Есть музеи-гиганты, поражающие масштабами и невозможностью с одного захода увидеть хотя бы малую часть накопленных ими экспонатов. А есть хранилища раритетов, кажущиеся скромными, но оставляющие зарубки в памяти. В Музее МВД Белоруссии много чему можно подивиться, а от чего-то содрогнуться. Всего в одном репортаже не обозреть. Остановлюсь на немногом, но впечатляющем.

ОЛИМПИЙСКИЙ МИШКА С ПИСТОЛЕТОМ

Каких только олимпийских медведей не доводилось мне видывать накануне и в дни Олимпиады-80! Мишки на кофеварках-джезвах, мишки-отрывалки, мишки-авторучки, медведи-календари и прочие, и прочие, и прочие! Однако «мишуля», увиденный в Музее МВД Белоруссии, ни с каким другим из сувенирных косолапых не сравнится! Этот вариант талисмана Олимпиады-80 красуется на вымпеле, привезенном из олимпийской командировки отрядом белорусской милиции вкупе с представителями остальных союзных тогда республик, обеспечивавшими порядок и безопасность во время всемирного спортивного события.

Добродушное творение художника Чижикова сохранило в наградном варианте свою знаменитую улыбку, но в придачу к ней обзавелось устрашающего размера пистолетом, который никак не выдать за стартовый.

С одной стороны, все вроде бы верно. Как писал поэт Станислав Куняев: «Добро должно быть с кулаками». С другой… ни вражьи, ни вполне дружественные радиоголоса ни разу не упоминали про использование в олимпийские дни табельного или любого иного оружия. Скорее всего, авторы картинки на вымпеле имели в виду просто охранную миссию, при которой оружие должно быть наготове, но размахивать им без нужды совершенно ни к чему. Забавна и другая деталь: стреляющее снаряжение в медвежьих лапах напоминает внешне не столько привычный милицейский макаров, а скорее смахивает на маузер времен Гражданской войны. Похоже, что художник вдохновлялся пистолетом с глушителем, использовать который во избежание паники в олимпиадной толкотне было бы сподручней обычного огнестрельного оружия.

Происхождение забавного сувенира на стендах не разъяснено. Можно лишь с весомой долей уверенности предположить, что его преподнесли белорусским стражам порядка в Олимпийском комитете СССР, монополизировавшем «медвежью» тему в спорте. Один из олимпийских чиновников, с которым довелось беседовать в те годы, говорил, будто в рамках НОК проводили конкурс на лучшие наградные сувениры с непременным условием для конкурсантов сделать «повеселее». Зато красующийся рядом с вооруженным медвежонком вымпел союзного Министерства внутренних дел выполнен в лучших тогдашних традициях: бордовый бархат и непременный портрет Ильича.

БЕЗ КЕРОСИНКИ НЕ ПОЙМАТЬ!

Как гласит песня из популярного теледетектива, милицейская служба «опасна и трудна». Веселья в ней даже в благополучные годы не так уж много. И в любом случае нести правоохранительную вахту в потемках не просто невесело, а зачастую бессмысленно.

В 1921 году план ГОЭЛРО мало кто воспринимал провозвестием завтрашнего дня. И простые смертные, и хранители их покоя мечтали не о «лампочке Ильича», а о более привычных светильниках. Вот и пришлось начснабу «Отдела снабжения Главмилиции Ресбел» обращаться в «Центробелсоюз» с просьбой отпустить «крайне необходимых» пять керосиновых «лампочек со стеклами».

С пишущими машинками в ту пору было туговато, важнейший, без всяких сомнений, документ написан от руки и притом близким к каллиграфичности почерком. Понятно, что скорописью к всемогущим в то время кооператорам обращаться рискованно. Вдруг обидятся и ответят отказом. Разность в возможностях очевидна: подпись начснаба едва различима из-за выцветших чернил. А вот резолюция наложена хорошим пером и отнюдь не потускнела за столетие. Сразу видно, у кого больше материальных ресурсов было в распоряжении.

Любопытно, что название будущего субъекта еще не созданного официально СССР писалось несколько иначе: на первом месте стоит определение «Социалистическая», затем «Советская», потом «Республика», а слово «Белоруссия» разместилось последним и в родительном падеже.

Можно не сомневаться, что выделенные «Центрбелсоюзом» керосиновые лампочки светили от вечерних сумерек допоздна, а то и до рассвета. Работы в республике, граничащей с враждебной тогда (да и теперь) Польшей, для «Главмилиции Ресбел» хватало в избытке. А персонажи, которых белорусские оперативники и прочие их коллеги отправляли за решетку, а то и к праотцам, ничего, кроме оторопи, и по сей день не вызывают. Один из них удостоился редчайшей для уголовника чести воплотиться в качестве антигероя недурной скульптурной композиции, на которой лихой милиционер с наганом в руки подстерег бандюгана с мешком чего-то награбленного!

Пожелтевшая газетная вырезка, экспонируемая здесь же как пояснение к этой картинке из прошлого, еще больше подчеркивает отвагу безымянного сотрудника УгРо, вставшего на пути двуногой кровавой «грозы» мирных граждан. Ведь «жителю д. Амельковщина» Адаму Можейке терять было совершенно нечего. Приговоренный за многочисленные «подвиги» к смертной казни, он исхитрился бежать, и Речицкая этапная комендатура теперь сулила за любые сведения о его местонахождении три тысячи рублей! Если вспомнить поговорку времен СССР, что у нас денег зря не платят, то можно представить, сколько грехов на совести разыскиваемого на момент публикации преступника. За кражи и за то, что сейчас именуют экономическими преступлениями, тогда к стенке почти не ставили. Уголовники вообще считались в довоенные времена классово близкими. Так что приговор к высшей мере социальной защиты еще надо было заслужить!

НАГРАДА ЗА ГОЛОВУ СЫЩИКА

Но если назначение денежной премии за поимку преступника само по себе не удивительно, то случай, когда «джентльмены удачи» скидывались на приз за убийство их гонителя-правоохранителя, к повседневным не отнесешь. Так что не стоит удивляться уважению, оказанному музейщиками уроженцу Бобруйского уезда Аркадию Францевичу Кошко. С Белоруссией, строго говоря, он связан был только по месту появления на свет и по происхождению. Служебная же деятельность его с блеском протекала в Риге, Санкт-Петербурге и особенно в Москве, сыскное отделение которой (предтечу МУРа) он возглавлял.

Потомственный дворянин поначалу обратил взор на привычную для привилегированного сословия военную карьеру, но в армии заскучал и по неведомым причинам нашел себя в сыскном ремесле, ставшем для него истинным призванием и принесшем Аркадию Францевичу бесспорную славу.

В минском музее он показан в служебном кабинете, стоящим в полный рост в подразумевающейся задумчивости над очередной криминальной задачкой, которых на его долю выпадало превеликое множество. Уже в эмиграции Кошко взялся за перо и выпустил в Париже три томика рассказов о своих приключениях, в сравнении с которыми блекнут деяния всех литературных героев, созданных усилиями и талантами Конан Дойла, Сименона, Агаты Кристи и многих других детективщиков.

До знакомства с Музеем МВД Белоруссии я впервые узнал о подвигах Аркадия Францевича на излете 1980-х годов в одном из букинистических магазинов Москвы. Красовавшуюся за стеклом витрины его мемуарную трилогию товароведы оценили в 600 рублей, что по тем временам представлялось суммой почти астрономической. Несмотря на неподъемность цены для большинства тогдашней читающей публики, это парижское издание пролежало в магазине всего-то дня два. На мой вопрос продавщице о покупателе, расщедрившемся на трату, за которую можно было обзавестись приличным мотоциклом, дама фыркнула: «Один сочинитель детективов купил. А деньги быстро вернутся. Теперь ему сюжеты придумывать не надо».

Букинистической даме вполне можно было поверить. Интернета еще не было. Литературу эмигрантских издательств только-только начали выпускать на волю из спецхранов, так что материал, попавший в руки неведомого мне до сих пор детективщика, и впрямь можно было именовать бесценным.

В России издавать воспоминания Кошко стали только после 1991 года, когда дореволюционных полицейских перестали чохом относить к душителям свободы, царским сатрапам и прислужникам буржуазии. А вот что писал сам Аркадий Францевич о своих свершениях: «Плоды моей деятельности созревали на пользу не будущей России, но непосредственно потреблялись человечеством. С каждым арестом вора, при всякой поимке злодея-убийцы я сознавал, что результаты от этого получаются немедленно. Я сознавал, что, задерживая и изолируя… звероподобных типов… я не только воздаю должное злодеям, но, что много важнее, отвращаю от людей потоки крови, каковые неизбежно были бы пролиты в ближайшем будущем этими опасными преступниками».

ЖЕГЛОВ – УЧЕНИК КОШКО

Если использовать терминологию Остапа Бендера, то можно сказать, что руки у Аркадия Францевича тем, кого он ловил, могли без преувеличений казаться невероятно длинными. Он лично и его сотрудники отыскивали воров, мошенников, а то и убийц далеко за пределами империи, даже в Париже или Константинополе. Забавно, что один из них, пойманный на берегах Сены, тут же объявил себя жертвой политических преследований. Правда, французские власти не в пример современным британским «гуманистам» на сказочку не купились, и убийца отправился на родину и далее куда следует.

По примеру своего знаменитого предшественника Ивана Дмитриевича Путилина, прозванного Гением русского сыска, Кошко не чурался личного погружения на «дно общества». Он без малейших сословных комплексов менял мундир или цивильное облачение на одеяние простонародья, заведя для себя и подчиненных в Московском сыскном отделении целую костюмерную.

Была у него и своя теория о пределах допустимого: «Конечно, с этической стороны некоторые из применявшихся мною способов покажутся качества сомнительного; но в оправдание… напомню, что борьба с преступным миром, нередко сопряженная с смертельной опасностью для преследующего, может быть успешной лишь при условии употребления в ней оружия если и не равного, то все же соответствующего «противнику». Как не вспомнить в этой связи один из эпизодов сериала «Место встречи изменить нельзя»? В споре Жеглова с Шараповым о границах приемлемого для изобличения преступника Кошко, без сомнений, принял бы сторону героя Высоцкого.

Опыт Аркадия Францевича применительно к знаменитой киноленте можно припомнить еще не раз. Взять хотя бы сцены, связанные с поимкой Ручечника, блистательно сыгранного Евгением Евстигнеевым. В них дуэту друзей-антагонистов из отдела по борьбе с бандитизмом МУРа приходится лично заниматься поимкой гардеробного вора. А при руководстве сыском Кошко в полиции работал «летучий отряд» из сорока примерно сотрудников, среди которых имелись… лошадники, коровники, собачники, кошатники, магазинщики и театралы! Каждый из них ловил свою определенную категорию злоумышленников. При такой специализации Жеглову не было необходимости вытрясать билеты у администратора перед началом спектакля, а любитель прекрасного Шарапов мог вполне досмотреть представление до конца. Ручечника взяли бы под белы рученьки те, кто знал тонкости его промысла.

Белорусские музейщики, отдавшие должное своему земляку, как бы предугадали ожидаемое окончательное признание заслуг Кошко перед Москвой. В ближайшее время в Газетном переулке столицы должен появиться памятник знаменитому сыщику. Скульптурный портрет во весь рост мог появиться и раньше неподалеку от МУРа на Петровке, но жильцы окрестных домов убоялись остаться без «зеленого уголка». Нашлись и ревнители революционного прошлого, обвинившие Аркадия Францевича в крови, якобы пролитой им во время недолгой службы у Врангеля, хотя политическим сыском ни до 1917 года, ни потом Кошко не занимался. В каком-то смысле на него попытались навесить крымские кровавые грехи Розалии Землячки и Белы Куна.

Сейчас страсти вроде бы улеглись, и Москва вот-вот вернет себе своего несомненного, хотя и забытого на много десятилетий героя.

Фото автора