Непосредственная схватка за престол закончилась. Владимир Святославич превратился в единоличного повелителя Древней Руси, ее «самовластца». Ярополковы дружинники, возглавляемые «тонким» тактиком Блудом, перешли на сторону триумфатора. Лишь прозорливый Варяжко, увидев, как падает на пол под глумливый хохот врагов окровавленный князь, которому он служил не за страх, а за совесть, бежал на коне в полынные степи и потом «многа воева Володимира с печенеги, одва прибави их, заходив к нему роте (часто сражался в союзе с печенегами против Владимира, пока не перетянул его суверен к себе, дав клятвенный зарок не мстить сему бойцу. – Я. Е.)».

О НАДЕЖДАХ И МУКАХ БЫЛЫХ ВСПОМИНАТЬ…

В новгородской Иоакимовской летописи (в подаче историка XVIII века Василия Татищева) излагается своя, несколько отличная от общепринятой версия этих бурных дней. Стержневой причиной Владимирова торжества сия старинная (от XI столетия) хроника объявляет противостояние двух религий – язычества и христианства. Такой взгляд не лишен правдоподобия и некоторого зерна истины. Мы помним, что Ольга Мудрая, бабушка всех трех «разбранившихся» князей, искренне тяготела к Закону Христову, хотя и не совсем понятно, к какой его конкретной ветви – православию или католицизму. Она пыталась воздействовать в этом смысле на свое воинственное чадо, Святослава Игоревича – отца всех трех тронных удальцов.

Попытки заботливой матери оказались бесплодными. Мрачноватый полководец не только не принял единобожие, но, наоборот, в разгар Болгарской кампании, когда приходилось драться с императорской армией Иоанна Цимисхия, прислушался к клеветническим наветам воинов-язычников. Они утверждали, будто их христианские товарищи не хотят вступать в бой с православными греками, то есть «кривят» князю. Святослав подверг их жестокому гонению, пытал и убивал, причем не пощадил даже родного брата Глеба, находившегося, как считается, в его походной свите (чем не «пример» сыну Владимиру в грядущих битвах со своими братьями?)

В Иоакимовской летописи «обронено», что старший из Святославовых отпрысков, Ярополк, был весьма милостив, благоволил к христианам и их вере и – был ли сам крещен или нет – никогда не мешал единобожникам строить церкви и совершать обряды. Естественно, те вельможи (да и рядовые обыватели), которые при Святославе «ругались» над чуждым вероучением и иногда разоряли храмы, не любили великого князя и сочувствовали младшему, Владимиру, настроенному в тот момент на поддержку стародедовского язычества. Этим и воспользовался дальновидный Добрыня. Любопытно: Ярополк, своевременно узнав, по свидетельству Иоакимовской летописи, о намерениях Владимира относительно княжны Рогнеды и дальнейшего натиска на Киев, направил послов увещевать брата мириться, а заодно снарядил войска, призванные вновь подчинить обширный край полочан и кривичей.

Владимир вначале испугался и хотел-де отступить обратно, на север, к Новгороду, но Добрыня, прикинув, что Ярополк не по душе язычникам (к кому причисляли себя большинство великокняжеских дружинников), удержал Владимира и забросил во вражеский лагерь «тайноходцев» с деньгами и посулами. Сребролюбивые воеводы (о Блуде пока ни звука!) обещали пособить «своим», то есть языческим дружинам, и исполнили сей обет в некой стычке на реке Друче, в трех днях пути от Смоленска, где Ярополковы рати подались назад. И тогда стратегическая ситуация переломилась в пользу «робичича», а пышноволосая Рогнеда досталась нелюбимому завоевателю.

Рогвольд и двое сыновей
Лежат в крови, едва остылой…
А Ярополк, ее жених,
Несется к Киеву от них.

Все последующие эпизоды – от окружения Киева до бегства витязя Варяжко к печенегам – обрисованы в соответствии с иными летописными сводами. Так – выходит по всему! – свита Владимира тактически обыгрывала свиту Ярополка. Всегда! То ли киевлянам недоставало почившего Свенельда, то ли столичный властелин чересчур уповал на свое эфемерное могущество. Бог весть! Но гордость, как и гнев, плохие советчики…

УЖ СКАЛЬДЫ ПИРШЕСТВО ГОТОВЯТ НА ХОЛМАХ

Победе северных легионов, гораздо теснее спаянных между собой (по определению историка Сергея Соловьева), нежели отряды южных повелителей, помогло, безусловно, содействие скандинавских «солдат удачи». Шведские хроники самодовольно твердят: «Вольдемар, спору нет, был бы побежден супостатами, если бы не призвал на подмогу короля Эрика Сегерселя. Сей неустрашимый герой… пошед со всеми воинскими силами, стяжал себе честь и славу оружием своим во всех восточных землях (на Руси. – Я. Е.) и так покарал Вольдерамовых неприятелей, что оный конунг около 6488 (980) года овладел единолично всем Хольмгардским (Новгородским) княжеством…»

Однако подобный «товарищеский локоть» стал дорого обходиться Владимиру, когда он укоренился в стольном Киеве. Варяжские союзники полагали, что князь обязан расплатиться с ними, что называется, по гамбургскому счету. На киевлян они взирали чуть не как на порабощенных невольников, вели себя буйно и беззаконно. Жители роптали, и князь, понимая, что такая обстановка роняет его авторитет (тем паче сравнительно с периодом спокойного Ярополкова правления), не ведал тем не менее, что же предпринять и для насыщения волков, и для сбережения овец.

А варяги разошлись не на шутку. «Город-то наш! – кричали они Владимиру. – Мы его взяли (хотя скорее сработала Добрынина военная хитрость. – Я. Е.)! Желаем брать откуп на народе – по две гривны с человека». Властелин, поразмыслив, ответил: «Подождите месяц, пока соберут дань». Но и по прошествии сего контрольного срока «морским дьяволам» не перепало практически ничего. Горько вздохнув, «реша варязи: «Сольстилеси нами (обманул ты нас), да покажи ны (нам) путь в Греки». Он же рече им: «Идете!» Иизбра от них мужи добры, смыслены и храбры,раздая им грады (рассадил по русским городам в качестве толкового военно-административного элемента. – Я. Е.).

Прочие же идоша к Царюгороду (Константинополю) в Греки. И посла перед ними слы (отрядил перед ними послов), глаголя сице царю (проинформировав византийского императора): «Се идуть к тебе варязи, не мози (не вздумай) их держати в граде, оли то сотворят ти зло, яко и сде (не то натворят тебе зла, как и здесь, в Киеве). Но расточи я разно (рассели их по разным местам), а семо (обратно, на Днепр) не пущай ни единого…»

Речь, вероятно, шла не об очередной бранной экспедиции викингов к твердыням вожделенного Миклагарда (Константинополя), а о найме на военную службу к греческому кесарю – ясно, за изрядную плату. В противном случае было бы нелепо рекомендовать ромейцам, как им обходиться с норманнами. Но один княжеский совет симптоматичен: Владимир предложил грекам, с которыми славяне так часто и ожесточенно сталкивались в прошлом, не селить варяжских головорезов у себя в столице. Трогательная забота о вчерашних недругах! Вероятно, это была та ситуация, когда, согласно русской поговорке, «и врагу не пожелаешь…».

АХ, ЮНОША, СПЕШИ К ОТЕЧЕСКИМ БРЕГАМ!

Своим рассудительным шагом по «депортации» разгулявшихся скандинавских наемников Владимир наглядно показал, кто в доме хозяин. Он, как убежден профессор Владимир Мавродин, начертал основные принципы своего «землянего» княжения, то есть нормы «земского», национального, а не ищущего «чужея земли» государя. Динамичное развитие административных и социальных институтов Червонной Руси, вовлечение в борьбу огромных слоев простого люда, перемены во внешней политике настоятельно требовали решить новые, сложные и глубокие задачи.

Повелителю надлежало сцементировать поколебленные усобицей бытовые устои и органы власти, окончательно – хотя бы в элементарной «отливке» – объединить под эгидой Киева все восточнославянские территории, весь «словенеск язык». Предстояло упрочить границы древнерусской державы и утвердить международное положение великой, но юной страны, которую интересовавшийся минувшими веками левый трубадур Карл Маркс назвал в позднейшие времена «империей Рюриковичей».

Следовало, кроме того, включить Русь в семью цивилизованных европейских государств, а это было неподъемно без радикальной религиозной реформы. Между тем Владимир одолел Ярополка не только военной силой, но и «духовным мечом»: как носитель дедовского язычества – провозвестника грядущего христианства. Поэтому преобразования необходимо было еще выносить самолично – в своей душе и в своем уме. И Владимир нуждался в некоторой люфт-паузе, некотором сроке, позволявшем ему отдышаться от боев и созреть до непривычной единобожной психологии.

Но сути всех структурных подвижек такие препоны не меняли. Владимир, в отличие от отца, Святослава Игоревича, не собирался куда-либо переезжать с берегов Днепра. Его Киев – это не оперативная стоянка дружин и полков, не база для бесконечных метаний в «чужея земли». Это, по зароку вещего Олега, «мати градам Русьским», столица бесчисленных народов и племен, областей и волостей. И Русь Владимира, кого порою именуют подлинным зиждителем Киевской державы, – это Русь Приднепровская, Русь Приильменская, Русь Киева и Чернигова, Новгорода и Полоцка, Переяславля и Смоленска. И Владимира Святославича не грех, наверное, назвать родоначальником русского патриотизма, русской государственной консолидации.