Серьезные перемены в жизни послереволюционной России привели летом 1923 года к некоторому смягчению большевистского восприятия Православной Церкви, объявленной было одним из главных врагов Советской власти. НЭП и определенный буржуазный Ренессанс внутри страны, совпавшие с ожесточенной борьбой за портфели между партийными вождями у смертного одра товарища Ленина, а равно резкое ослабление пролетарской активности на Западе, в Европе (прежде всего в Германии, на которую так надеялись члены Политбюро), вынудили красную верхушку сделать шаг назад и посчитаться с настроениями относительно консервативных слоев общества. 25 июня 1923-го заточенный в узилище патриарх Тихон вышел на свободу. Вышел, разумеется, «условно».

ЦЕРКОВЬ ПОЛУЧАТ ПЕРЕДЫШКУ

«Я ведь только, — говорил он своим помощникам, — считаюсь на свободе, а делать ничего не могу: посылаю архиерея на юг, а он попадает на север; отправляю на запад, а его привозят на восток». Впрочем, предстоятель Церкви не желал обострять отношения с советским начальством и старался скрыть свои печали и недовольства. Такой осторожный и, казалось бы, вполне естественный подход вызвал замешательство в среде высокопоставленных православных эмигрантов, настроенных (в безопасных условиях!) на «боевой лад».

Однако дальновидные иерархи, попавшие волей судьбы на Запад, спокойно отнеслись к выдержанной тактике Российского церковного руководства. Так, митрополит Антоний (Храповицкий) правильно оценил обстановку и предостерег паству и клир от поспешных выводов. В статье «Не надо смущаться» он писал: «Настоящее заявление патриарха (в августе 1923-го — об отмежевании от всякой контрреволюции. — В.М.) имеет для Церкви несомненно благодетельное значение. Оно избавило ее от духовного безначалия, от опасности превратиться в беспоповскую секту. Православная Церковь снова обретает… если не правовое, то терпимое положение и получает возможность постепенно освобождаться от той шайки лжеепископов и лжепопов, не верующих в Бога, не стыдящихся людей и совершенно незаконно назвавших себя «Живой церковью» — вместо принадлежащего им по праву названия «церковь лукавствующих».

Святейший Тихон делал все, чтобы сохранить православную веру, не дать ей утонуть в кровавых волнах революции. Он сознавал, что Церковь ограблена до нитки: весной и летом 1922 года, в разгар кампании по изъятию ценностей, из храмов, часовен и монастырей чекисты и красноармейцы вынесли огромное имущество — на сумму, превышавшую 2,5 миллиарда рублей. Осуществлялось все это под предлогом борьбы с голодом в центральных губерниях, но на помощь пострадавшим отрядили лишь около одного миллиона, то есть 0,04 процента от всех реквизированных (накопленных за века!) богатств. Остальное ушло на содержание партийно-государственного аппарата и нужды угасавшей мировой революции. Помня об этом, патриарх стремился не давать воли своим возмущенным чувствам. Его волновало будущее, и он искал путей к разумному политическому компромиссу.

В январе 1924 года, незадолго до смерти Ленина, святейший Тихон издал указ о молитвенном поминовении государственной (Советской!) власти за церковным богослужением — «О стране Российской и властех ея». В 20-х числах января, уже после кончины вождя, патриарх заявил в газетном интервью, что все желающие могут свободно помолиться за упокой души умершего предсовнаркома. Обитатели Кремля положительно оценили тонкий тактический маневр: 21 марта Президиум ВЦИК постановил прекратить дело патриарха Тихона и его сподвижников — митрополита Арсения, архиепископа Никандра и мирянина Петра Гурьева. Это «послабление» позволило спустя месяц, в апреле 1924-го, запретить священнослужительствовать раскольническим псевдомитрополитам Антонину (Грановскому) и Евдокиму (Мещерскому). Одновременно их решили предать церковному суду.

С некоторой нормализацией духовной жизни начинается и массовое возвращение к Церкви тех священников, которые примкнули к обновленцам не по внутреннему зову, а из страха перед атеистическими репрессиями. Клирики «переводят» к патриарху и храмы, в которых служили в пору раскола. Оскверненные соборы окропляются святой водой, что вызывает жгучий гнев обновленческих лидеров. К Тихону спешат «заблудшие» иерархи — митрополит Сергий (Страгородский), будущий сталинский патриарх, а также архиепископ Серафим (Мещеряков) и епископы: Филипп (Ставицкий), Севастиан (Вести), Софроний (Арефьев), Никон (Пурлевский). Пришли, отряся прах грехов, и лжеархиереи-живоцерковники — Антоний (Панкеев) и Петр (Савельев).

11 сентября 1924 года архиепископ Серафим (Мещеряков) — обновленческий псевдомитрополит всея Белоруссии, явившись в московский храм Иоанна Предтечи, принес в присутствии патриарха и мирян публичное покаяние. «В настоящий торжественный священный момент я, бывший архиепископ Серафим, всенародно каюсь в своих церковно-дисциплинарных преступлениях… Святой отец наш (патриарх Тихон. — В.М.)! Прости меня, блудного твоего сына, за пребывание на стороне обновленческого раскола и приими в молитвенно-каноническое общение. Прости меня, окаянного, за признание беззаконного Высшего церковного управления (ВЦУ. — В.М.), Собора 23-го года и обновленческого Синода. Прости меня, многогрешного, за мои недостойные выступления против твоей святыни. Простите меня и вы, архипастыри и пастыри, и своей всепрощающей любовью согрейте и озарите закат моей жизни. Простите меня и вы, братья и сестры, непоколебимые представители исконного русского благочестия, примите от меня земной поклон за то, что своей стойкой преданностью и верностью Православной Церкви сохранили нам драгоценную жизнь ее законного главы — патриарха. Помолитесь обо мне Господу Богу…». — «Бог простит, Бог простит!» — перекатывался по храму гулкий народный глас…

КЛИР — ЗА ПАТРИАРХА

Успехи возрождавшейся Церкви не на шутку испугали обновленцев, уповавших доселе только на покровительство советских чиновников. Они стали искать выхода из наметившегося тупика. Так называемое Высшее церковное управление (ВЦУ) было преобразовано в Высший церковный совет (ВЦС), но там с новой силой вспыхнули споры и раздоры. Организацию демонстративно покинул пресвитер Владимир Красницкий — «герой» судебного процесса над священномучеником митрополитом Вениамином и его соратниками. Затем раскольнические активисты уволили на покой своего лидера (Антонина Грановского), который в знак протеста снял с себя сан самозваного митрополита, пожелав именоваться скромнее, на старый лад — епископом Нарвским.

Еще в августе 1923-го в Москве собрались практически все обновленческие «епископы» и уполномоченные ВЦС, решившие упразднить эту новоявленную структуру и заменить ее Синодом. Для придания Синоду некоего внешнего респекта раскольники наполнили его, в основном, епископами старого — до периода революционной смуты — поставления. Главой Синода стал лжемитрополит Евдоким (Мещерский), а подлинным вожаком оказался петроградский священник Александр Введенский, получивший уже сан архиепископа, несмотря на наличие у него законной брачной половины.

Раскольники, правда, не обладали уже прежней уверенностью в своих перспективах и в безусловной поддержке красных властей, которые в новых условиях предпочли умело играть на противоречиях между каноническим духовенством и диссидентствующими обновленцами. Поэтому отступники решили прозондировать почву. В конце августа 1923-го евдокимовский «Синод» обратился с посланием к пастве, в котором прощупывал возможность для переговоров с Православной Церковью. «Общественное мнение и религиозная совесть верующих возложили на бывшего патриарха Тихона (так! — В.М.) две вины: одну — в непризнании им нового государственного строя и Советской власти, вторую — в приведении в полное расстройство всех церковных дел. В первой своей вине бывший патриарх Тихон открыто, перед всем миром покаялся… Но вторая вина еще по-прежнему лежит на бывшем патриархе».

Тон послания был вызывающим. Однако сторонники патриарха, сознавая, что маятник качнулся в сторону некой стабилизации, пошли на переговоры с евдокимовцами о постепенном восстановлении церковного единства. От имени Временного патриаршего Синода контакты поддерживали архиепископы Серафим (Александров), Тихон (Оболенский) — духовный тезка святейшего и Иларион (Троицкий). Против переговоров высказался экс-ректор Московской духовной академии архиепископ Волоколамский Феодор (Поздеевский), в тот момент настоятель Свято-Данилова монастыря. Непреклонный иерарх, он — вместе со своими сподвижниками — отвергал всякие уступки предателям.

К Феодору заходили такие частые гости, как митрополит Серафим (Чичагов), архиепископы Гурий (Степанов) и Серафим (Самойлович), епископ Пахомий (Кедров). Святейший Тихон иногда называл Данилов монастырь «конспиративным Синодом». На исходе сентября в резиденции патриарха — Донском монастыре — состоялось закрытое совещание 27 архиереев, которые обсудили итоги переговоров с евдокимовцами. Преосвященный Феодор (Поздеевский) демонстративно не посетил сходку, но в ней участвовали тем не менее многие его единомышленники.

Член Синода архиепископ Тверской Серафим (Александров) сообщил, что «все наше разделение (с евдокимовцами. — В.М.) основано на недовольстве некоторых иерархов и мирян личностью патриарха Тихона». Прозвучала идея Евдокима созвать общий Собор под председательством самого Тихона, на котором владыка «добровольно» откажется от руководства Церковью, вслед за чем будет дезавуировано объявленное ранее на Соборе раскольников лишение Тихона высокого звания и его уволят на покой «в сущем сане».

Услышав подобные речи, святейший воскликнул: «Надоел я вам, братцы, возьмите мешалку и гоните меня прочь!» Из присутствовавших за принятие такого вердикта высказался — во имя единства! — архиепископ Уральский Тихон (тезка патриарха), но против подали голос митрополит Казанский Кирилл и архиепископ Екатеринбургский Григорий. Большинство собравшихся отвергли соглашение с евдокимовцами.

БОРЬБА В ПЕТРОГРАДЕ

Потерпев неудачу, раскольники не успокоились. Их потуги в какой-то мере облегчались тем, что обновленческое движение было фактически раздроблено и децентрализовано, и каждая фракция могла выступать в одиночку, в качестве самостоятельной реформаторской единицы. Весной 1924-го в переговоры о воссоединении вступил заправила «Живой церкви» лжепротопресвитер Владимир Красницкий, чья группа отделилась к тому времени от евдокимовского Синода. Интрига не удалась из-за твердой позиции, которую заняли митрополиты Кирилл и Петр, а также управляющий Петроградской епархией епископ Венедикт.

Вообще Петроград — бывшая столица России, утратившая свой гордый статус весной 1918 года, с переездом красного правительства в Москву, — стал подлинным эпицентром борьбы между обновленчеством и православием. Что ж, Северная Пальмира была очагом бунта и раскола, и теперь ей предстояло искупить грехи мятежной смуты. В 1923-м, на шестом году революции, из 123 петроградских храмов 113 очутились в руках раскольников, а 10 оставались у канонической Церкви. Главным храмом, сохранившим верность православию, был Спасо-Преображенский собор на Литейном проспекте, где настоятельствовал протоиерей Сергий Тихомиров. Радоваться, впрочем, не приходилось: в огромном городе уцелела, по словам современного исследователя Владислава Цыпина, горсть православных священников и не было ни одного архиерея.

23 сентября 1923 года по просьбе петроградской паствы состоялась проходившая в Москве хиротония священника Мануила (Лемешевского), рукоположенного во епископа Лужского. Святейший Тихон напутствовал его: «Посылаю тебя на муки и страдания, ибо кресты и скорби ждут тебя на новом поприще твоем. Но мужайся и верни мне епархию!» Епископ Мануил исполнил волю предстоятеля. Приехав на берега Невы, он отслужил молебен в маленькой церкви Святых Бессребреников Косьмы и Дамиана, где зачитал обращение патриарха к верующим. Тысячи людей словно воспрянули от летаргического сна. Многие клирики начали возвращаться в лоно Православной Церкви. А уже в октябре перед Мануилом покаялась в грехе отступничества монашеская братия Александро-Невской лавры…

Простой народ очень любил службы и проповеди преосвященного Мануила. Прихожане стояли в притворе, на паперти, на улице, хотя тогда храмы не были радиофицированы. Епископ призывал к разумному самоотвержению: «Дайте пост уму, — говорил он с кафедры, — бросьте на время увеселения, кинематографы, театры, пока наша Мать-Церковь так страдает!» Речи Мануила привели к тому, что в декабре 1923-го 85 храмов (из 113-ти, захваченных обновленцами) вернулись под власть патриарха.

НОВАЯ ВОЛНА ЧИСТОК

Силы зла, однако, не складывали оружие. Раскольники, боясь утратить свое привилегированное положение, обвинили канонических клириков в нелояльности Советской власти. Подкопы помогли: 3 февраля 1924 года, в день иконы Божией Матери «Отрада и утешение», коммунисты арестовали епископа Мануила и после многомесячных допросов в КПЗ приговорили к трехлетней ссылке в Соловецкий лагерь особого назначения. Вожди тоталитарного режима, понимая, что расстрелы в данный момент «не смотрятся», не хотели тем не менее даже малого подъема церковной жизни.

Еще до ареста преосвященного Мануила были задержаны архиепископ тамбовский Зиновий (Дроздов), епископы Амвросий (Полянский), Амфилохий (Скворцов), Анатолий (Грисюк), Вассиан (Пятницкий), Гавриил (Абалымов), Евсевий (Рождественский), Филипп (Гумилевский), Лука (Войно-Ясенецкий). Пострадали также покинувшие обновленческую ересь Артемий (Ильинский), Киприан (Комаровский), Софроний (Старков), а «заодно» тысячи клириков, иерархов и крепких в вере мирян. В конце 1923 года чекисты «пленили» ближайшего соратника святейшего Тихона по Патриаршему Синоду архиепископа Верейского Илариона (Троицкого), кого тотчас заменил в Синоде архиепископ Крутицкий Петр (Полянский). Подавляющая часть сих страдальцев отправилась в Соловецкий концлагерь — на гряду островов у стыка Онежской губы и Белого моря. Самым страшным местом в этом аду считалась так называемая штрафная командировка в Голгофо-Распятском скиту на Анзерском острове.

Столь горестные события больно ранили сердце патриарха Тихона и, естественно, не делали его искренним союзником атеистического режима. Когда летом 1924 года в Кремле произошла протечка канализационных сетей и пол временного деревянного Мавзолея Ленина покрылся густой пленкой нечистот, об этом «на ушко» сообщили и предстоятелю Церкви, жившему в Донском монастыре. Реакция Тихона была однозначной — он медленно и раздельно отчеканил: «По мощам — и елей!» Большевики догадывались о настроениях высшего православного клира, что — вкупе с материалистической ментальностью членов Политбюро — многократно усиливало их враждебность к православной вере.

9 декабря 1924 года чекисты устроили кровавую террористическую акцию в Донском монастыре. Несколько вооруженных головорезов, используя собственные дверные ключи, ворвались в комнаты патриарха и сразили пистолетными выстрелами вышедшего на шум келейника (помощника) предстоятеля — Якова Полозова. Сын этого мученика рассказывал впоследствии, со слов своей матери, о тех страшных минутах. «10 декабря, — писал он (как сообщает исследовательница Ксения Толоконникова), — моей матери должно было исполниться 25 лет, и дату хотели хорошо отметить. 9 декабря именинница спустилась вниз и стала давать указания поварихе Клеопатре (крещеной татарке, работавшей на кухне при патриархе и нашей семье). Внезапно наверху раздались какие-то непонятные щелчки. Мать побежала по лестнице, но дорогу ей преградил патриарх, сказавший: «Наташа, там твоего мужа убили!» Она кинулась в комнаты и увидела отца, который еще хрипел».

Далее разыгралась поистине удивительная сцена. Святейший Тихон крикнул вслед преступникам: «Стойте, вы же человека застрелили!» Налетчики, само собой, не остановились, но, задержавшись, сорвали с вешалки богатую шубу — как бы показывая «подлинную» цель своего разбоя (воровство, грабеж). Правда, шубу, бывшую-де главным предметом их вожделения, здоровенные мужики унести не смогли — уронили и не подняли! Она так и осталась лежать на полу. Вскоре, буквально в считаные минуты, приехали сотрудники ОГПУ под началом Евгения Тучкова («некто в сером») — секретного агента, который давно и плотно «пас» патриарха. Тучков, даже не приступая к следственным действиям, объявил произошедшее подлой белогвардейской провокацией. Спустя короткое время власти обнародовали официальный «диагноз» налета. Очень помогла сорванная с петель меховая шуба — большевики выбрали версию «неудавшегося ограбления». Так Наташе Полозовой довелось отпраздновать свое 25-летие!

ПУТЬ В БЕССМЕРТИЕ

Патриарх тяжело переживал творившееся вокруг него. Здоровье Тихона заметно пошатнулось. Врачи обнаружили хроническое воспаление почек, прогрессирующий склероз и грудную жабу (как раньше в просторечии называли стенокардию). 13 января 1925 года владыка согласился переехать из Донского монастыря в частную клинику Бакуниной на Остоженке, где «колдовал» знаменитый профессор Дмитрий Плетнев. Что ж, в период НЭПа допускались и приватные лечебные заведения…

Здесь самочувствие святителя улучшилось, и в дни Великого поста он принимал у себя в палате гостей и даже выезжал служить в столичные храмы. Но 2 апреля — после зубоврачебной операции — Тихон вновь ощутил слабость и недомогание. Однако отдыхать ему не позволили. Членам Синода пришлось вести напряженные переговоры с ОГПУ — по поводу очередного просоветского воззвания к пастве. Патриарх не сводил глаз с этих контактов. А 7 апреля, в праздник Благовещения Пресвятой Богородицы, он намеревался отслужить литургию под сводами Богоявленского собора в Елохове. Но по нездоровью отказался от такого плана.

Тем не менее к вечеру — по настоянию чекистов — его отвезли на автомобиле в Синод, где открывалась экстренная сессия, посвященная новому патриаршему посланию всем православным верующим. Затем Тихон вернулся в клинику и допоздна редактировал вместе с митрополитом Петром (Полянским) текст воззвания, которое в авральном порядке требовало ведомство товарища Дзержинского. К 22 часам работа была в основном завершена, и митрополит Петр отправился к себе в покои. Патриарх же попросил своего келейника, дежурившего даже в больничной палате, помочь ему умыться, а врача — сделать укол морфия. Инъекция произвела усыпляющее воздействие, и чуть позже по Москве поползли слухи об отравлении предстоятеля (он, мол, составил потребную властям директиву и больше им не нужен). Но точных фактов и свидетельств, подтверждающих такие заявления, не найдено. Смежая глаза, патриарх прошептал: «Теперь я усну… крепко, навсегда. Ночь будет долгой-долгой, темной-темной…» Тихон стал бредить, впал в забытье. Около полуночи он очнулся, спросил, который час, и начал истово креститься. «Слава Богу, слава Тебе, Боже!» — трижды повторил патриарх, осеняя себя крестным знамением. Руки его бессильно упали, дыхание остановилось. На календаре значилось 7 апреля 1925 года, на часах — 23.45, в церковных святцах — праздник Благовещения Пресвятой Богородицы.

Погребали святейшего спустя пять дней, 12 апреля, в Вербное воскресенье. Похороны прошли в Донском монастыре — под 40 скорбных ударов колокола. По предсмертной воле усопшего его предали земле в Малом соборе, у южной стены — как бы напротив могилы Якова Полозова, похороненного три месяца назад у той же стены, на улице.

Многотысячные, растянувшиеся более чем на три километра очереди вместили всех, кто почел долгом проститься с человеком, которому Бог и история доверили восстановление порушенного при Петре I института патриаршей власти в Русской Православной Церкви. Люди по 9–10 часов выстаивали в колоннах, прежде чем войти под печальные своды храма. Близлежащие улицы и площади были запружены народом. На отпевании присутствовали и дипломаты из иностранных посольств. Во всех российских церквах совершались торжественные заупокойные панихиды. Их отслужили также в своих резиденциях восточные патриархи. Русская Церковь осиротела, и впереди лежал трудный, жертвенный путь к просветлению и освобождению.