К концу 980-х годов князь Владимир и княжеская свита – под воздействием самых разных обстоятельств – психологически созрели для принятия единобожной веры. Более того, они камертонно настроили себя на соответствующие сигналы из внешнего мира. Но конкретной формы монотеистического поклонения киевская верхушка еще не выбрала. Таковую предстояло найти, убедившись, что это именно нужная, именно правильная и полезная религия. За ближайшими рубежами Червонной Руси, вероятно, ощущали такие потребности, такие поиски великой восточнославянской державы и стремились «подбросить» сюда собственное миросозерцание.

ТЫ – ЧИТАТЕЛЬ СВОЕЙ ЖИЗНИ, НЕ ПИСЕЦ…

В 986 году Мать городов русских посетило посольство волжских булгар, придерживавшихся, по летописному речению, «веры бохмиче», то есть, в переводе на современный язык, ислама. Проповедники, исполняя волю своего начальства, посоветовали Владимиру Святославичу «поклониться Магомету». Князь поинтересовался сутью мусульманского закона.

«Веруем Богу, – просвещали русских слушателей восточные теологи, – и учит нас Магомет («Бохмит») так: совершать обрезание, не есть свинины, не пить вина. Зато по смерти, говорит, можно творить блуд с женами. Даст Магомет каждому по семидесяти красивых жен и изберет человек одну из них, прекраснейшую, и возложит на нее красоту всех. Та и будет ему женой. Здесь же (на земле. – Я. Е.), говорит, следует невозбранно предаваться всякому блуду. А если кто беден на этом свете, то будет и на том». И сообщали другие, аналогичные тезисы, о коих, по ремарке «Повести временных лет», и «писать стыдно».

Впрочем, Владимир воспринял свежие идеи с повышенным вниманием – «послушаше сладко», ибо, вздыхает летопись, «бо сам любя жены и блужение (блуд) многое». Но не все пришлось по вкусу – «бе не любо: обрезание удов (крайней плоти. – Я. Е.) и о неядении мяс свиных, а о питье (вине и водке. – Я. Е.) отнудь, река: «Руси есть веселье питье, не можем без того быти». На этой сакраментальной фразе («На Руси питие – веселие!») религиозные контакты с мусульманским миром если не оборвались, то ослабли.

Потом настала очередь католиков, о чем однажды, применительно к эпохе княгини Ольги, мы уже упоминали в одной из статей. «Придоша немцы от Рима». Понимать национальность посетителей в буквальном смысле не следует: немцами на Руси зачастую именовали всех европейцев, особенно западных и северо-западных. «Постояльцев» же южных частей Старого Света звали, как правило, «фрязинами» (жителями Франкской империи или государств, образовавшихся на ее развалинах). Но чужеземцы, «придохом послании от папежа (папы римского)», осыпали княжеский терем перлами своей правды.

«Земля твоя (Киевская Русь), – заявили легаты «папежа», – такая, как и наша, а вот вера наша несравнима с твоей, ибо наша (христианско-католическая) – свет. Кланяемся мы Богу, сотворившему Небо и Землю, звезды и месяц и все, что дышит, а ваши языческие боги – пустое дерево». То есть послы изложили Владимиру практически те доводы, которые за три года до того бросал в разъяренную толпу киевский варяг Феодор, защищая сына, Иоанна. Растолковывая свои заповеди, католики конкретизировали: «Пост по силе, «аще кто пьет или ест, то все – во славу Божию», как сказал учитель наш апостол Павел».

Реакция властелина, впрочем, была неожиданной: «Идете опять (идите откуда пришли), яко отцы наши сего не прияли суть». Так Владимир Святославич прозрачно намекнул на событие четвертьвековой давности – неудачную миссионерскую поездку в русские земли архиепископа Магдебургского Адальберта, приглашенного на берега Днепра княгиней Ольгой. Визит завершился безуспешно – немцы почти сразу убедились в тщетности своих потуг.

Одной из причин такого провала был принудительный порядок обращения людей в католическую версию христианства – принудительный без всякого на то согласия княжеского двора. Плюс к тому русских раздражала перспектива церковных служб на чужеродной латыни – они держались за «язык словенеск». Своеволие Адальбертовых «крестоносных» спутников обернулось для гостевой группы печально – монахи еле унесли ноги. И Владимир не пожелал повторить неприятного эксперимента…

Но поток доброхотов на немцах не прекратился. Проведав, что киевский князь организовал «диспут о вере», к нему явились иудейские проповедники из Хазарского каганата (наверное, из тех его районов, которые уцелели после военного марша Святослава-Барса). Раввины обратились к Владимиру с ключевыми аргументами: «Слышали мы, что приходили сюда булгары с Волги и христиане (католики), уча тебя каждый своей вере. Христиане молятся тому, кого мы распяли, а мы веруем в Единого Бога отцов-патриархов наших – Авраама, Исаака и Иакова». Затем они изложили свои обряды: «Обрезаться, не есть свинины и зайчатины, хранить святость субботнего отдыха».

Владимир пожелал уточнить координаты родных широт еврейского народа: «То где есть земля ваша?» – «В Иерусалиме», – отвечали приверженцы иудаизма. – «Точно ли она там?» – не унимался августейший знаток географии и геополитики. «Разгневался Бог на предков наших, – грустно поведали пришельцы, – и рассеял нас по различным царствам за грехи наши, а землю нашу отдал христианам». Владимир нахмурился: «Как же вы иных учите, а сами отвергнуты Богом и рассеяны? Если бы Бог любил вас и Закон ваш, то не были вы расточены по чужим пределам. Или и нам того же хотите?» Предложение, понятно, было отклонено.

Вместе с тем в хроникальный текст вкралась и явная ошибка. «Повесть временных лет» утверждает: евреи в беседе с князем посетовали на то, что их родина, Палестина, вручена волей Божией христианам. Но в эпоху Владимира, на излете X столетия, Ближним Востоком руководили арабские мусульмане, тогда как христианские повелители-крестоносцы овладели Иерусалимом только в конце XI века, весной 1099 года – через 113 лет после киевского диспута с иноверцами. Очевидно, данный фрагмент русской летописи составлялся, как полагал еще историк Василий Ключевский, где-то на стыке XI–XII веков.

Я В ГРОБ ВОЙДУ И В ТРЕТИЙ ДЕНЬ ВОССТАНУ…

Вслед за мусульманами, католиками и иудеями в княжеский терем постучал некий греческий мыслитель («философ») из Византии. «Долетела до нас весть, – сказал он радушному хозяину, – что приходили булгары с Волги и учили тебя принять свою веру, ислам. Не надо! Вера их оскверняет Небо и Землю, и прокляты они сверх всех людей, уподобились обывателям Содома и Гоморры, на кого напустил Господь горящий камень и затопил их, и потонули они. Так вот и этих ожидает день погибели их, когда придет Бог судить народы и погубит всех творящих беззаконие и скверны». Ромейский миссионер перевел дух и, взглянув на князя, проявил удивительную информированность в славянских делах.

«Слышали мы, – добавил он, – и то, что приходили сюда с речами из Рима. Что ж, вера их немного от нашей отличается: служат на опресноках, то есть на облатках, о которых Бог не заповедовал, повелев служить на хлебе. Поучал Он апостолов, взяв хлеб: «Сие есть тело Мое, ломимое за вас». Равно и чашу взял: «Сия есть кровь Моя Нового Завета». Те же, кто не творит этого, веруют неправо («суть не исправили веры»)». Слова ученого мужа, видимо, пришлись по сердцу высокому собеседнику, и он соблаговолил продолжить обмен мнениями. «Были тут у меня евреи, – поделился Владимир с миссионером. – Они заявляли, что немцы (католики) и греки (православные) веруют в того, кого они распяли». – «Воистину, – кивнул византиец, – веруем в Того. Их же самих (иудеев) пророки предрекали, что родится Бог, а иные – что распят будет и погребен, но в третий день воскреснет и взойдет на Небеса. Они же (иудеи) одних пророков избивали (лишали жизни), а других истязали. Когда же сбылись пророчества мудрецов, когда сошел Он (Христос) на землю, был распят и, воскреснув, поднялся на небеса, ожидал Бог (Бог Отец) покаяния от них 46 лет (с 33, когда погиб Спаситель, по 69 год от Рождества Христова. – Я. Е.). Но не покаялись, и тогда послал Он на них римлян, и римляне разбили их города, а самих рассеяли по чужим краям».

Исторический «ряд» приезжего философа не отличался безупречным изложением фактов. В 69 году не Бог наслал на палестинских евреев римские легионы, а сами евреи легкомысленно поднялись на восстание (Первую Иудейскую войну) против давнего – еще с 63 года до новой эры – римского колониального господства. Бунт был подавлен двумя полководцами из аристократического рода Флавиев – Веспасианом и его старшим сыном, Титом (впоследствии – императорами Рима). Это, естественно, разорило Палестину и умножило отток иудеев за границу, увеличив там их этническую диаспору.

Но по-настоящему изгнание обрело общенациональный характер через шестьдесят с лишним лет, во II веке, после 134 года. В ходе Второй Иудейской войны, вызванной очередным еврейским мятежом (на сей раз из-за провокационного запрета на обрезание), страна была вычищена до нитки, погибли свыше 600 тысяч человек, а «остаток Господень» рассеялся по громадным просторам Римской империи, которой командовал тогда кесарь Публий Элий Адриан из династии Антонинов.

Нет резона поэтому считать, что римляне разбросали евреев по свету всего лишь через 46–47 лет по мученической кончине Иисуса Христа, каковая их самих – закоренелых язычников – нисколько не волновала. Процесс рассеяния был сложным и долговременным. Но, правда – из песни слова не выкинешь, – к моменту доверительного разговора Владимира Святославича с безымянным греческим просветителем иудеи давным-давно осели в окрестных странах – как исламских, так и христианских. А сама Палестина, где их оставалось не так и много, пребывала – уже добрых 350 лет, с середины VII века, под крылом сторонников и поклонников пророка Магомета, правоверных арабских мусульман. И Владимир мог вполне принимать откровения красноречивого византийца за чистую монету.

«Ну а зачем тогда, – спросил суверен, – сошел Бог на землю и претерпел такое страдание?» Философ подробно изложил князю основы христианской концепции и развернул перед ним «занавес» («запону») – большую складную икону, на которой изображалось Судилище Господне. Справа шествовали «в веселии» праведники, идущие в рай, а слева – рыдающие грешники, обреченные адовым мукам.

Владимир тяжело вздохнул: «Добро сим о десную (благо тем, кто справа), горе же сим о шую (беда, тем, кто по левую руку)». Грек пояснил: «Если хочешь с праведниками стоять – крестись!» Владимир, не возражая златоусту, задумчиво подытожил: «Подожду еще малость». Затем торовато одарил ромейского гостя – единственного из всех своих собеседников – и отпустил его восвояси «с честью великою».

МОЩНЫЙ ВЕЛ МЕНЯ ХРАНИТЕЛЬ…

Неторопливый переход от язычества (многобожия, или политеизма) к христианству (единобожию, или монотеизму) был свойствен, в принципе, всем народам Европы, или, как писали в старину, севера, в отличие от народов юга с их исламским вероисповеданием. Северян в огромной степени волновали проблемы мирогенезиса и посмертной, загробной жизни, а христианская доктрина давала на эти жгучие вопросы удовлетворительные, внятные ответы. Например, легенда о торжестве Закона Христова в Туманном Альбионе гласит именно о таком подходе англосаксонской знати.

Когда к одному из удельных «королей» Британии (по всей видимости, властелину Нортумбрийской провинции Эдвину) обратились в начале VII века – за триста с лишним лет до того, как греки пришли на Русь, – христианские просветители, монарх позвал на совет боевых товарищей – королевских дружинников. Некий воевода, помолчав, вымолвил: «Не припомнишь ли ты, государь, что случается иногда зимней порой? Бывает, сидишь ты за столом с дружиной – в камине пылает огонь, в комнате тепло и уютно, а за окнами – снег, метель, стужа, ветер. И вдруг влетит в палату крохотная птичка, пронесется под потолком, впорхнет в одну дверь, выпорхнет из другой.

Мгновение перелета сладостно для твари Божией, ибо не ощущает птаха сия ни вьюги, ни бури. Но оно и до боли кратко – пернатая вылетела из комнаты и вновь очутилась в морозной мгле, под ударами прежнего лютого ненастья. Такова, господин, и жизнь людская в миру, и кратки сроки, ей отмеренные, если сравнить их со временем, которое предшествовало пути нашему по земной юдоли и которое воспоследует по неотвратимой кончине нашей. Путь сей и мрачен, и беспокоен для нас. И мучит он людей невозможностью познать его. Так если новое учение способно дать нам, сирым, какую-нибудь надежную весточку о сем предмете, то, думаю, не грех принять его…»

Сложно, наверное, услышать столь лирический пассаж из уст бывалого и не склонного к сантиментам сурового ратника. Но британский народ ждал изменений, и такая речь – кто бы ее в действительности ни произнес и кому бы она ни была позднее приписана – вела людей по нужному и полезному маршруту. То же происходило и в Болгарии, где царь Борис I склонил выю перед евангельскими благовествованиями, когда ему показали мастерски исполненную картину Страшного суда.

Да и киевлянина Владимира Святославича искусный грек пленил образами рая и ада, произведя на князя сильнейшее, ярчайшее и неизгладимое впечатление. Русское общество было готово к принятию новой религии, и верхам предстояло ныне проявить твердую, несгибаемую политическую волю.