Минувшим летом у меня гостил мой добрый старый знакомый из провинции, большой поклонник изобразительного искусства. Вдвоем мы обошли все памятные места Северной Пальмиры. Побывали и в Русском музее, куда, признаться, я давненько уже не заглядывал. Некоторые залы мой спутник проходил, не замедляя шага, иные полотна окидывал рассеянным взглядом, у других застывал на продолжительное время.

Особенно долго он изучал картину Казимира Малевича «Черный супрематический квадрат». Невольно его избирательный интерес отложился в моей памяти. Позднее, когда мы покинули музей и направились в сторону Инженерного замка, я все же полюбопытствовал, чем именно вызваны его предпочтения.

Его ответ прозвучал неожиданно:

– Испытывал на прочность свою теорию относительно того таинственного воздействия, которое это полотно оказывает на многих творческих людей.

– Ясно, – кивнул я. – Первозданный мрак, потаенные глубины мироздания, конец старого искусства, беззвездная мгла над Россией…

– Вовсе нет, – отмахнулся он. – Никакой мистики. Моя теория – вполне прагматического свойства…

И тут же, безо всяких настояний с моей стороны, он развернул передо мной эту свою теорию.

Должен признаться, что я лично далек от тех дискуссий, что вот уже без малого целый век ведутся вокруг самого знаменитого творения Малевича. Но кое-что о «Черном квадрате» читать доводилось. И восторженные восхваления, и язвительную критику. Однако те выводы, о которых поведал мне мой друг, были для меня совершенно внове.

Вот почему, поразмыслив позднее о нашей беседе, я отважился все же поведать ее бумаге, хотя бы в самых общих чертах.

– Как известно, к моменту создания «Черного квадрата» Малевич был далеко не юноша, – приступил к рассказу мой приятель. – Кисть он впервые взял в руки в 11 лет. А в конце 1915 года, когда этот холст экспонировался на футуристической выставке, ему уже перевалило за 36. То есть за плечами была четверть века творческого стажа, сотни полотен, эскизов, рисунков, набросков, причем в разных жанрах и стилях.

Вдобавок, обладая полемическим даром, он писал статьи и манифесты, выступал с докладами о новых веяниях в искусстве, о своем видении творческого процесса. В определенных кругах его имя уже пользовалось известностью, но в целом художник Малевич оставался «одним из равных».

Многое изменилось после «Черного квадрата». Публика была столь шокирована небывалой дерзостью живописца, что пересудов об этом акте эпатажа хватило надолго. Прошло не так много времени, и Малевич стал европейской знаменитостью, а затем и мировой. Теперь он был уже не «одним из равных», а небожителем, гуру, учителем с большой буквы. Именно благодаря успеху «Черного квадрата».

Кстати говоря, новая власть не слишком-то его и зажимала, напротив, периодически выдвигала на различные руководящие посты. Даже в 20–30-е годы, когда советских художников, как и их полотна, выпускали за границу с немалым скрипом, у него состоялись выставки в Западной Европе – Берлине, Вене и, кажется, в Цюрихе.

Правда, с начала 20-х он сам надолго отложил кисть в сторону, увлекшись теоретическими работами, но в конце того же десятилетия снова обратился к живописи. Теперь он больше трудился в реалистической манере. Некоторые работы этого периода хорошо известны: тот же «Автопортрет», который называют творческим завещанием мастера потомкам. Но все равно ни одно из последних полотен не могло и в малой степени сравниться по успеху с «Черным квадратом»…

Тут я не удержался от реплики:

– Спасибо, что напомнил о фактах биографии Малевича. Но в чем же тайна, в разгадке которой ты преуспел, простояв четверть часа у полотна?

– Доберемся и до тайны, – успокоил он меня. – Должен отметить, – продолжал мой спутник, – что Малевич отнюдь не являлся первооткрывателем самой идеи «Черного квадрата». Аналогичный по замыслу сюжет лет за двадцать до него воплотил на полотне француз Альфонс Алле – писатель, журналист, сатирик, художник, склонный к эксцентрике и абсурдистским выходкам. Одна из его работ изображала тоже черный, только не квадрат, а прямоугольник. Назывался этот, с позволения сказать, шедевр «Битва негров в глубокой пещере темной ночью». Он экспонировался на выставке «Отвязанное искусство», кажется, в 1893 году. Но и Алле, кажется, позаимствовал саму идею у кого-то из своих соотечественников.

– Между прочим, Малевич мог и не знать о предшественнике, – заметил я.

– Может, и так, – кивнул мой приятель. – Ведь Альфонс Алле изначально задумывал свою галерею как некую пародию на только-только входившую в моду эпатажность. Тут прикол, анекдот, хохма без каких-либо претензий на мировую славу. А пародии и хохмы, даже самые блестящие, как правило, сиюминутны. Сегодня они у всех на устах, а завтра, глядишь, о них уже забыли. Но, перефразируя Наполеона: от смешного до великого – один шаг. И этот шаг удалось сделать Малевичу.

Хотя его поклонники и утверждают, что художник вынашивал замысел «Черного квадрата» в течение пяти лет, а затем еще напряженно работал над полотном все лето и всю осень, но, полагаю, тут мы имеем дело с очередным историческим мифом. Лично я склоняюсь к другой версии, которая тоже имеет широкое хождение.

Малевич писал к выставке совсем другую картину, но, поняв, что не успевает к сроку, попросту закрасил ее, под влиянием внезапного порыва, черной краской. Вот так и родилась на свет «лучшая картина XX столетия».

Сам Малевич, похоже, не возлагал на этот холст особых надежд, считал его проходным, делал наспех, ничуть не заботясь о сохранности «на века». В результате уже всего-то через 14 лет, в 1929 году, один из администраторов Третьяковки обратился к художнику с просьбой написать копию «Черного квадрата», ввиду скверного состояния подлинника.

– То есть успех «Черного квадрата» был всего лишь нечаянным подарком судьбы? – уточнил я.

– Да, благодаря редчайшему стечению обстоятельств, все как-то очень точно сошлось в едином фокусе. Тревожная обстановка в стране и мире, общественный интерес к принципиально новым веяниям в живописи, «красный угол» в зале для «Черного квадрата», само «роковое» название полотна, экзальтированный интерес к нему со стороны «продвинутой» критики и прессы… Словом, сошлись все пять элементов, необходимых для успеха.

Признаться, я испытал легкое разочарование:

– Стечение обстоятельств? Так это и есть твоя тайна «Черного квадрата»?

– Погоди, еще не вечер… Я не отношусь ни к восторженным почитателям, ни к яростным хулителям «Черного квадрата», – снова заговорил мой спутник. – Однако же следует признать, что это полотно отмечено особой печатью судьбы.

Разве мало было в истории искусства эпатажных вещей, переживших шумную славу, а затем канувших в небытие? Но геометрический рисунок Малевича и поныне, почти через век после его создания, не утратил своего загадочного магнетизма. Он признан не только бунтарями от искусства, но и мастерами академической школы, по крайней мере, какой-то ее частью. Почему же творческие натуры находят в этом изображении, выполненном в максимально упрощенном стиле, проще уж некуда, некие многомерные глубины? Вот и я озадачился поисками внятного ответа и постепенно пришел к неожиданным для себя выводам…

Тут мой приятель выдержал должную паузу, после чего продолжал:

– Талантливым натурам, как правило, свойственно здоровое честолюбие, стремление к творческому успеху, к славе. Да иначе было бы и странно. В самом деле, художник ли, писатель, композитор, архитектор, создавая что-то новое, всегда надеется на то, что его детище заставит говорить и спорить о себе. Увы, слава – дамочка своевольная, капризная и, вдобавок, коварная.

Она может обойти десятой дорогой того, кто вроде бы вполне ее достоин, кто трудится на своей творческой ниве как пчелка. И напротив, слава может обласкать беспечного гуляку. Перечитайте не торопясь историю «дружбы» Моцарта и Сальери, там кое-что об этом сказано.

– Да, но какое отношение к этим рассуждениям имеет «Черный квадрат»? – вопросил мой друг и сам же ответил:

– «Черный квадрат» – это материализованное воплощение нежданного и стремительного успеха, причем достигнутого крайне экономными, доступными средствами, без чрезмерного напряжения сил и в сжатые сроки! Мировая слава картины стала сюрпризом и для самого Малевича, но когда это случилось, он создал еще три копии, отличающиеся рисунком, фактурой, цветом и размерами.

Кстати, то полотно, что мы видели в Русском музее, – это второй вариант, самый большой по размеру, написан в 1923 году. Оригинал и третье повторение хранятся в Третьяковке, а четвертое – в Эрмитаже. Причем тот холст, что висит в Русском музее, создавался Малевичем не самостоятельно, а при деятельном участии его учеников.

– Для копирования этой картины потребовалась помощь учеников? – удивился я.

– Возможно, ему, как Учителю, хотелось приобщить своих питомцев к собственной славе…

Мы немного прошли молча.

– Иными словами, ты полагаешь, – заговорил я, – что «Черный квадрат» – это своего рода «паровоз», посланный свыше, который вывез Малевича в особый мир, где царят признанные классики, и туда же доставил все его предыдущие и последующие работы?

– «Паровоз»? Может быть… – Подумав, он добавил:

– Уверен, что всякий (или почти всякий) честолюбивый художник, пребывающий в обидной для него тени, мечтает написать свой «Черный квадрат». Вот смотрит такой непризнанный гений на всю эту «геометрию» и думает про себя: «А почему бы и мне не найти какой-нибудь неожиданный и вместе с тем простой и сильный ход? Ведь удалось же Малевичу!» И эта мысль придает художнику силы в его отчаянной борьбе за право быть услышанным. Да, «Черный квадрат» – это воплощение, но только не космического мрака, не вселенского зла, не конца искусства и уж точно не беззвездной мглы над Россией. Это, если угодно, символ надежды, побуждающей талантливую личность к поиску новых путей в избранной сфере деятельности.

В этом и заключается тайна позитивного воздействия на одаренных людей «простого геометрического рисунка»!

Пока мы шли до Инженерного замка, я размышлял, соглашаться ли мне с доводами моего приятеля либо же пуститься с ним в казуистический спор. Но, вспомнив, что он – мой гость, счел за благо попросту деликатно переменить тему.