Время показывает, что творческое наследие Пушкина оказывается богаче, нежели принято было думать. Cвидетельством тому и обнаружение его исторических трудов, и споры о том, идею ли «Конька-Горбунка» он дал Ершову, или же законченное произведение. Но возможно Пушкину принадлежит и еще одно знаковое произведение.

В XIII и XIV строфах третьей главы «Евгения Онегина» Пушкин мечтает «о романе на старый лад», который он напишет в старости:

Не муки тайные злодейства
Я грозно в нем изображу,
Но просто Вам перескажу
Преданья русского семейства,
Любви пленительные сны
Да нравы нашей старины.

Перескажу простые речи
Отца иль дяди-старика,
Детей условленные встречи
У старых лип, у ручейка;
Несчастной ревности мученья,
Разлуку, слезы примиренья,
Поссорю вновь, и наконец
Я поведу их под венец...

Литературовед Сергей Бонди отмечает, что «своего обещания Пушкин, как известно, не выполнил и такого произведения не написал». Но так ли это?

Вспомним стихи в фильме Эльдара Рязанова по пьесе Александра Гладкова «Гусарская баллада». Меня всегда поражала в них легкость и абсолютная естественность разговорной речи. При этом не оставляло ощущение чего-то смутно знакомого. Эффект déjà vu.

Слышала, что авторство стихов оспаривалось и предположительно приписывалось некоему неизвестному поэту, сгинувшему в 1930-х годах в лагерях. И что их использовал в своей пьесе Гладков. Последний в своих воспоминаниях «Давным-давно» говорит, что стихи написаны им в 1940 году и до странности пространно описывает этот процесс чуть ли не по дням.

Но это легкое, светлое произведение как будто не из этой эпохи. Оно по духу другое.

И однажды при очередном просмотре фильма в сознании само по себе четко и ясно высветилось имя: Пушкин! Ведь это абсолютно его стиль: изящество и непринужденность разговорной речи в стихах, краткость, точность и простота выражений. И при этом – непередаваемая летучесть и легкость стиха, так свойственная ему.

При чтении текста пьесы трудно не заметить, что его написал человек, прекрасно знавший свет. Автор свободно владеет лексикой человека, жившего в описываемую эпоху. Много французской речи, а собрание гостей очень напоминает съезд гостей у Лариных в «Евгении Онегине». Барышни и здесь и там читают одни и те же книжки: «Кларисса» и др., часто мелькающие у Пушкина в ироническом смысле и в других стихах.

В пьесе очень много выражений, свойственных Пушкину («мой ангел», «мой друг», «она мила» – «как это мило» в разных вариациях; «право», «брат», «прелестница», «прелестно», «чертыханья», и т. д. и т. п. – их много).

Гладков родился в 1912 году. Рос в советское время, в 1930-е. Специального образования не имел. Откуда же такое знание всех тонкостей и реалий? Один перечень иностранной литературы именно той эпохи впечатляет: Лафонтен, Вольтер, Кальперенед, Аббат Прево, Мольер, Коренль, Монтень, Рабле, Кербильон, Дидро, Руссо, Парни, Расин, Бюффон, Сен Пьер, Скаррон.

Не говоря уже о словах, которые к ХХ веку вышли из употребления.

Кутузов обращается к гусару: «А, это ты, Давыд, твои люблю я враки». Этот фрагмент регулярно вызывал мое недоумение: человека оскорбляют ни за что, а он даже не обижается.

У лингвиста Олега Трубачева нашлось объяснение. В XVIII веке это слово означало «рассказывать, говорить, произносить заклинание». Однокоренное «врач» – старое славянское слово. Возможно, тот, кто лечит, произнося заклинание. У слова индоевропейские корни, оно связано со старогерманскими языками и как реликт этого в современном английском «писатель», wrigchter (врайтер).

В начале XIX века слово «враки» в старом значении еще могли использовать. Но уже во второй половине XIX века оно утратило первоначальный смысл.

Такое слово, как «селадон» тоже странно звучало бы в XX века. Селадон (фр. Celadon) – бледно-зеленый цвет. Ироническое значение – «сентиментальный влюбленный». У Пушкина это слово неоднократно встречается (например, в т. I «К Наталье», с. 9–11) за 1813 год: «… кто твой нежный селадон» и др.).

Прилагательное «ронжовый» также под вопросом. В XX веке такой краски или такого цвета мне неизвестно.

Стоит обратить внимание и на тот факт, что Рязанов заменил восемь строф в сценарии на свои стихи, чего автор (Гладков) не заметил.

Странная история...

Михаил Михеев в статье «Дело о плагиате» констатирует: «…пьеса А. Гладкова о кавалерист-девице говорит о том, что автор пьесы вместо того, чтобы переделывать пьесу в сценарий (что было очень выгодно также и в денежном выражении) буквально скрывался и прятался от Рязанова (несмотря на то, что очень нуждался в деньгах)».

Есть и иные моменты, вызывающие вопросы. Гладков пишет, что среди прочих песен песню про Генриха IV «написал почти сразу набело», в то время как это вольный перевод хорошо известной французской песни тех лет, которая, по воспоминаниям участников тех событий, с которыми Пушкин тесно общался, была популярна не только у французов, но и у нас. У Льва Толстого в «Войне и мире» приводится ее текст. То есть ничего сочинять не требовалось.

Сюжет с переодеванием не раз привлекал внимание Пушкина. Это и «Барышня-крестьянка», и «Домик в Коломне». Там – мужчина, переодетый в барышню. Здесь – барышня, переодетая в мужчину. Поэт любил рассказывать анекдоты. А чем не анекдот эта история, написанная легко, с юмором.

Если допустить, что поэма принадлежит перу Пушкина, почему она могла остаться неподписанной? Здесь причина, как представляется, может быть в Надежде Дуровой, прототипе главной героини, с которой Пушкин познакомился лично.

Слова Кутузова: «…Вы, чай, в армию потащились за любовником?» В ответ – возмущение Шурочки. Но в жизни так и было. Дурова, бросив мужа и маленького ребенка, уехала за любовником в армию, и, будучи знакомым с ней, было неприлично писать об этом под своим именем. Это неблагородно – писать так о даме. Тем более о женщине – герое войны, в которой сам по малолетству не участвовал. Как известно, поэт был очень щепетилен в вопросах чести.

Но сама история, столь необычная для начала XIX века, его не могла не заинтересовать. В письме к брату Надежды Дуровой Василию Андреевичу от 16 июня 1835 года Пушкин вызывается хлопотать об издании ее «Записок». «Судьба автора так любопытна, так известна, так таинственна, что разрешение догадки должно произвести сильное общее впечатление», – пишет он (Письма. Л., 1979, с. 418). В другом письме к В. А. Дурову от 17-го и 27 марта 1836 года Пушкин пишет в конце «Сейчас прочел переписанные «Записки»: прелесть! Живо, оригинально, слог прекрасный. Успех несомнителен».

В 1835–1936 годах он переписывался с Дуровой по поводу издания ее «Записок».

Пушкину понравились «Записки» Дуровой, в отличие от Гладкова, который их даже не читал. Но одно дело – «Записки», и совсем другое – ее поступок. В словах Кутузова все отношение самого Пушкина к этому:

…Домой! К мадамам, нянькам,
танцам, куклам, тряпкам!
Да-с! Сей же час извольте убираться.
И без такой подмоги
Мы б перешибли Бонапарту ноги.

В другом письме к другу о самом Дурове Пушкин пишет: «Брат в своем роде не уступает в странности сестре».

Интерес поэта к Дуровой и ее «Запискам» бесспорен. А что же Гладков? Для сравнения приведем слова его самого: «Поверит ли мне кто-нибудь, если я признаюсь, что не имел терпения дочитать до конца «Записки ковалерист-девицы» Надежды Дуровой. Да что там – дочитать: перелистал несколько страниц и бросил. И уже после того, как «Давным-давно» много лет шла на сцене в десятках театров страны, я иногда вдруг угрызался и говорил себе, что надо все же эту книгу прочесть. Но снова не находил охоты и терпения. Если учесть мою жадность ко всем воспоминаниям, то в этом одном оценка книги. Но может, именно здесь секрет удачи: я не был связан в сочинении пьесы ничем, кроме влюбленности в эпоху – в Дениса Давыдова, Буруева, Лунина, Фигнера, Николая Ростова… Но я заимствовал только общие линии судеб и подробности быта и нравов, а все характеры выдумал».

Странная получается картина… Человек берет прототипом героиню «Записок», которые он даже не удосужился прочитать.

И как Пушкин относился к своей работе… Сколько сил, времени и трудов уходило на архивы; как он выискивал людей, свидетелей и современников событий, как скрупулезно относился к теме, над которой работал. А в данном конкретном случае Пушкин лично всех (или почти всех) знал!