Понять ход и результаты Отечественной войны 1812 года невозможно, если рассматривать ее через призму характерных для нашего времени тактических и стратегических реалий.
А предмет для разговора здесь очень серьезный, поскольку при меньших силах русская армия в короткое время разгромила превосходящее по численности вражеское войско, возглавляемое лучшим полководцем эпохи.

БОРЬБА ВСЛЕПУЮ

В эпоху наполеоновских войн, да и намного позже полководцы и командиры нижестоящих уровней, как правило, весьма слабо представляли себе подлинные размеры сил противника и его местонахождение. Более того, они не слишком ясно представляли себе состояние собственных частей, независимо от того шла ли речь об отступлении или наступлении.

Даже в ходе крупных сражений, когда многочисленные войска группировались на сравнительно небольших пространствах, командующий весьма смутно понимал ход событий, получая нужные сведения либо путем наблюдения за окутанным дымом полем битвы, либо от адъютантов от стремительности и успехов перемещений которых зависела оперативность в принятии конкретных решений.

Что уж говорить о положении дел на марше, когда многотысячные вереницы войск растягивались на многие километры, а отдельные подразделения сталкивались с самыми неожиданными трудностями, решать которые приходилось методом импровизации?

Полностью отсутствовали такие средства полевой связи как телефоны, рации и авиаразведка, а действия агентуры оказывались малоэффективными из-за невозможности оперативно передать собранные данные командованию.

В стратегическом плане, благодаря деятельности Александра Чернышева, Александра Бенкендорфа и Ивана Витта накануне вторжения русская разведка обеспечила своему военному руководству максимум сведений о Великой армии, однако отслеживать все изменения по ходу кампании приходилось, главным образом, с помощью партизанских «летучих отрядов». И здесь русская армия тоже переиграла французов, которым приходилось действовать на вражеской территории и с весьма незначительными силами кавалерии.

Но мороз, пространства и недостатки снабжения тоже оказывали на русские войска свое негативное действие. До какой степени в этих условиях Кутузов мог рассчитать, когда именно ему следует сконцентрировать свои части, и насколько быстро удалось бы провести подобные операции? – все это вопросы, ответы на которые, в большинстве случаев, могут носить лишь чисто предположительный характер.

Наполеон, обладал сведениями достаточными для того, чтобы лучше определить стратегические цели кампании, и возможные контрварианты на случай отступления противника, использования им «тактики выжженной земли» и «летучих отрядов». Он, наконец, не мог не слышать о суровости русской зимы, а потому не должен был тянуть время с выступлением из Москвы в ожидании возможного ответа царя Александра.

Но промахи Кутузова, не носят столь очевидного характера, как промахи Наполеона, и вполне могут объясняться невозможностью получить сведения о том, где именно и какой корпус противника находится, каковы потери неприятеля, и какие его соединения сохранили боеспособность. В сущности, во время марша-преследования русский главнокомандующий не имел соответствующих достаточно полных и точных данных даже о своих собственных силах, что, скорее всего и объясняло его, кажущуюся сегодня (задним числом) чрезмерную осторожность.

Относительно же сделанных постфактум различными русскими военачальниками бравых заявлений, то в их обоснованности вполне можно усомниться. Не случайно, даже искренне не любивший Кутузова и почитавший Беннигсена английский полковник Вильсон был отнюдь не восторженно категоричен в суждении о своем любимце: «Я не хочу сказать, что Беннигсен, сделавшись командующим, последовал бы тем советам, которые он давал сам, как второй по старшинству; но я не сомневаюсь, ежели бы именно им направлялись все решения маршала, Бонапарт был бы уже лишен возможности творить зло на этом свете». Вообще-то, можно было бы и усомниться…

В досаде, многих русских и англичан, вызванной тем фактом, что Наполеон сумел выскользнуть из России, сквозят те же чувства, что и у русских казаков, восклицавших, глядя на отступающую Великую армию под Красным: «Какой позор дать сим скелетам уйти от их могил!»

Но пройдет неделя и на Березине эти «скелеты» возьмут в плен до 2 тысяч русских. Так стоит ли винить Кутузова, что он отнюдь не всегда рвался добивать умирающего, но еще сжимающего оружие противника, силу и доблесть которого оценил еще при Аустерлице?

СЕМЕЙНАЯ ВОЙНА

Одна из особенностей кампании 1812 года заключается в том, что, несмотря на внешние признаки противостояния двух цивилизаций (западной и восточной), она, в сущности, была войной «семейной» в том смысле, что главные ее участники хорошо знали друг друга, а их отношения в более широком историческом контексте трудно охарактеризовать как чисто враждебные.

Русские и французы не раз скрещивали оружие, научившись не только бить, но и уважать другу друга. С обеих сторон многие ветераны прошли через компании 1799 года в Италии, Швейцарии и Голландии, 1805 года в Австрии, 1806-1807 годов в Пруссии и Польше. Еще более причудливые отношения связывали русских с представителями других воинских контингентов Великой армии. Австрийцы плечом к плечу сражались вместе с ними против французов в 1799 и 1805 годах, пруссаки – в 1806-1807 годах.

Если говорить именно о 1812-м годе, то очевидно, что именно в силу своего многонационального состава по уровню идейной мотивированности Великая армия Наполеона и близко не могла сравниться с российской армией.

Только преданные своему императору французы и поляки сражались действительно с энтузиазмом. Прочие контингенты в лучшем случае профессионально выполняли свою работу. Нежелание австрийцев и пруссаков вести активные боевые действия зачастую выглядело просто не приличным, что вовсе не свидетельствовало о низких боевых качествах этих войск, вполне достойно сражавшихся в следующем 1813-м году уже не за, а против Наполеона под Кульмом, Кацбахом, в «битве народов» под Лейпцигом и многих других битвах.

Возможность подобного поворота событий отчетливо просматривалась уже в 1812-м. Из дневника Вильсона: «Пленники не французы, принадлежащие к другим нациям, все единодушно почитают себя жертвами ненасытного честолюбия и жалуются на величайшие лишения, кои пришлось им претерпеть, прежде, чем лишились они свободы».

Забавный юридический казус: 8 июля 1812 года в Великих Луках канцлер Николай Румянцев и уполномоченный испанских кортесов Сеа Бермудес подписали русско-испанский договор о союзе против Франции. Бермудес действовал в качестве представителя обосновавшегося в Кадисе правительства, противостоящего королю Испании Жозефу Бонапарту, а развернутая испанцами народная война – герилья, стала своего рода образцом и ориентиром для «народной войны» в России.

И в то же время, посланный королем Жозефом испанский контингент действовал в составе Великой армии.

Понятно, что эти невольные союзник Наполеона воевали без особого энтузиазма. Излагая содержание изъятого у одного из убитых письма, Вильсон констатирует: «Офицер испанского корпуса просит князя Экмюльского о переходе в 57-й полк, поелику он убежден, что его обесчестит дезертирство солдат при первом к тому случае». И в то же время нет, никаких свидетельств о том, что испанцы массово сдавались в плен или переходили на сторону русских. Возникает вопрос, вполне достойный стать предметом отдельного исследования, чем же именно руководствовали испанские солдаты и офицеры в кампании 1812 года; тайной готовностью перейти на сторону врагов Наполеона, или стремлением выполнить свой долг перед королем, которому они принесли присягу? Думается однозначно ответить на этот вопрос невозможно.

Элемент «семейности» заметный даже на уровне нижних чинов и офицеров становиться еще заметнее, если говорить о тех, кого принято относить к военной и политической элите.

Европейское дворянство XVIII-XIX веков было на удивление мультикультурным, причем это был мультикультурализм с сильным французским акцентом.

Современников потряс эпизод, когда в самом начале кампании 1812 года один из представителей знаменитого рода Долгоруких, во время разведки был по ошибке убит казаками, потому что говорил по-французски.

Вообще-то, эта внешняя «французскость» никак не отразилась на патриотизме русского дворянства, однако смягчала суровые боевые реалии.

Любопытно, что в рядах русской армии в генеральских чинах немало французов воевало против своих соотечественников – умница Алексанр Ланжерон, приобретший известность не только как крупный военачальник, но и как губернатор Новороссии и градоначальник Одессы; храбрец и всеобщий любимец Эммануил Сен-При, погибший в 1814 году в боях на территории своей родной Франции; лихач Карл Ламберт, считавшийся одним из лучших кавалеристов русской армии; хитрый дипломат Карл Поццо ди Борго, имевший счеты с Бонапартом еще со времен своей корсиканской юности.

Уносясь мыслью немного вперед, отметим, что потомки трех ближайших сподвижников Наполеона – Мюрата, Нея и Евгения Богарне – впоследствии породнились с российским императорским домом. Хотя, есть, наверное, в этом своя логика, поскольку все три имени приобрели в России весьма широкую известность, а Ней за Бородинскую битву даже получил от Наполеона титул князя Москворецкого (чаще неточно переводится как князь Московский).

Еще более парадоксальная картина возникает, при изучении списка русских генералов с немецкими фамилиями.

В русской армии воевали и пользовались очень высокой репутацией герцог Александр и принц Евгений Вюртембергские. Первый из них приходился братом, а второй - племянником русской императрице Марии Федоровне и вюртембергскому королю Фридриху I. Фридрих I, в свою очередь снарядил в Великую армию восьмитысячный контингент во главе со своим сыном Вильгельмом, который в самом начале русского похода счел за лучшее «заболеть» дизентерией и отсидеться в Вильно.

В следующем году Вюртемберг перешел на сторону антинаполеоновской коалиции и все семейство оказалось в одном лагере.

Другой колоритный персонаж – принц Карл Мекленбургский, отец которого - правящий герцог Мекленбургский Фридрих Франц I в 1812 году прислал в состав Великой армии из своего крохотного княжества два батальона.

И это лишь пара, из десятков, если не сотен эпизодов, характеризующих запутанность военно-дипломатических отношений в наполеоновскую эпоху.

Многие из тех, кто воевал за Бонапарта в 1812 году, через год сделают карьеру, уже находясь в противоположном лагере. Командующий австрийским корпусом Карл Шварценберг в 1813 году возглавит Богемскую армию союзников и прославится в «битве народов» при Лейпциге. Командующий прусским контингентом Великой армии Людвиг Йорк в декабре 1812 года на свой страх и риск подпишет перемирие с русскими, а в ходе сражений против Наполеона в1813-1814 гг. получит чин фельдмаршала.

Аналогичный карьерный путь проделает командующий саксонской дивизией Иоганн Тильман, а командующий баварской дивизией Карл Вреде, повернув оружие против Наполеона станет аж генералиссимусом.

Особый разговор о поляках, коих достаточно много было по обе стороны фронта. Командующий 5-м польским корпусом Великой армии и племянник последнего короля Речи Посполитой Юзеф Понятовский, в 1812 году проявлял со своими людьми чудеса храбрости, под Лейпцигом стал первым и единственным иностранцем, завоевавшим жезл маршала Франции, а через два дня утонул в реке Эльстер, прикрывая отступление Наполеона.

С русской стороны блестяще проявили себя Киприан Крейц, Осип де Витт, Евграф Храповицкий и еще десяток генералов польского происхождения. И в нашей и в Великой армии были свои Радзивиллы и Потоцкие, что, впрочем, можно объяснить не только принципиальными расхождениями, но и типичной для аристократических фамилий предусмотрительностью, когда независимо от исхода борьбы кто-то из семьи должен был оказаться в лагере победителей.

После падения Наполеона, служившие в его войсках поляки, получили прощение и, вернувшись на Родину, влились в армию Царства Польского. Наместником Царства Польского стал генерал Юзеф Зайончек, который в 1812 году командовал дивизией, лишился в одном из боев ноги, был пленен казаками, после чего стал ярым русофилом. Аналогичная метаморфоза (хотя и без потери ноги) произошла с плененным под Лейпцигом командиром кавалерийской дивизии Александром Рожнецким.

В 1831 году в Польше началось восстание, когда за свою преданность России от рук повстанцев пало не менее десятка генералов из числа тех, кто в свое время служил Наполеону. Хотя еще больше наполеоновских ветеранов пошли в новый бой с русскими. С тем же результатом…

В общем межличностные и семейные отношения среди участников эпопеи 1812 года столь своеобразны и запутанны, что вполне могли бы стать основой для «Санта-Барбары». Но война, ни телевизионное шоу, поэтому отдельно поговорим о вещах более мрачных.