Санкт-Петербург — город странно-непостижимый, сотканный из противоречий, двуличный в своем показном величии и страшный в народном гневе. В парадном Петербурге дома стоят в одну линию, как солдаты на военном смотре, улицы широки и тщательно подметены, а реке Неве предписано не выходить из каменных берегов. Высокопоставленные персоны парадного Петербурга, отрыгивая осетриной и хмелея от вина и власти, рассуждали о народных нуждах, а обитатели Петербурга непарадного, живя в вонючих каморках, тайно ненавидели всех сидящих наверху и умышляли против правительства разные пакости. В Северной столице, а вернее, во всей Российской империи существовало только одно место, где пресыщенные вельможи и чумазые бедняки имели равные права...

При царе Петре за неприступными каменными бастионами Петропавловской крепости, в двух шагах от величественного собора с ангелом на шпиле, построили крошечную избенку. В этом непрезентабельном строении расположилась политическая полиция, именовавшаяся тогда Тайной канцелярией. Именно здесь разматывались нити самых коварных заговоров, открывались секретные пружины измен и заканчивались фантастические истории самозванцев. Для бывших фаворитов, опальных вельмож, слишком болтливых кумушек и смельчаков, мечтавших о светлом будущем, из Тайной канцелярии было только два пути: на тот свет или в Сибирь. Никто из петербуржцев точно не знал, что происходит за почерневшими от сырости стенами Тайной канцелярии, но это учреждение наводило ужас, расползавшийся по всей необъятной Российской империи.

Ныне от Тайной канцелярии и следа не осталось, но страх, ею посеянный, живет до сих пор...

Проклятый род

Авторство фразы «Поскреби русского — найдешь татарина» приписывают чуть ли не всем знаменитым россиянам. Чаще всего называют Карамзина, чей род происходил от знатного татарина Кара Мурзы. Любые обобщения всегда опасны, но если «поскрести» генеалогические древа славных русских фамилий, то окажется, что многие из них проросли на татарской почве. Князья Юсуповы с особой гордостью относились к своим тюркским предкам, считая, что их род восходил к Абубекиру, правившему после Магомета всем мусульманским миром. Конечно, только одному Богу известно, были ли тщеславные князья Юсуповы дальними родственниками пророка Мухаммеда. Из летописей явствует, что хан Ногайской орды Юсуф двадцать лет дружил с царем Иваном Грозным. Желание Ногайского хана примириться с господством русских было воспринято единоверцами как предательство: родной брат зарезал хана Юсуфа, а его сыновья бежали в Москву и были «пожалованы многими селами и деревнями в Романовском округе. С того времени Россия сделалась отечеством для сыновей Юсуфа».

Потомки татарского хана приняли православие, стали именоваться князьями Юсуповыми, быстро продвигались по службе, женились на богатых русских невестах и сколотили приличное состояние. Однако семейное благополучие омрачала страшная тайна. Одному из князей накануне православного крещения приснился сон: он услышал зловещий голос, объявивший, что за измену мусульманской вере на Юсуповых наложено вечное проклятие, — «в каждом поколении до 26 лет будет доживать только один сын, и так до полного вырождения рода».

Возможно, подействовало чудовищное предсказание, или детская смертность была в то время очень высокой, но до петровских времен дожил только один потомок хана Юсуфа — Григорий Юсупов. Малолетнего Гришеньку Юсупова приглашали в царский дворец поиграть в кораблики с Петенькой Романовым. Когда Петя вырос, он стал царствовать под именем Петра I, а друг детства князь Григорий Дмитриевич Юсупов превратился в его вернейшего сподвижника во всех государственных и военных делах. Царь Петр доверял другу и розыскные дела о политических преступниках. Эта сфера деятельности была не только важной, но и очень прибыльной. В 1717 году Григорий Дмитриевич Юсупов обвинил в злоупотреблениях князя Кольцова-Масальского. Петр I приговорил преступника к смерти, а Юсупов получил за донос часть имущества казненного князя. Григорий Дмитриевич участвовал в суде над сыном Петра Великого, царевичем Алексеем, и поставил свою подпись под смертным приговором.

Характер у Григория Дмитриевича был суровый, однако и после смерти Петра I он сумел расположить к себе всех последующих правителей земли русской. Награды сыпались на Юсупова как из рога изобилия: он получал чины, ордена и поместья придворных интриганов, угодивших в опалу. Состояние князя из огромного превратилось в громаднейшее, а тут еще император Петр II сделал ему поистине царский подарок. Государь преподнес Юсупову чудный терем в центре Москвы — бывший охотничий дворец Ивана Грозного. В 1891 году в Юсуповском дворце проводились ремонтные работы, и в подземелье нашли тайный коридор, в котором к стенам были прикованы цепями человеческие скелеты. Видимо, Григорий Дмитриевич, как следователь по особо важным делам, брал работу на дом, устроив в своем роскошном дворце пыточную и подземную тюрьму.

Утром 2 сентября 1730 года князь Юсупов почувствовал себя плохо, а к вечеру уже стало ясно, что больной с постели не поднимется. Григорий Дмитриевич призвал секретаря и продиктовал завещание. Свое недвижимое имущество он приказал поровну разделить между сыновьями Борисом, Сергеем и Григорием. Князь завещал своей жене Анне Никитичне подмосковное имение Толбино, а старшей дочери Прасковье назначил огромное приданое...

«Слово и дело» княжны Юсуповой

Прошло сорок дней после смерти князя Григория Дмитриевича, и в двери сказочно прекрасного дворца Юсуповых постучались странные гости. Офицер, которого сопровождали двое вооруженных солдат, объявил княгине Анне Никитичне, что ее дочь Прасковья арестована и будет доставлена в Тихвинский девичий монастырь. Вопрос «За что?» повис в воздухе. Анна Никитична горько плакала, провожая дочь, а братья недоуменно пожимали плечами и уверяли Прасковью, что это недоразумение скоро разрешится и она вернется домой. Однако шли дни, недели, месяцы, а княжна так и не прислала весточки.

Арест княжны Юсуповой всколыхнул Москву. Время было неспокойное. В начале 1730 года Анна Иоанновна, племянница Петра Великого, с трудом взгромоздилась на российский престол, и новой императрице всюду мерещились враги, которые хотят прогнать ее с трона. Московские всезнайки предположили, что Прасковья поддерживала дочь царя-реформатора, Елизавету, в ее претензиях на корону, но объяснить, как княжна Юсупова, далекая от властных структур, могла повлиять на ход событий, никто не мог. В указе Сената о ссылке княжны Прасковьи Григорьевны Юсуповой ни слова не сказано, за что она подвергается такому суровому наказанию.

Княгиня Анна Никитична даже не представить себе не могла, что ее дочь живет в обители, как простая колодница. Настоятельница монастыря игуменья Дорофея поместила арестантку в своей келье за занавеской. Княжна, закутавшись в дырявое одеяло, рыдала целыми днями, глядя на жесткую кровать, деревянный стол и колченогий стул, составлявшие теперь все ее достояние. Однако, познакомившись с игуменьей поближе, Прасковья поняла, что на этом свете все продается и покупается. Игуменья намекнула, что за тридцать рублей она предоставит княжне отдельную келью. Вскоре княгиня Анна Никитична получила разрешение посылать дочери провизию, но свидания и письма были строго запрещены. В Тихвин потянулся обоз с мукой, крупой, маслом, изюмом, черносливом, пряниками, гусями, ветчиной и новыми платьями для несчастной арестантки.

Прасковья немного обжилась на новом месте и стала требовать, чтобы ей предоставили прислугу, поскольку ей, княжне Юсуповой, не пристало заниматься домашней работой. Игуменья Дорофея уговорила торговку Анну Юленеву пойти в услужение к капризной арестантке. Юленева снабжала монастырь припасами и хорошо знала местные нравы: игуменья любила покутить, монахини от нее не отставали, потихоньку попивали винцо и тайно принимали гостей. Юленева и сама была не без греха. В молодости она любила переодеваться мужчиной и ходила в таком виде по кабакам. Чтобы избавиться от монастырской скуки, княжна устраивала роскошные обеды и ужины для игуменьи, сестер во Христе и стряпчего Шпилькина. Тихвинский архимандрит Феодосий тоже не побрезговал княжеским угощением и присоединился к веселой компании. Конечно, за столом возникали разговоры о том, за что страдает молодая красавица. Прасковья таинственно упоминала какую-то ворожею, говорила о начальнике Тайной канцелярии Ушакове, о богатствах, которые ей оставил отец, но толком ничего понять было невозможно. Так прошел год.

Однажды княжна все-таки потеряла бдительность, разоткровенничалась и сказала монастырскому стряпчему Шпилькину: «Вины за собой никакой не чувствую. Императрица Анна Иоанновна ко мне не милостива — я без вины сослана! Императрица могла бы сослать меня в хороший монастырь, поближе к Москве, а тут не монастырь, а шинок».

Речи ссыльной княжны подходили под понятие «слово и дело», то есть умышленное преступление против чести и здоровья царствующей особы, поэтому Шпилькин как сумасшедший выбежал из кельи и помчался жаловаться игуменье Дорофее. Настоятельница Тихвинского монастыря не на шутку перепугалась, и началась страшная женская война. Юленеву выгнали из обители, но она тайно навещала княжну. Однако визиты вскоре прекратились: Анну подкараулили, отобрали шубу и так избили, что она долгое время даже встать не могла. Затем игуменья Дорофея нанесла решительный удар — написала жалобу с просьбой оградить ее от клеветы: «Княжна производит всякие непотребности и живет не благочинно; созналась с похабною девкой Анной, и приходит оная девка к ней тайным образом и заносит на обитель и на меня всякие непотребности и вымышленные ябеды». Княжна не осталась в долгу и отправила в Петербург Анну Юленеву с письмом к митрополиту Феофану Прокоповичу, который тогда главенствовал в Синоде. Все эти события происходили в декабре 1734 года. Этот год был очень тяжелым для семьи Юсуповых. Умерли два брата княжны Прасковьи — Сергей и Григорий. Страшное проклятие, тяготевшее над юсуповским родом, исполнилось: в живых остался только один сын князя Григория Дмитриевича — Борис.

Монахиня поневоле

В январе 1735 года в Тайной канцелярии завели новое дело на Прасковью Григорьевну, и вскоре княжна Юсупова, Анна Юленева, стряпчий Шпилькин и архимандрит Феодосий оказались в Петропавловской крепости. Если бы вся монастырская компания промолчала, то «Дело» не имело бы печальных последствий, но караульные солдаты постоянно пугали Юленеву тем, что ей отрубят голову, и она просто обезумела от страха. Анну отвели на допрос в маленькую избушку с темными стенами, она увидела равнодушно взиравшего на нее начальника Тайной канцелярии Ушакова и палача со скрещенными на груди руками, упала на колени и пересказала слово в слово все беседы, которые они вели с княжной.

19 марта 1735 года начальник Тайной канцелярии Ушаков, человек безжалостный и жестокий, вызвал на допрос княжну Юсупову. Каждое слово, произнесенное несчастной девушкой, было тщательнейшим образом записано. Сначала Прасковья Григорьевна попыталась воззвать к совести людей, которые совести не имели. Она сказала: «Батюшка мой служил ее императорскому величеству Анне Иоанновне верою и правдою. Коли бы батюшка жив был, он бы стал просить у ее императорского величества и хотя бы чести лишился, а я бы в ссылке не была». На вопрос Ушакова: «Рассказывала ли княжна кому-либо о причинах своей ссылки?» Юсупова ответила: «В какой материи прежнее мое дело имелось, архимандриту Феодосию, стряпчему Шпилькину, означенной девке Юленевой и никому никогда я не говорила». Однако княжне пришлось признаться, что она жаловалась на засилье иностранцев при царском дворе, а также рассказывала о сержанте Шубине. Упоминание имени простого солдата грозило высокородной княжне большими неприятностями.

Цесаревна Елизавета была так же неразборчива в любовных связях, как и ее отец Петр Великий. Елизавета Петровна с присущей ей страстью отдавалась конюхам, камер-пажам и переспала даже с дворцовым истопником, но по-настоящему она влюбилась в сержанта Алексея Шубина. В 1731 году по повелению императрицы Анны Иоанновны любовник цесаревны был арестован. Его пытали, наказали кнутом и сослали на Камчатку. Чтобы он не проболтался о любовных шалостях царской дочери, перед отправкой в ссылку Шубину вырвали язык. На Камчатке Алексея Шубина заставили жениться на уродливой местной камчадалке. Конечно, о греховной связи Елизаветы Петровны было известно всем придворным, но одно дело знать, а другое — говорить об этом. В «Деле княжны Юсуповой» записано: «Я, Прасковья, знала того Шубина. Он собою хорош и пригож был, и имелся у государыни цесаревны ездовым. Я слыхала, что оный Шубин был послан в ссылку, а куда и за что, того я не знаю».

Невинная женская болтовня потянула на смертный приговор: «За злодейственные и непристойные слова, хотя княжна и подлежит смертной казни, но ее императорское величество, милосердуя Юсуповой за службу ее отца, соизволила от смертной казни ее освободить. Учинить наказание: бить кошками и постричь в монахини, послать княжну под караулом в дальний крепкий девичий монастырь и быть оной Юсуповой в том монастыре до кончины жизни ее неисходно». Битье кошками, к которому приговорили княжну Юсупову, было очень болезненным наказанием. Кошка-девятихвостка — это плеть с девятью хвостами, каждый из которых заканчивался железным наконечником с крючьями. Порка девятихвосткой наносила страшные рваные раны, словно кошка расцарапала спину острыми когтями. Телесные наказания для дворян были отменены только в 1785 году, а до этого неприкасаемых перед кнутом не было: секли, урезали языки, били батогами и высших иерархов церкви, и титулованных особ, и государственных чиновников. «Эти ужасы царизма» и печальная судьба княжны Юсуповой могут показаться такими далекими от нашего просвещенного времени, но следует напомнить, что в России телесные наказания для женщин были отменены только в 1893 году. Так что в году 2013 мы можем отпраздновать 120-летие принятия закона о гуманном отношении к заключенным женщинам. По историческим меркам этот срок — одно мгновенье.

30 апреля 1735 года княжну Юсупову наказали кошками. Тут никаких сложностей не возникло, а с пострижением были проблемы. В то время в Петербурге не существовало женских монастырей, поэтому истекающую кровью после избиения девушку постригли в монахини прямо в Тайной канцелярии. Ей было дано новое имя — монахиня Прокла. Императрица приказала «отобрать у нее все золотые, бриллиантовые и другие вещи и отдать брату, камергеру Юсупову». Монахине Прокле было объявлено, чтобы «она до смерти ни с кем ни тайно, ни явно, ни под каким видом не имела разговоров о производившемся в Тайной канцелярии деле. В противном случае она будет казнена».

Анну Юленеву сослали в отдаленный девичий монастырь, монастырского стряпчего Шпилькина наказали плетьми, архимандрита Феодосия по старости простили.

4 мая 1735 года монахиня поневоле отправилась в Сибирь.

И вся-то наша жизнь есть борьба!

Престарелая мать княжны ничего не знала о тяжкой участи своей дочери. Княгиня Анна Никитична думала, что Прасковья спокойно живет в Тихвинском монастыре. 17 мая 1735 года, когда княжна уже ехала в Сибирь, Анна Никитична Юсупова составила завещание в пользу сына Бориса. Княгиня строго наказала ему ежегодно посылать в Тихвинский монастырь триста рублей, а также сто ведер простого вина, шестьдесят баранов и девять быков. Когда сестра выйдет на свободу, Борис Григорьевич должен был отдать ей имение Толбино, а также «все деревни в разных городах с людьми и крестьянами, и со всеми угодьями, алмазные, яхонтовые и изумрудные вещи, жемчуг, платья и прочие уборы». Однако князь Борис Григорьевич Юсупов из колоссального состояния не отдал опальной сестре ни копейки. Правда, по требованию императрицы Анны Иоанновны он оплатил все расходы за проезд княжны до места ссылки и затраты на ее пропитание. Надо заметить, что князь Борис Григорьевич сделал блестящую карьеру: в 1730 году он был пожалован в действительные камергеры, а через десять лет стал московским губернатором. Казалось бы, располагая огромными связями, князь Юсупов мог замолвить за сестру словечко. Нет сомнения, что мог! Но он был так жаден и так ненавидел сестру, что радовался ее заключению, а возможно, и приложил к нему руку.

26 июня 1735 года к Далматовскому Успенскому монастырю, расположенному на берегу живописной реки Исети, подкатило пять подвод. Трое караульных солдат под командой сержанта Измайловского полка привезли на вечное поселение монахиню Проклу. Настоятельница монастыря Тарсилла была неграмотной, и сержант с трудом растолковал ей смысл указа о ссыльной монахине и передал 130 рублей 94 копейки, оставшиеся от дорожных расходов. Условия содержания были во много раз строже, чем в Тихвинском монастыре: кроме церкви, монахиня Прокла никуда не могла выходить, ей запрещалось с кем-либо разговаривать и писать письма. Княжна Прасковья, несмотря на пережитые несчастья, не сдалась. Она не смирилась с насильно навязанным ей монашеством. Прасковья уже не боялась ни Божьего гнева, ни человеческой жестокости. В декабре 1737 года настоятельница монастыря-тюрьмы жаловалась на арестантку: «Монахиня Прокла в своем житии весьма бесчинна: в церковь Божию ходить не стала; монашеское одеяние с себя сбросила и не носит; монашеским именем Прокла себя не называет, а велит именовать Прасковьею Григорьевной; рассвирепев, посылаемую к ней пищу не приемлет, а временами бросает на пол и, ругаясь, говорит: «У меня лучше того едали щи»» и просит себе излишних припасов, чтоб всегда было свежее и живое». Митрополит Тобольский и Сибирский Антоний приказал заковать своевольную монахиню в ножные кандалы и поставить около ее кельи круглосуточный караул, чтоб «утечки из монастыря учинить не могла». Конечно, о безбожных выходках Прасковьи было сообщено в Петербург, и оттуда пришло указание «наказать шелепами и объявить, что если не уймется, то будет жесточайше наказана». Шелепа — это толстый веревочный кнут. Наказание шелепами было предусмотрено для лиц духовного звания, оно не считалось позорным и использовалось для так называемого «усмирения». Однако княжна не испугалась ни кандалов, ни шелеп, она продолжала бороться против несправедливости. И надежда на освобождение появилась.

В апреле 1742 года в Москве с необыкновенной пышностью прошла коронация императрицы Елизаветы Петровны. Государыня в честь этого радостного события объявила «генеральное отпущение вин», то есть амнистию всех, кто несправедливо пострадал в предыдущие царствования. Настоятельница Успенского монастыря Тарсилла так хотела избавиться от строптивой узницы, что сама стала ходатайствовать о ее помиловании. К всеобщей радости, было получено указание привезти монахиню Проклу в Тобольск. Казалось, что долгожданная свобода уже близка, но на подъезде к Тюмени главный конвоир увидел между прочими вещами заключенной берестяной коробок. Он спросил:

— Коробейка с чем?

— С сулемой, — ответила княжна.

— Откуда она у тебя взялась?

— Да все от монахинь. Принимались зубы лечить, да чуть меня не отравили. Хотела показать митрополиту, да не успела.

Из этого пустяка началось новая история. Арестантку отвезли обратно в Далматовский Успенский монастырь. Ее заявление о попытке отравления было рассмотрено и вынесено решение: в помиловании отказать. Более того, из Петербурга пришел указ об усилении надзора за монахиней-арестанткой: «Для пропитания производить в день пять копеек, в церковь Божию допускать, но накрепко смотреть, что она каким-либо образом из монастыря не могла учинить утечки, чего ради в ту церковь ее отпускать за караулом».

В монастыре поселились несколько караульных солдат, которые от беспросветной тоски стали «напиваться до великого пьянства, ходить по святой обители, плясать и петь непотребные блядословные песни. Непотребность и сквернословие есть обида немалая и монахинскому житию соблазн». Это последний документ, который имеется в «Деле монахини Проклы».

Никто не знает, как закончилась жизнь княжны Прасковьи Григорьевны Юсуповой. Она навсегда осталась «скелетом в шкафу» князей Юсуповых. Родственники предпочли забыть о ней навсегда. Да и зачем вспоминать о бессмысленно загубленной жизни? Сколько человеческих судеб, сломанных жадностью, завистью и ревностью, было и сколько еще будет? Никто не знает...