В Англии и Франции ситуация была иная. Правительства в большей степени зависели от общественного мнения, а потому приходилось уделять особое внимание пропаганде, которая носила более изощренный характер. 

С геополитической и экономической точек зрения империя Романовых являлась для Англии и Франции конкурентом; так что русофобия была нужна и активно поддерживалась властями предержащими. Эту общую тенденцию не могли переломить ни трезвые голоса, звучавшие в консервативном лагере, ни усилия царских пиарщиков, время от времени проплачивавших нужные публикации.

В общем, опус Кюстина стал шедевром, выросшим на хорошо унавоженной почве. А теперь расскажем о его авторе.

БЛУДНОЕ ДИТЯ БУРНОЙ ЭПОХИ

Астольф де Кюстин родился 18 марта 1790 года в аристократической семье, принявшей деятельное участие во Французской революции. Его дед, командуя Рейнской армией, одержал ряд побед, но потом уступил пруссакам часть завоеванного. Эти неудачи привели его на гильотину вместе с сыном (отцом будущего писателя).

Мать Астольфа сумела пережить тяжелые годы и устроить будущее сына. После возвращения к власти Бурбонов часть конфискованного удалось возвратить, так что материальных проблем молодой человек не испытывал. В 1821 году он женился, но вскоре смерть унесла и жену, и сына-младенца. 

Астольф тяжело пережил двойной удар и попытался утешиться, дав волю своим гомосексуальным наклонностям. Как-то его, избитого и раздетого, нашли в парижском пригороде Сен-Дени. Судя по всему, он назначил свидание некоему гвардейцу, но вместо объятий и ласк стал жертвой банального ограбления. 

Над Кюстином насмехались, в некоторых домах его отказывались принимать, что отразилось даже на внешних манерах маркиза. Появляясь в обществе, он держался скованно, а лицо его принимало выражение какой-то виноватости.

Утешение он находил в путешествиях и литературе. Им были написаны три романа, пьеса и две книги путевых заметок (первая посвящена Швейцарии, Италии Великобритании, вторая – Испании).

Сам маркиз утверждал, что в Россию отправился в чисто познавательных целях, но все понимали и он сам не опровергал, что книгу об этом путешествии он тоже напишет. Во Франции, несмотря на неоднозначную репутацию, с Кюстином продолжали общаться такие интеллектуалы, как Шатобриан, Стендаль, Готье, Бальзак. Учитывая биографию маркиза и его скептичное отношение к конституционной монархии, в Петербурге рассчитывали, что книга получится вполне доброжелательной. К тому же как раз перед его приездом в Европе стала бестселлером книга французского консервативного политика Алексиса Токвиля «Демократия в Америке», из содержания которой следовало, что будущее принадлежит двум державам – Соединенным Штатам и России. 

Этот вывод обозначил определенный тренд и пролился бальзамом на душу Николая I, считавшего, что есть только два «прямых, честных способа правления» – самодержавие и республика. Конституционную монархию типа английской и французской царь считал «правительством лжи, подкупа, обмана», имея все основания полагать, что маркиз будет с ним солидарен.

В общем, Кюстина решили принимать на высшем (для частного, разумеется, лица) уровне. Большим промахом российских спецслужб стало то, что они не удосужились правильно оценить двигавшие маркизом личные мотивы. 

Позже, когда русофобский труд уже будет написан, шеф жандармов Бенкендорф сообщит царю, что маркиз состоит в интимных отношениях с польским эмигрантом, участником восстания 1831 года Игнацием Гуровским: «Этот г-н Гуровский внушил г-ну Кюстину гнусную страсть; он жил в его доме, распоряжался всем как хозяин и всецело подчинил покровителя своему влиянию; здесь его прозвали маркизой де Кюстин».

На имущество Игнация и его старшего брата Адама был наложен арест, снятия которого добивалась их сестра Цецилия, бывшая замужем за генерал-адъютантом бароном Петром Фредериксом. Но ее связей не хватало, и маркиз пообещал тоже замолвить словечко. Очевидно, что содержание и тональность будущей книги в значительной степени зависели от исхода этого ходатайства.

НЕРАЗДЕЛЕННЫЕ СТРАСТИ «ГОЛУБОГО» МАРКИЗА

Исходным материалом для опуса, известного как «Россия в 1839 году» или по-французски просто «Ля Рюссе» (без уточнения времени повествования), послужили дневниковые записи и письма друзьям, которые маркиз делал непосредственно во время поездки. И явно выраженная русофобская тональность в них отсутствовала. Он просто фиксировал факты и впечатления, воздерживаясь от далеко идущих политических и метафизических выводов.

Путешествие маркиза началось в Любеке, откуда курсировали пароходы до Кронштадта. В Петербург Кюстин прибыл 4 июля 1839 года. В столице он провел три недели, посетив в том числе бракосочетание дочери императора Марии Николаевны с принцем Максимилианом Лейхтенбергским. Подробно описаны беседы с великой княгиней Еленой Павловной (бывшей кем-то вроде пресс-секретаря дома Романовых), императрицей Александрой Федоровной и самим Николаем I.

Самодержец всероссийский произвел на маркиза мощное, близкое к восторгу впечатление, которое чувствуется даже после переделки записей в русофобский памфлет. Некоторые исследователи, черпая аргументацию в психоанализе, полагают, что «голубой» маркиз буквально воспылала к красавцу-царю страстью, которая не могла быть удовлетворена, что, конечно, тоже отразилось на содержании книги.

Кюстин восхищается величественной осанкой монарха, его греческим профилем, четкостью мысли, но в то же время сочувствует ему как человеку, вынужденному повелевать рабами, окруженному лестью и обманом. И лишь один раз позволяет себе иронию, говоря о манере царя затягивать себя в узкий мундир и вынося приговор: «Живот можно спрятать, но нельзя уничтожить». Рассказывают, что, впервые прочтя эту фразу, царь хохотал в голос, а потом часто ее цитировал.

Великую княгиню Елену Павловну Кюстин описывал доброжелательно, а императрицу – в сентиментально-романтическом духе. 

После Петербурга маркиз побывал в Москве, Ярославле, Владимире, Нижнем Новгороде и, через Москву, спустя три месяца пересек границу России.

О хлопотах по делу Гуровского в книге он не упомянул ни полслова. Очевидно, что ходатайство о возврате братьям имений успеха не имело, причем по причинам, от Кюстина не зависящим. Ему, во всяком случае, не отказали, судя по всему, даже были склонны пойти навстречу.

В отличие от Кюстина, царя больше интересовал не Игнаций, а Адам Гуровский, который, оказавшись в эмиграции, неожиданно написал книгу «Правда о России». В ней говорилось, что именно Россия призвана объединить славянские народы. Такая «правда» Николаю I понравилась, и вскоре после отъезда Кюстина Адаму разрешили вернуться в Российскую империю. Предложенные чиновничьи должности явно не соответствовали его честолюбию, но было очевидно, что, продемонстрировав лояльность, поместья он обратно получит. И здесь неожиданно все испортил Игнаций.

Определившись в своей ориентации в пользу более естественных наклонностей, он закрутил роман с испанской инфантой Изабеллой – племянницей короля Фердинанда VII. Принцессу упрятали в монастырь, но пылкий любовник ее похитил и в 1841 году увез в Бельгию, где сочетался законным браком.

Скандал громыхнул по всей Европе, и Николай I, руководствуясь принципом монархической солидарности, окончательно конфисковал у Гуровских поместья.

Оставшемуся с разбитым сердцем Кюстину в любом случае хлопотать было уже не за кого, и он начал готовить книгу именно в востребованном на французском рынке информационных услуг русофобском духе.

ЗАГЛЯДЫВАЯ ПОД «ПОКРЫВАЛО»

Турецко-египетская война спровоцировала очередной раунд борьбы за сферы влияния, по ходу которого Англия и Франция пытались воздействовать на Турцию, заставив ее аннулировать выгодный для России Ункяр-Искелесийский договор о черноморских проливах. Своей цели они, кстати, добились еще до выхода книги Кюстина, но главное, что с этого момента борьба на информационном фронте снова обострилась.

Чтение фрагментов «Ля Рюссе» Кюстин организовал еще весной 1840 года в своем парижском особняке, что можно считать началом рекламной кампании. Первое издание вышло в мае 1843 год. Источники умалчивают о том, получил ли издатель Амио какие-либо дополнительные субсидии и от кого, но факт, что книга пользовалась успехом, и уже в ноябре появилось второе издание тиражом три тысячи экземпляров. Практически одновременно вышли переводы на английский и немецкий, что свидетельствует как минимум о серьезной финансовой и организационной подпитке проекта.

В России работу Кюстина, конечно, запретили, а для европейской публики подготовили аж четыре контрпамфлета, написанных российским дипломатом франко-польского происхождения Ксаверием Лабенским, главным специалистом по работе с западными СМИ Николаем Гречем, генералом Николаем Ермоловым и литератором Яковом Толстым. Памфлет Лабенского, лучше знавшего целевую аудиторию, во многом так и остался непревзойденным. Но это была оборона, а первый удар бойцы российского информационного фронта уже пропустили.

Опус Кюстина раскручивали профессионально, выдавая информацию о том, что книга понравилась королям Франции, Бельгии, Пруссии. Но если уши короля Луи-Филиппа в любом случае торчали из всей этой затеи, то соответствующая информация насчет бельгийского и прусского монархов была призвана если не вбить клин, то хотя бы омрачить отношения с их державами.

Труд Кюстина начинали хвалить каждый раз, когда на Западе поднималась очередная кампания по поводу пресловутого «русского медведя» (независимо от того, носил ли он казацкую папаху или буденовку). Широкого известен отзыв ярого борца с Советским Союзом госсекретаря Белого дома Збигнева Бжезинского: «Ни один советолог еще ничего не добавил к прозрениям де Кюстина в том, что касается русского характера и византийской природы русской политической системы. В самом деле, чтобы понять современные советско-американские отношения во всех их сложных политических и культурных нюансах, нужно прочитать всего лишь две книги: «О демократии в Америке» де Токвиля и кюстинскую «Ля Рюсси»». 

Через два года, на самой заре перестройки, некий профессор Бурстин написал о Кюстине, что: «Его вдохновенный и красноречивый рассказ напоминает нам, что под покрывалом СССР все еще скрывается Россия – наследница Империи Царей».

Наверняка кто-нибудь скоро напишет или уже написал нечто подобное, разумеется заменив «покрывало СССР» на «покрывало путинской России». 

ЛОЖЬ, СНОБИЗМ, ДВОЙНЫЕ СТАНДАРТЫ

Читать Кюстина стоит, чтобы понимать, откуда возникли самые распространенные штампы о России, убедиться в зашоренности русофобской пропаганды, а заодно и взглянуть в кривое, но полезное зеркало, выпячивающее недостатки, в которых мы зачастую сами не желаем себе признаваться. Любовь к действующей власти и остервенелое пинание власти низвергнутой (неважно, идет ли речь о царе, генсеке или снятом с должности начальнике отдела), тяга к копированию чужих образцов, склонность к показухе («Россия – страна фасадов») – черты достаточно характерные и для позапрошлого века, и для дня сегодняшнего.

При этом поверхностность и несправедливость большинства суждений о России для человека, способного хоть к какому-нибудь анализу, выглядит вполне очевидной. И в подтверждение тому следует привести несколько моментов, характеризующих опус Кюстина в целом.

Во-первых, автор с простоватостью дешевого беллетриста еще до описания своего вояжа по России задает тональность и готовит читателя к конкретным выводам. 

Вот он беседует с хозяином гостиницы в Любеке, который, по его словам, «знает русских», наблюдая за их физиономиями. «Когда они едут в Европу, вид у них веселый, свободный, довольный; они похожи на вырвавшихся из загона лошадей, на птичек, которым отворили клетку; все – мужчины, женщины, молодые, старые – выглядят счастливыми, как школьники на каникулах; на обратном пути те же люди приезжают в Любек с вытянутыми, мрачными, мученическими лицами; они говорят мало, бросают отрывистые фразы; вид у них озабоченный. Я пришел к выводу, что страна, которую ее жители покидают с такой радостью и в которую возвращаются с такой неохотой, – дурная страна».

Вероятно, если бы хозяин гостиницы выезжал куда-нибудь из своего Любека, его рассуждения звучали по-другому. Понятно, что за границу люди ездят либо по туристическим, либо по служебным целям, но в любом случае ездят с деньгами. Полные карманы и ожидание новых впечатлений способствуют улучшению настроения. А вот на родину возвращаются изрядно поистратившись, зная, что впереди работа или домашние хлопоты. Естественно, настроения это не улучшает, но данное наблюдение распространяется не только на русских. Достаточно поглядеть на современных иностранных туристов, прибывающих в Москву или Петербург и убывающих обычно отнюдь не со светлыми лицами. Из иностранцев с радостью из России уезжают только гастарбайтеры, потому что впереди – отдых. 

Во-вторых, в книге видна простодушная авторская пристрастность. Россию Кюстин ругает даже тогда, когда ему хочется восхищаться. Например, когда пишет об открывающейся перед ним с борта корабля панораме Санкт-Петербурга: «Кажется, будто видишь линию, проведенную неуверенной рукой ребенка, обучающегося геометрии. Подплыв поближе, вы начинаете различать колокольни православных храмов, позолоченные купола монастырей и творения менее давнего времени: фронтон Биржи, белые колоннады школ, музеев, казарм и дворцов, стоящих вдоль гранитной набережной; уже в самом городе вы проплываете мимо сфинксов, высеченных также из гранита; размеры их колоссальны, облик величествен. Как произведения искусства эти копии античных творений не стоят ровно ничего, но мысль выстроить город, состоящий из одних дворцов, великолепна! Тем не менее подражание классическим памятникам неприятно поражает вас, когда вы вспоминаете о том, в каких широтах находитесь».

Почему воспоминание о географической широте мешает насладиться прекрасным видом, не поясняется. Досталось даже бедным сфинксам, которые вовсе не копии, а самые настоящие подлинники, привезенные из самого настоящего Египта. 

Далее повествование движется в том же духе: стоит автору чем-нибудь восхититься, и он тут же, словно вспомнив, для чего пишется книга, сажает на красивой картине кляксу. Например, пишет, что «вообще народ русский достаточно красив», увлеченно описывает мужчин, а затем начинает ругать женщин, которые, оказывается, «малопривлекательны и кажутся слишком огрубевшими». Хотя здесь, наверное, следует сделать скидку на гомосексуальные наклонности Кюстина.

В-третьих, у Кюстина видны традиционные двойные стандарты. Описывая таможенные и пограничные формальности, маркиз истекает ядом по поводу изъятия у него нескольких книг, отправки багажа по чужому адресу и прочих мелких неудобств, обычных в такой ситуации. А Лабенский в своем контрпамфлете припоминал, как на границе Франции изымали книги, изданные в соседней и вполне дружественной Бельгии, из-за того, что они не дозволены французской цензурой («Вот тебе и свобода слова»).

Странно выглядят дальнейшие рассуждения о дикости и жестокости русских, изрекаемые человеком, чей дед и отец были казнены на гильотине, а одна из знакомых спасла своего родителя, согласившись потешить санкюлотов и выпить стакан крови другого несчастного. Собственно, своим благополучием люди, подобные маркизу, вообще были обязаны русской армии, изгнавшей Наполеона. Хотя, конечно, какая там в случае маркиза благодарность! 

В-четвертых, любые, самые бредовые факты, выставляющие Россию в плохом свете, маркиз пересказывает без всякой проверки. Самый яркий пример – рассказ о восстановлении сгоревшего в декабре 1837 года Зимнего дворца. Основные восстановительные работы заняли год, что, конечно, разительно отличалось от ведущихся на государственные деньги французских «долгостроев». И вот Кюстин пускается в откровения: «Для того чтобы закончить этот труд в срок, определенный императором, потребовались неимоверные усилия: внутренние работы велись во время страшных морозов; стройке постоянно требовались шесть тысяч рабочих; каждый день уносил с собой множество жертв, но на их место тотчас вставали, дабы в свой черед погибнуть в этой бесславной битве, новые борцы, так что потери не были заметны…

С тех пор как я увидел этот дворец и узнал, скольких человеческих жизней он стоил, я чувствую себя в Петербурге неуютно. За достоверность своего рассказа я ручаюсь: я слышал его не от шпионов и не от шутников. Версаль обошелся во много миллионов, но при постройке его заработали на хлеб столько же французских рабочих, сколько славянских рабов погибли за эти двенадцать месяцев, ушедших на восстановление Зимнего дворца».

Российская империя была страной вполне бюрократической, и озадаченные историки бросились искать факты, подкрепляющие «достоверный» рассказ в архивах. Результат получился обескураживающим. Документально зафиксирован один смертельный случай, когда находящийся у временных железных печей малолетний крепостной Шереметевых Иван Егоров был отправлен в больницу, где скончался 23 февраля 1839 года. Правда, по неизвестным причинам 3 мая того же года умер работавший на стройке крепостной помещика Бока Макар Федотов. Травм у него, конечно, было больше – эти случаи подробно фиксировались в связи с назначением пострадавшим пенсий и единовременных пособий.

Вопиющий контраст со «свободными» тружениками Англии и Франции, которые в указанный период даже заикнуться о пенсиях по увечью не смели. 

К слову, в России труд рабочих на казенных стройках оплачивался вполне прилично, и загонять их силой не приходилось. Тут маркиз взглянул в будущее, на германских культуртрегеров, сгонявших «славянских недочеловеков» на работы в Германии.

В-пятых, испытывая своего рода комплекс неполноценности и перед Россией в целом, и перед Николаем I в частности, Кюстин пытался замаскировать свою ущербность характерным для Запада снобизмом.

«Я не упрекаю русских в том, что они таковы, каковы они есть, я осуждаю в них притязания казаться такими же, как мы. Пока они еще необразованны – но это состояние, по крайней мере, позволяет надеяться на лучшее; хуже другое: они постоянно снедаемы желанием подражать другим нациям, и подражают они точно как обезьяны, оглупляя предмет подражания. Невольно приходит на мысль, что эти люди потеряны для первобытного состояния и не пригодны для цивилизации».

Через несколько страниц, описывая роскошную раку с мощами Сергия Радонежского, маркиз с явным сожалением замечает: «Солдаты Наполеона нашли бы здесь хорошую поживу». Сразу видно, этого человека западная цивилизация хорошенько обтесала...


8 сентября 2019


Последние публикации

Выбор читателей

Владислав Фирсов
8257991
Александр Егоров
929688
Татьяна Алексеева
763275
Татьяна Минасян
317639
Яна Титова
242539
Сергей Леонов
215369
Татьяна Алексеева
178387
Наталья Матвеева
174987
Валерий Колодяжный
169528
Светлана Белоусова
156979
Борис Ходоровский
154992
Павел Ганипровский
130451
Сергей Леонов
111883
Виктор Фишман
95531
Павел Виноградов
91978
Наталья Дементьева
91521
Редакция
84673
Борис Ходоровский
83116
Станислав Бернев
75659