В день 80-летия полного снятия блокады вспомним о тех малоизвестных участниках эпопеи, имена которых оставались в тени. Из 55 ленинградских священнослужителей от голода умер каждый третий – 18 человек, кроме того, погибли сотни церковнослужителей, певчих и членов приходских советов.

СМЕРТЬ НА ПОСТУ

Только в Князь-Владимирском соборе в конце 1941 – начале 1942 года умерли девять служащих и членов клира. В Никольском соборе прямо за богослужением умер регент, скончался звонарь, келейник митрополита Алексия монах Евлогий. Из 34 певчих к февралю 1942 года в хоре Никольского кафедрального собора осталось три человека. В конце 1941 года умер настоятель Серафимовской кладбищенской церкви протоиерей Гавриил Васильев.

В Спасо-Преображенском соборе умерли трое из пяти штатных священнослужителя. 19 декабря 1941 года скончался его настоятель протопресвитер Алексий Абакумов. В начале 1942 года – протоиереи Петр Георгиевский и Иоанн Громов. Зиму 1941–1942 годов из ста соборных певчих пережили лишь 20. Этот скорбный список можно продолжить…

Священники не щадили себя. Например, старейший протоиерей Иоанн Горемыкин на восьмом десятке лет каждый день пешком добирался с Петроградской стороны в Коломяги.

Балерина Кировского театра Милица Дубровицкая писала о своем отце, протоиерее Никольского собора Владимире Дубровицком: «Всю войну не было дня, чтобы отец не пошел в храм. Бывало, качается от голода, я плачу, умоляю его остаться дома, боюсь, упадет, замерзнет где-нибудь в сугробе, а он в ответ: «Не имею я права слабеть, доченька. Надо идти, дух в людях поднимать, утешать в горе, укрепить, ободрить».

Оба оставшихся в живых члена клира Спасо-Преображенском собора – протоиерей Павел Фруктовский и протодиакон Лев Егоровский – жили очень далеко от храма. Но даже в самую тяжелую пору они ежедневно служили в соборе. В ходатайстве прихожан осенью 1943 года о награждении отца Павла Фруктовского медалью «За оборону Ленинграда» говорилось: «В зиму 1941–42 года, когда отсутствовало трамвайное сообщение, а живет отец Павел от собора в 15 километрах, он, опухший от недоедания, в возрасте 65 лет, ежедневно посещал собор».

Вот отрывок из показаний свидетеля обвинения от СССР на Нюрнбергском процессе протоиерея Николая Ломакина: «В 1941 году и в начале 1942 года я был настоятелем кладбищенской Никольской церкви… Спустя несколько дней после вероломного нападения гитлеровской Германии на Советский Союз я был свидетелем огромного увеличения числа отпеваний умерших. Это были дети, женщины и престарелые люди, погибшие в результате налетов немецкой авиации на город, – мирные жители нашего города. Если до войны количество умерших колебалось от 30 до 50 человек в день, то во время войны цифра эта быстро увеличилась до нескольких сот в день...

Вокруг храма образовалась громадная очередь ящиков и гробов, наполненных кусками человеческого мяса, изуродованными трупами мирных жителей Ленинграда, погибших в результате варварских налетов немецкой авиации… 7 февраля, в день Родительской субботы, перед началом Великого поста, я впервые после болезни пришел в храм, и открывшаяся моим глазам картина ошеломила меня – храм был окружен грудами тел, частично даже заслонившими вход в храм… Я был свидетелем, как люди, обессиленные голодом, желая доставить умерших к кладбищу для погребения, не могли этого сделать и сами, обессиленные, падали у праха почивших и тут же умирали».

В ТЫЛУ ВРАГА

В 1943 году митрополит Алексий обратился к партизанам и жителям оккупированных районов с призывом: «Продолжайте же, братия, подвизаться за веру, за свободу, за честь Родины; всеми мерами, и мужчины, и женщины, помогайте партизанам бороться против врагов, сами вступайте в ряды партизан, проявляйте себя как подлинно Божий, преданный своей Родине и своей вере народ...»

Обращение в листовках было переправлено за линию фронта и распространено среди партизан и населения. О силе воздействия этого призыва свидетельствует письмо партизана, православного христианина, митрополиту: «Этот листок среди населения – как Божье письмо, и за него немецкие коменданты в своих приказах грозили смертной казнью, у кого он будет обнаружен».

В некоторых публикациях начала 1990-х годах пропагандировался тезис, что фашисты всячески поддерживали Православную церковь на оккупированной территории, а церковь приветствовала их как освободителей. Это ложь. Большинство священников понимали античеловеческую природу нацизма, и лишь небольшое их число поминало на службах Гитлера. Большая часть священников под оккупацией оставались в молитвенном общении с РПЦ, поминая патриаршего местоблюстителя Сергия и митрополита Алексия, молилось за воинство своей страны. Несколько священников в Ленинградской области были расстреляны за связь с партизанами.

Вот выдержка из доклада митрополиту Алексию священника Гатчинского благочиния отца Михаила Смирнова в апреле 1944 года: «Немцы не только холодно равнодушны в отношении к православию, но даже враждебно настроены. В храм входили, не сняв головных уборов, несмотря на указания на недопустимость этого. Курящие входили с дымящей сигарой или папиросой. За каждым немцем нужно было следить, чтобы он в церкви что-либо не украл. В Гатчинском соборе с Царских врат были сняты однажды все иконы и с жертвенника – проскомидийные копии».

Под оккупацией оказался и поселок Вырица под Гатчиной, где жил иеросхимонах Серафим (Муравьев) – будущий святой преподобный Серафим Вырицкий. Вот что об этом периоде жизни почитаемого старца рассказывали его родные: «В 1941 году дедушке шел уже 76-й год. К тому времени… он практически не мог передвигаться без посторонней помощи. В саду, за домом, метрах в 50, выступал из земли гранитный валун, рядом с которым росла небольшая яблонька. Вот на этом-то камне и возносил ко Господу свои прошения отец Серафим. К месту моления его вели под руки, а иногда просто несли. На яблоньке укреплялась икона, и дедушка вставал своими больными коленями на камень и простирал руки к небу… Зимой 1942 года монахине Серафиме приснился удивительный сон: отец Серафим в валенках и в белом халате гонит по заснеженному полю множество вооруженных немецких солдат, которые в ужасе бегут от него. Утром, когда мать Серафима подошла под благословение, старец спросил: «Видела? Пойди посуши валенки и халат». Действительно, ночью он ходил в зимний сад и молился на камне в валенках, набросив на себя белый халат, чтобы соседи не увидели его ночью на снегу».

КРЕСТНЫЙ ХОД ВОКРУГ ЛЕНИНГРАДА

Поздней осенью 1941 года, когда положение города было наиболее угрожающим, из Князь-Владимирского собора вынесли Казанскую икону Божией Матери и обошли с нею крестным ходом вокруг Ленинграда. Власти этому не препятствовали, хоть событие и засекретили.

В 1947 году Сталин пригласил митрополита Гор Ливанских Илию в Россию. В Ленинграде тот возложил драгоценный венец на Казанскую икону Божией Матери и сказал: «Я молился за ваш прекрасный город и так благодарен Господу, что Он удостоил меня побывать здесь, молиться вместе с вами! Я увидел, что Матерь Божия не оставила чад своих».

27 января – день полного освобождения нашего города от фашистской блокады в 1944 году – совпадает с памятью равноапостольной Нины, просветительницы Грузии. Митрополит Зиновий (Мажуга) так говорил о значении этого совпадения: «Однажды мне под утро предвиделось, как святая равноапостольная Нина предстоит пред престолом Божиим на коленях и молит Господа пожалеть и помочь страдающим людям осажденного города одолеть супостата... Я это растолковал так, что Божия Матерь дала послушание святой Нине быть споручницей этому осажденному городу».

Рассказывают и такую историю о помощи святого осажденному Питеру. В конце 1941 года участники заседания штаба обороны города внезапно услышали голос: «Молитесь Феодосию Черниговскому. Он поможет вам». Доложили о происшествии высшему начальству, после чего обратились к митрополиту Алексию, который сказал, что святитель Феодосий – великий святой и заступник нашей земли и что необходимо вернуть в церковь его мощи, которые в то время находились в Музее истории религии и атеизма, в бывшем Казанском соборе.

Было получено разрешение, и мощи святителя перенесли в кафедральный собор. После этого наши войска отстояли выход к берегу Ладожского озера, что позволило установить с ним железнодорожное сообщение. Так началась Дорога жизни, сначала водная, а потом ледяная. Многие верующие называли ее Дорогой святителя Феодосия.

Ледяная Дорога жизни была открыта 22 ноября – в день празднования иконы Божией Матери «Невская Скоропослушница». Интересно, что церковь участвовала в открытии дороги и вполне «материалистически»: многовековые записи наблюдений за озером валаамских монахов позволили в 1942 году гидрографу Евгению Чурову сделать прогноз поведения льда.

Но наконец город был освобожден от кольца вражеских сил. Вот как описывалось в «Журнале Московской патриархии» народное ликование, охватившее Ленинград после прорыва блокады: «Целые толпы ликующего народа наполняли проспекты великого города, и до поздней ночи народ не расходился, кликами радости выражая свой восторг и ликование. В ближайший воскресный день, 23 января, в храмах Ленинграда было особенно многолюдно. В Никольском соборе служил митрополит, который перед торжественным молебствием обратился к молящимся с приветственным словом, призывая всех благодарить Бога за дарованную ленинградцам великую радость избавления от постоянного страха за свою жизнь, за жизнь своих близких… Митрополит говорил о том, что не напрасны были молитвы Церкви о победе над врагом и эта победа нам теперь дарована».