Дата 22 июня 1941 года давно вписана в учебники как дата начала Великой Отечественной, и даже не все профессиональные историки помнят, что сам этот термин впервые был озвучен только 3 июля в выступлении Сталина. Двенадцать дней понадобилось вождю для осмысления ситуации и облачения результатов этого анализа в чеканную формулу. Двенадцать дней, вместившие очень многое…

КРЕМЛЬ. 22 ИЮНЯ

Войдя в кабинет Сталина, бледный Молотов глухо выдавил: «Германское правительство объявило нам войну».

Повисшее тяжелое молчание попытался разрядить начальник Генштаба Георгий Жуков:

— Разрешите немедленно обрушиться на вторгнувшегося противника всеми имеющимися в приграничных округах силами и задержать его дальнейшее продвижение.

— Не задержать, а уничтожить, — добавил нарком обороны Семен Тимошенко.

Соответствующую директиву отправили в 7.15: «Войскам всеми силами и средствами обрушиться на вражеские силы и уничтожить их в районах, где они нарушили советскую границу. Впредь до особого распоряжения наземными войсками границу не переходить».

Даже теперь, предписывая «до особого распоряжения не переходить границу», Сталин еще тешил себя надеждой, что речь идет не о войне, а о «грандиозной провокации», оставляя, на всякий случай, дверь открытой для переговоров.

По этой же причине он не стал выступать по радио с официальным заявлением, переложив тягостную обязанность на Вячеслава Молотова. И исторические слова: «Враг будет разбит. Победа будет за нами!» — были произнесены не главой партии и государства, а… руководителем внешнеполитического ведомства.

День 22 июня, как ни странно, закончился в Кремле на оптимистической ноте. В принесенной вечером сводке Генштаба резюмировалось: «С подходом передовых частей полевых войск Красной армии атаки немецких войск на преобладающем протяжении нашей границы отбиты с потерями для противника». Все, кто находился в кабинете Сталина, ожили и повеселели.

Увы, иллюзии скоро развеялись.

ВРАГИ И СОЮЗНИКИ

Из дневника министра пропаганды Третьего Рейха Йозефа Геббельса: «23 июня. Вчера: давяще жаркий день. Нашим войскам будет нелегко сражаться. Выступил Молотов: дикая ругань и призыв к патриотизму, слезливые жалобы, а за всем этим проглядывает страх. «Мы победим», — говорит он. Бедняга!»

Геббельс находился вместе с Гитлером в новой ставке фюрера Вольфшанце (Волчье логово), расположенной неподалеку от Растенбурга в Восточной Пруссии. Знай об этом советская разведка, и располагай наше командование хотя бы третьей частью тех самолетов, которые оказались уничтожены в первые же часы войны, и всю гитлеровскую верхушку можно было бы ликвидировать в ходе бомбардировочного налета. Тем более, как писал сам Геббельс, «в Восточной Пруссии творится что-то сумасшедшее с противовоздушной обороной».

Но ничего не случилось, и Геббельс продолжал выплескивать на страницы дневника свои радужные прогнозы. Чаще всего он обращался к реакции мира на случившееся.

Итальянский диктатор Бенито Муссолини известие о нападении на СССР получил буквально в тот час, когда германские самолеты взлетали со своих аэродромов.

«Ночью я не тревожу даже своих слуг, а немцы заставляют меня вскакивать в любой час, не считаясь ни с чем», — ругался дуче, но, прочитав письмо фюрера, повеселел и приказал объявить войну Советскому Союзу («очень приличный поступок» — как считал Геббельс).

Лидеры Хорватии (Анте Павелич) и Словакии (Йозеф Тисо) появлением своих государств были обязаны Гитлеру, а потому тоже поспешили объявить войну и послать в Россию свои скромные воинские контингенты.

Более внушительным оказалось участие Венгрии, Румынии и Финляндии, правительства которых заранее договорились с фюрером о причитавшихся им кусках «русского пирога».

Из них первым издал боевой клич маршал Ион Антонеску, под началом которого уже развертывалась названная в честь себя любимого армейская группа в составе двух румынских армий, отдельного корпуса и присланной к ним немецкой дивизии.

Правда, румынская граница оказалась единственным участком, где советские войска даже сумели вторгнуться на вражескую территорию. Однако, по мере отката общей линии фронта, пришлось отступать и здесь. С 1 июля группа «Антонеску» начала не слишком резвое продвижение по Молдавской АССР, которая была оккупирована лишь к середине августа.

Соседняя Венгрия четыре дня щеголяла своим нейтралитетом, пока 26 июня городок Кошице не подвергся бомбардировке со стороны трех неизвестных самолетов. Венгерские власти пообещали продемонстрировать общественности фрагменты бомб с клеймами Путиловского (на самом деле, давно уже Кировского) завода, но ничего показывать не стали и просто присоединились к фашисткой коалиции. Сегодня историки сходятся на том, что налет на Кошице был организован то ли немцами, то ли румынами, то ли словаками.

А вот Финляндии прибегать к подобным провокациям не понадобилось. Тамошнее правительство заботливо предоставило германским войскам и флоту аэродромы, военные и морские базы, на которых, начиная с 22 июня, открыто проводились мероприятия по боевому развертыванию. Нервы у советской стороны не выдержали, тем более, что и никаких иллюзий по поводу позиции Финляндии в Кремле уже не оставалось.

Утром 25 июня авиация Северного фронта и Балтийского флота осуществила бомбардировку 19 аэродромов в Финляндии и Северной Норвегии, после чего парламент Суоми единодушно проголосовал за войну и погрузился в дискуссии о том, стоит ли ограничиваться захватом Карельского перешейка и Карелии или простереть «сферу своих национальных интересов» до Урала.

Однако не все страны радовали фюрера и его компанию. Среди прозвучавших 22 июня по советскому радио сообщений особое оживление в Ставке Гитлера вызвало известие о том, что Кремль обратился к японскому правительству с просьбой «представлять интересы СССР в Германии». С одной стороны, нацисты были уверены в том, что никаких «интересов» представлять у них уже не понадобится, а с другой — это было очередным свидетельством того, что разрыва между СССР и Японией в ближайшее время не последует.

Но больше всего огорчила Гитлера Англия. Еще недавно ему казалось, что там «начала одерживать вверх партия мира», однако эта иллюзия оказалась разрушена пылким выступлением главы британского правительства Уинстона Черчилля: «У нас лишь одна-единственная неизменная цель. Мы полны решимости уничтожить Гитлера и все следы нацистского режима. Мы будем сражаться с ним на суше, мы будем сражаться с ним на море, мы будем сражаться с ним в воздухе, пока с божьей помощью не избавим землю от самой тени его и не освободим народы от его ига… Отсюда следует, что мы окажем России и русскому народу всю помощь, какую только сможем».

Не очень вдохновляюще для нацистов звучал и следующий его пассаж: «Не мне говорить о действиях Соединенных Штатов, но я скажу, что, если Гитлер воображает, будто его нападение на Советскую Россию вызовет малейшее расхождение в целях или ослабление усилий великих демократий, которые решили уничтожить его, то он глубоко заблуждается. Напротив, это еще больше укрепит и поощрит наши усилия спасти человечество от тирании».