30 марта 1922-го, Политбюро ЦК РКП(б) утвердило ленинский план разгрома Православной Церкви. Начать следовало с «ареста Синода и патриарха. Печать должна взять бешеный тон… Приступить к изъятию (храмовой утвари – В.М.) по всей стране, совершенно не занимаясь церквами, не имеющими сколько-нибудь значительных ценностей». По личному указанию Ленина развернулись судебные слушания в связи с сопротивлением духовных лиц декрету об изъятии церковного имущества. В мае в Москве (еще до окончания Генуэзской конференции) открылся процесс группы духовных лиц по подстрекательству к антисоветским беспорядкам.

В качестве свидетеля был вызван сам Тихон. Подводя первые итоги красного инквизиторства, бухаринская «Правда» писала 9 мая: «В Политехнический музей на процесс «благочинных» и допрос патриарха набилась тьма народа. Патриарх смотрит на беспримерный вызов и на допрос свысока. Он улыбается наивной дерзости молодых людей за судейским столом. Он держится с достоинством. Но мы присоединимся к грубому святотатству московского трибунала и вдобавок к судебным вопросам бухнем еще один, еще более неделикатный вопрос: откуда такое достоинство у патриарха Тихона?»

Трибунал, увы, не миндальничал. 11 обвиняемых были приговорены к расстрелу. Патриарх немедленно ходатайствовал перед председателем ВЦИКа Михаилом Калининым, прося помиловать осужденных, «тем более что инкриминируемого послания они не составляли, сопротивления при изъятии не проявляли и вообще контрреволюцией не занимались». ВЦИК отменил смертную казнь для шестерых лиц, а четверо священников (протоиереи Александр Заозерский, Василий Соколов, Христофор Надеждин, иеромонах Макарий) и мирянин Сергей Тихомиров встретили смерть в чекистских подвалах Лубянки.

Одновременно суд постановил привлечь патриарха Тихона («гражданина Беллавина») и архиепископа Крутицкого Никандра (Феноменова) к ответственности как обвиняемых. Аналогичные решения выносили, словно по команде, и провинциальные трибуналы, разбиравшие уличные беспорядки из-за проведения декрета о церковных ценностях. Масло в огонь подливали и некоторые публикации в белоэмигрантской печати. Например, выходившая в Париже газета «Русская мысль» беззаботно предрекала в те жуткие дни: «Недалеко то время, когда святейший патриарх возьмет в свои руки бразды народного правления, чтобы затем передать их в руки исторически сложившейся власти (то есть монархии – В.М.); он укажет и будущего носителя этой власти (нового императора – В.М.)». Чекисты радостно использовали такие «перлы».

19 мая (в день окончания Генуэзской конференции) святитель Тихон был задержан и переведен из Митрополичьего дома на Троицком подворье (на Самотеке) в столичный Донской монастырь, где его поместили под домашним арестом в круглосуточно охраняемой келье. Запрещалось даже выходить во двор. Предстоятеля выпускали, правда, подышать свежим воздухом на специальную огороженную площадку над воротами, откуда он молча (говорить коммунисты не позволяли) благословлял сотни мирян, собиравшихся под стенами обители в ожидании грустного патриаршего выхода. Владыке учиняли многочасовые допросы…

Следствие вел начальник VI секретного отдела ГПУ (Главного политического управления, как с февраля 1922-го стала называться ВЧК) Евгений Тучков. Тихон именовал его: «некто в сером» («скоро придет опять и будет мучить меня»). Этот красный каратель обладал огромным психологическим потенциалом: одних обвиняемых умел припугнуть, других очаровать грубовато-дружеской фамильярностью, третьих «брал» изысканной вежливостью. Почему таких людей не умело найти для себя самодержавие? Вот загадка на столетия… Квартировал Тучков на московском подворье Серафимо-Дивеевского монастыря, где жил вместе с престарелой и очень богомольной матерью. Данное обстоятельство временно ограждало местных монахинь от преследований и разгрома обители. Одна из сестер, Анфия, простая старушка из народа, говорила от чистого сердца: «Ну, да что уж там… С Евгением-то Александровичем еще было можно. Он – мужчина обходительный. Не какой-нибудь фулюган – спаси его, Господи!»

Патриарх, естественно, был лишен возможности участвовать в общественных богослужениях, в общественной жизни. Зато тяжелые события чрезвычайно обрадовали раскольническо-обновленческие круги, решившие, что пробил их звездный час. Официально раскольничество сложилось еще ранней весной 1922 года. 24 марта газета «Правда» напечатала письмо наиболее лояльных к советскому строю православных клириков, которое обвиняло основную массу русского духовенства в контрреволюционности и политических спекуляциях. Так на свет Божий явилось обновленчество, которое верующие едко окрестили «обнагленчеством». Разнузданная травля святителя Тихона вдохновила сей церковный слой, подвигнув его на активные организационные действия.

Никем не уполномоченная группа петроградских священников (Александр Введенский, Александр Боярский, Евгений Белков), прихватив с собой псаломщика Стефана Стаднюка, срочно выехала в Москву. Там они якобы (если верить господину Введенскому) хлопотали об осужденных Московским трибуналом священнослужителях. «Мы, - повествовал видный обновленец, - были во всевозможных инстанциях - где можно и где, может быть, нельзя. Мы подавали всюду бумаги с просьбой простить этих осужденных. Нам заявляли: «Да, лично вас мы знаем. Знаем также, что ваша церковная деятельность ничего общего с политикой не имеет… Но все-таки засвидетельствуйте на бумаге, что вы осуждаете всякую политику, идущую вне действительно церковных задач». Мы охотно письменно засвидетельствовали это… Нам представители власти сказали: «Церковь как Церковь будет существовать. Церковь как политическая организация существовать больше не будет. Если угодно, переговорите об этом с патриархом».

12 мая (еще до ареста Тихона) самочинная делегация приехала на Троицкое подворье и потребовала у святителя сойти с патриаршего престола, утверждая, будто она получила уже правительственное разрешение на созыв очередного Поместного Собора, который должен привести в порядок расстроенные церковные дела. «Я, - отвечал им Тихон, - с радостью приму, если грядущий Собор снимет с меня патриаршество. А сейчас передаю власть одному из старейших иерархов и отойду от управления Церковью». Во главе Церкви Тихон поставил митрополита Ярославского Агафангела, назначив его своим заместителем. Митрополит получил эту весть, но не смог выехать в столицу.

18 мая Введенский, Белков и московский священник Сергей Калиновский вновь посетили Троицкое подворье. И вновь убеждали патриарха передать им свою канцелярию до прибытия в Первопрестольную митрополита Агафангела. В конце концов, утомленный назойливыми просителями Тихон написал: «Поручается наименованным ниже лицам принять и передать высокопреосвященнейшему Агафангелу, по приезде в Москву, синодские дела…»

Резолюцию о передаче канцелярских документов проходимцы от Церкви провозгласили актом передачи им центральной церковной власти. Сговорившись с епископом Верненским Леонидом, случайно оказавшимся тогда в Москве, и с модернистски настроенным заштатным епископом Антонином (Грановским), авантюристы заявили о создании так называемого Высшего церковного управления. 19 мая, на следующий день после неприятной аудиенции на Троицком подворье, патриарх Тихон был арестован и препровожден в келью Донского монастыря. Опустевшие покои в Митрополичьем доме заняла самозванная подчекистская структура. В истории Русской Церкви наступили самые печальные времена.