«Обществом Тютчева дорожили члены императорской семьи и великосветские львицы, восторженные барышни и недоверчивые студенты, седые сановники и маленькие дети. Он поражал современников исключительными по прозорливости мрачными предсказаниями будущего. Ему безболезненно сходили с рук такие выходки, за которые любой другой человек поплатился бы репутацией, карьерой, свободой», — это строки из воспоминаний одного из друзей поэта. Современникам казалось непостижимой загадкой и то, что Федор Иванович Тютчев до глубокой старости покорял женские сердца...

Великие тени

«Я русский, русский сердцем и душой, глубоко преданный своей родине, нахожусь в мире со своим правительством». Для российской интеллигенции, всегда считавшей хорошим тоном быть в оппозиции к власти, эти слова поэта звучали как вызов. Однако все представители древнего дворянского рода Тютчевых могли бы с гордостью их повторить. Среди великих теней, как называл своих предков Федор Иванович, были и храбрые воители, и светлые государственные умы. Незадолго до Куликовской битвы Дмитрий Донской направил в Золотую Орду «хитрого мужа» Захария Тютчева. Посол Тютчев так бесстрашно отстаивал интересы московского великого князя в переговорах с Мамаем, что память о его смелости была увековечена в народном сказании «Про Мамая безбожного».

Николай Андреевич Тютчев, дед великого поэта, тоже попал в историю, но весьма неприятную. Он был любовником Дарьи Николаевны Салтыковой, более известной в народе как Салтычиха. Однажды грозная барыня услышала в лесу выстрелы и страшно разгневалась, что кто-то посмел охотиться в ее владениях. Преступника поймали и привели к Салтычихе на страшный суд. Виновником переполоха оказался секунд-майор Тютчев. Оглядев статного красавца, молодая, но некрасивая вдова приказала запереть его в подвале. Будь Тютчев крепостным, Салтычиха отвела бы душу, поливая его кипятком или размозжив голову поленом, но дворянина она могла только ругать последними словами. Однако Николай Андреевич не стал терпеть оскорблений и дал Салтычихе такую здоровенную оплеуху, что она тут же в него влюбилась. Изуверка даже мечтала, что они поженятся. Может быть, счастливое замужество растопило бы каменное сердце садистки, убившей несколько десятков крепостных, но Николай Тютчев влюбился в девицу Панютину. В 1762 году влюбленные поженились. Разгневанная Салтыхича приказала поджечь дом неверного любовника. К счастью, ее планы стали известны, и супруги Тютчевы решили бежать из Москвы. Салтычиха устроила на дороге засаду, чтобы убить изменника и его жену. Секунд-майор Тютчев как человек военный на всякий случай поехал другой дорогой, которая благополучно привела его в село Овстуг. В орловской глуши молодые супруги владели полуразвалившимся домиком и двадцатью крепостными. А спустя четверть века у Тютчевых было уже 2717 крепостных и богатый господский дом, окруженный тенистым парком. Каким образом неверному любовнику Салтычихи удалось так преумножить свое богатство, осталось тайной. После смерти Николая Андреевича прекрасно обустроенное имение Овстуг получил в наследство его младший сын Иван.

Любовная история Ивана Николаевича Тютчева проста и незамысловата. Он познакомился в Москве, которая всегда была ярмаркой невест, с очаровательной, умной и образованной девушкой. Екатерина Львовна была тонкой ценительницей литературы, и это неудивительно, ведь она принадлежала к роду Толстых. Иван Тютчев и Екатерина Толстая полюбили друг друга, поженились и были счастливы. Их идеальные отношения вызывали умиление у друзей: «Смотря на Тютчевых, думал о семейном счастье. Если бы все жили так просто, как они». Бог благословил верных супругов многочисленным потомством. 5 декабря 1803 года на свет появился сын Феденька.

Сослуживец Пушкина

Феденька рос тихим, спокойным мальчиком, он любил размышлять, гуляя по березовым рощам и пологим берегам реки Овстуженки. По собственному признанию Тютчева, он впервые начал чувствовать и мыслить в Овстуге, «прелестном, благоухающей, цветущем, безмятежном и лучезарном». Однажды маленький философ увидел в траве мертвую горлицу, он похоронил птицу и написал эпитафию в стихах. За первым стихотворением последовали другие поэтические опусы. Родители не относились к увлечению сына серьезно. Ну, кто же в юности не балуется стишками? По совету папеньки и маменьки Федор как послушный сын поступил в Московский университет. У Тютчева были блестящие способности, вместо положенных трех лет он прошел университетский курс за два года.

5 февраля 1822 года Федор Иванович Тютчев сделал первый шаг к вершинам дипломатической карьеры — он прибыл в Петербург, чтобы занять незначительную должность в Коллегии иностранных дел. В этом славном учреждении в разное время трудились Фонвизин, Грибоедов и Веневитинов. В Коллегии иностранных дел в должности переводчика служил коллежский секретарь Пушкин. Александр Сергеевич, исправно получая жалование, не баловал начальство своим присутствием, что вызывало справедливое возмущение: «Пушкин ничего не делает в Коллегии, он даже там не показывается». В 1820 году за написание «возмутительных стихов» коллежский секретарь Пушкин был переведен в Екатеринослав. В отличие от своего своенравного коллеги, Тютчев служил исправно, вольнодумных стихов не писал и, воспользовавшись протекцией влиятельного родственника, получил скромную внештатную должность при русском посольстве в Мюнхене. К этому назначению был причастен начальник Третьего отделения тайной полиции граф Бенкендорф, но в этом нет ничего удивительного, ведь дипломатия и разведка — близкие родственницы.

Великий праздник молодости

Мюнхен по сравнению с блистательным Санкт-Петербургом был городом заштатным. В нем проживало шестьдесят тысяч жителей. Среди них были пятьдесят семь пивоваров, сорок семь врачей, тридцать четыре адвоката, шестнадцать переплетчиков, четырнадцать часовщиков, три винодела, один сапожник зимней обуви, один изготовитель барометров и одна девушка редкостной, небывалой, несравненной красоты. Ее звали Амалия фон Лерхенфельд. Тайна ее рождения хранилась в строжайшем секрете, поэтому все жители Мюнхена знали, что она внебрачная дочь прусского короля Фридрих-Вильгельм Ш. Прекрасная Амалия познакомилась с молодым русским дипломатом Тютчевым, когда ей еще не исполнилось пятнадцати лет. Глядя на невысокого, небрежно одетого юношу с всклокоченной шевелюрой, неотразимая красавица поняла, что Тютчев — это ее рыцарь на белом коне. Влюбленные встречались в романтическом парке, раскинувшемся вокруг королевской резиденции Нимфенбург. Главной достопримечательностью этого великолепного дворца была Галерея красавиц, собрание портретов красивейших женщин Германии. Пройдет совсем немного времени, и картина, изображающая несравненную Амалию, займет в Галерее самое почетное место.

А пока молодые люди подолгу сидели рядом, любуясь закатом. Может быть, они мечтали о будущей безоблачной семейной жизни? Возможно, даже целовались, смущаясь собственной дерзости? Один факт известен с документальной точностью. Однажды Федор Иванович подарил Амалии золотую цепочку, а она развязала шелковую ленточку, украшавшую ее лилейную шею, и преподнесла любимому. Это была клятва в вечной любви.

Я помню время золотое,
Я помню сердцу милый край.
День вечерел; мы были двое;
Внизу, в тени, шумел Дунай.
И на холму, там, где, белея,
Руина замка в дол глядит,
Стояла ты, младая фея,
На мшистый опершись гранит.

Дядька Никита Хлопов, который прислуживал Тютчеву, а заодно сообщал родителям о поведении сына, немедленно донес в Москву и о свиданиях с девицей Амалией, и о том, что «вместо своей золотой цепочки получил в обмен только шелковую». Родители Амалии тоже не дремали, они нашли для нее более выгодную партию, чем двадцатилетний служащий русского посольства. Барон Александр Крюденер был вдвое старше невесты, характер у него был просто невыносимый, но он принадлежал к знатному роду и имел блестящие карьерные перспективы. Поговаривали, Федор Иванович вызвал на дуэль счастливого соперника. Состоялся ли поединок, неизвестно, в любом случае, свадьбе Амалии Лерхенфельд и барона Крюденера ничто не помешало. «Великий праздник молодости» закончился. Однако дружба, освященная любовью, между поэтом и баронессой продолжалась еще полвека. «После России это самая давняя любовь», — признавался Федор Иванович.

Жажда любви

Тютчев говорил, что «жажда любви всегда нарушала всякое равновесие в его жизни». В феврале 1826 года Федор Иванович познакомился с вдовой русского дипломата Элеонорой Петерсон, а через месяц они обвенчались. Скоропалительная женитьба вызвала недоумение родственников и знакомых. Элеонора была на три года старше Федора Ивановича, от первого брака у нее было четверо сыновей, как говорится, «мал мала меньше». Однако, несмотря на все сомнения, брак оказался счастливым. Генрих Гейне называл дом Тютчевых прекрасным оазисом в великой пустыне жизни. Он писал, что Элеонор, «уже не очень молодая, но бесконечно очаровательная, состоит в тайном браке с молодым русским дипломатом и моим лучшим другом Тютчевым. По вечерам, когда я встречаю у них еще несколько красавиц, я болтаю сколько душе угодно, особенно про истории с привидениями».

Но почему Гейне называет брак Тютчева тайным? Элеонора была лютеранкой. Новобрачные должны были обвенчаться по православному и лютеранскому обычаям. После этого брак признавался в России действительным. Для венчания в православной церкви требовалось предоставить огромного количества справок. Федор Иванович не захотел откладывать брак с Элеонорой, и они обвенчались в лютеранской церкви, где никаких препятствий к соединению любящих не было. Тютчев в течение двух лет не извещал петербургское начальство о своей женитьбе. Это был смелый безрассудный шаг, который мог повредить его дипломатической карьере, но «жажда любви» оказалась сильнее. После одиннадцати лет безмятежного брака, Федор Иванович написал об Элеоноре своим родителям:

«…Я хочу, чтобы вы, любящие меня, знали, что никогда ни один человек не любил другого так, как она меня. Я могу сказать, уверившись в этом на опыте, что не было ни одного дня в ее жизни, когда ради моего благополучия она не согласилась бы, не колеблясь ни мгновения, умереть за меня…».

В самом начале мая 1836 года в тишайшем городе Мюнхене случилось ужасающее происшествие. Очевидцы вновь и вновь рассказывали потрясенным слушателям, как фрау Тютчева выбежала из дома в одежде, залитой кровью, с кинжалом в руке. На городской площади она остановилась, оглядываясь по сторонам, словно в поисках виновника своего несчастья, а потом, как подкошенная, рухнула на землю. Несчастную женщину, потерявшую сознание, перенесли в дом, вызвали доктора, вскоре примчался взволнованный муж. Кинжал, которым Элеонора пыталась покончить с собой, был от маскарадного костюма, и ранение не представляло угрозы для жизни.

Причина, по которой супруга Тютчева хотела свести счеты с жизнью, оказалась стара, как мир: Элеонора узнала, что уже три года под маской любящего мужа прячется изменник. У постели раненной жены Тютчев поклялся разорвать отношения со своей любовницей Эрнестиной Дернберг.

«Поручаю вам мою жену»

Баронесса Дернберг считалась одной из самых красивых женщин Мюнхена. Как это часто случается с красавицами, Эрнестина была несчастлива в браке, мужа она не любила и согласилась стать его женой по настоянию своей злой мачехи. Эрнестина Дернберг познакомилась с Тютчевым в 1833 году на балу. Федор Иванович не мыслил себя без светской жизни, «ему были нужны, как воздух, каждый вечер яркий свет люстр и ламп, веселое шуршанье дорогих женских платьев, говор и смех хорошеньких женщин. Между тем его наружность очень не соответствовала его вкусам; он был дурен собою, небрежно одет, неуклюж и рассеян; но все, все это исчезало, когда он начинал говорить».

В разгар увлекательной беседы Эрнестины с Тютчевым, муж баронессы неожиданно почувствовал себя плохо и решил уехать домой. Барон Дернберг разрешил жене остаться на балу и произнес фразу, оказавшуюся пророческой: «Господин Тютчев, поручаю вам мою жену». Прошло всего несколько дней, и барон Фриц Дернберг скоропостижно скончался от брюшного тифа. Тютчев, которого барон Дернберг попросил заботиться об Эрнестине, истолковал его просьбу слишком буквально: вскоре молодая вдова и муж, обремененный многочисленным семейством, стали любовниками. Баронесса Дернберг и Тютчев самым тщательным образом скрывали свою связь. Ни писем, ни подарков, ни намеков друзьям, никаких свидетельств их тайных свиданий не сохранилось. Но на листках гербария, который собирала Эрнестина, рядом с засохшими цветами баронесса отмечала даты, памятные и понятные только любовникам. Однако «нет ничего тайного, чтобы не стало явным». Эту старую истину еще раз доказывала попытка самоубийства, предпринятая женой Тютчева в мае 1837 года. Обманутая женщина, несмотря на конспирацию любовников, узнала об измене мужа. Чтобы замять скандал, любвеобильного дипломата решили перевести подальше от Мюнхена, а, вернее, от соблазнительной фрау Дернберг. В августе 1837 года Федор Иванович получил назначение в дипломатическую миссию в Турине и отбыл туда один. Баронесса Дернберг написала на листке с увядшей розой: «Генуя, 24 ноября 1837». В этот день Эрнестина приехала в Италию, чтобы проститься со своим возлюбленным, любовники решили расстаться навсегда.

Прости… Чрез много, много лет
Ты будешь помнить с содроганьем
Сей край, сей брег с его полуденным сияньем,
Где вечный блеск и долгий цвет,
Где поздних, бледных роз дыханьем
Декабрьский воздух разогрет.

«И все-таки я обладаю ею»

Элеонора Тютчева с тремя маленькими дочерьми (младшей Екатерине было всего два годика) отправилась к новому месту службы мужа весной 1838 года на пароходе «Николай I». В ночь с 18 на 19 мая на корабле случился пожар. Капитан, чтобы спасти пассажиров, посадил пароход на мель. Все подробности этого происшествия Тургенев изложил в очерке «Пожар на корабле». Иван Сергеевич оказался среди пассажиров, благополучно избежавших смерти от огня и воды. В очерке рассказано и о самоотверженности Элеоноры Тютчевой: «В числе дам, спасшихся от крушения, была одна г-жа Т... очень хорошенькая и милая, но связанная своими дочками и их нянюшками; поэтому она и оставалась покинутой на берегу, босая, с едва прикрытыми плечами. Я почел нужным разыграть любезного кавалера, что стоило мне моего сюртука, который я до тех пор сохранил, галстука и даже сапог...»

Элеонора пережила сильнейшее нервное расстройство, но она не смогла уделить своему здоровью должного внимания. Оказалось, Федор Иванович не позаботился об элементарных удобствах для семьи, и его жене, слабой и больной, пришлось подыскать дешевенькую мебель и посуду, чтобы обустроить домашний быт. К переутомлению добавилась жесточайшая простуда, которая через три месяца после происшествия на корабле свела Элеонору в могилу. За ночь, проведенную у гроба жены, Тютчев поседел: «И столько людей более или менее знакомых, более или менее любимых исчезло с горизонта, чтобы никогда больше не появиться на нем. И она также... И все-таки я обладаю ею, она вся передо мной...».

В десятую годовщину смерти Элеоноры он сложил гимн любви в ее честь:

Еще томлюсь тоской желаний,
Еще стремлюсь к тебе душой
И в сумраке воспоминаний
Еще ловлю я образ твой...
Твой милый образ, незабвенный,
Он предо мной, везде, всегда,
Недостижимый, неизменный,
Как ночью на небе звезда...

Кисанька

Кисанька — это милое прозвище часто встречается в письмах Тютчева к его второй жене Эрнестине. Они поженились 17 июля 1839 года, через десять месяцев после смерти несчастной Элеоноры. В светском обществе считали, что великолепно образованная Эрнестина более соответствовала духовным запросам Тютчева. Действительно, Федор Иванович считал, что «нет на свете существа умнее», чем его вторая жена. А еще Киска безумно любила своего мужа. После свадьбы Тютчев написал родителям: «...меня охраняет преданность существа, лучшего из когда-либо созданных Богом... Я не буду говорить вам про ее любовь ко мне; даже вы, может статься, нашли бы ее чрезмерной».

Эрнестина стала нежной и заботливой матерью для Анны, Дарьи и Екатерины, дочерей Тютчева от первого брака. В 1840 году «коллекция барышень» обогатилась девочкой Марией, а затем Кисанька подарила мужу долгожданных сыновей Дмитрия и Ивана. Семейство росло, а дипломатическая служба по-прежнему не приносила Тютчеву достаточного дохода. Федор Иванович с негодованием писал Кисаньке, что его начальство — «это скопище кретинов, которые, наперекор всему и на развалинах мира, рухнувшего под тяжестью их глупости, осуждены жить и умереть в полнейшей безнаказанности своего кретинизма. Что за отродье, великий боже, и вот за какие-то гроши приходится терпеть, чтобы тебя распекали и пробирали подобные типы». К счастью, Эрнестина Федоровна была женщиной вполне обеспеченной, сразу после свадьбы она уплатила двадцать тысяч рублей, которые Тютчев не смог вернуть кредиторам, взяла на себя хлопоты по ведению хозяйства и финансовую сторону обеспечения семьи. Проще говоря, все многочисленное тютчевское семейство жило на ее средства.

«Да, кисанька, ты... самое лучшее из всего, что известно мне в мире, и если есть во мне что-либо дающее мне некоторое право на твое расположение — так это моя способность до глубины души чувствовать, чего ты стоишь...» Читая эти строки, можно порадоваться постоянству супружеской любви, неиссякаемой страсти, которую Тютчев сохранил после десяти лет брака. Ах, если бы все было так просто! Письмо Кисаньке датировано 28 августа 1851 года, а 20 мая этого года у любовницы Федора Ивановича, двадцатипятилетней девицы Елены Денисьевой родилась дочь Леля.

«Боженька»

Дочери Тютчева Даша и Катя учились в Смольном институте и дружили с молодой классной дамой Еленой Александровной Денисьевой. Тетка мадемуазель Денисьевой была старшей инспектрисой Смольного института, других родственников у Елены Александровны в Петербурге не было. Дочери Тютчева частенько приглашали мадемуазель Денисьеву на чашку чая, чтобы она смогла отдохнуть в их уютном доме от строгой институтской обстановки. Эрнестина Федоровна радушно принимала милую Леночку. Визиты молоденькой черноглазой смолянки не внушали Кисаньке никакого опасения, ей и в голову не могло придти, что ее сорокасемилетний муж начнет ухаживать за девушкой, которая была младше него на двадцать три года. Но Федор Иванович обладал редким даром внушать женщинам безумную любовь, и роман грянул «как гроза в начале мая». Над головой Елены Александровны сгустились страшные тучи. Отец проклял ее и запретил родственникам с ней встречаться. Денисьеву исключили из института благородных девиц, а ее тетку Анну Дмитриевну выпроводили на пенсию.

Федор Иванович снял для любовницы квартиру на Кабинетной улице и раз в неделю навещал ее. Из семьи Тютчев не ушел. Началась двойная жизнь с тайными свиданиями, рождением троих внебрачных детей и пересудами в свете. Однако Елена Денисьева была уверена, что она не должна стыдиться своей любви к «Боженьке», как она называла Тютчева: «А мне нечего скрывать и нет надобности ни от кого притворяться: я более ему жена, чем все бывшие его жены, и никто в мире никогда его так не любил и не ценил, как я его люблю и ценю, никто никогда так не понимал, как я его понимаю — всякий звук, всякую интонацию его голоса, всякую его мину и складку на его лице, всякий взгляд и усмешку; я вся живу его жизнью, я — вся его, а он — мой. Не правда ли, я состою в настоящем браке?!» Летом любовники отправлялись отдыхать за границу. Денисьева требовала, чтобы в отелях в книге записи гостей они числись как «Господин Тютчев с супругой».

А что же Эрнестина Федоровна? Если судить по письмам Тютчева, то его чувства к законной жене не переменились: «странным образом распорядились мы с тобой нашим существованием, нечасто видишь двух людей, пользующихся вполне любовью друг друга, которые без всякой необходимости забавлялись бы игрой в разлуку». Четырнадцать лет Тютчев делил свою любовь между женщинами, молившимися на него как на бога. И только смерть смогла разрубить этот любовный треугольник. 4 августа 1864 года в возрасте тридцати восьми лет Елена Александровна Денисьева скончалась от чахотки.

«Как древнеязыческий жрец, так и Федор Иванович в сердце своем воздвиг великолепный, поэтический храм, устроил жертвенник и на нем возжег фимиам своему Божеству — женщине. Он поверг к стопам этого Божества лучшие свойства своей души, все свое свободное время, весь блеск таланта».

Да, в лучезарном мире поэтических грез Тютчев воспевал женщину как некое идеальное эфемерное создание, но не будет преувеличением сказать, что его любовные стихи написаны женским слезами, что в грубой реальности Музы поэта мучились, страдали, испытывали невыносимую боль от его неверности и зыбкости их совместного существования. И любили своего мучителя... Умом понять это невозможно. «Поэтову любовь» мог постичь только сам поэт:

Не верь, не верь поэту, дева;
Его своим ты не зови —
И пуще пламенного гнева,
Страшись поэтовой любви!