С пресловутой «дубиной народной войны» Наполеон впервые столкнулся не в России, а в Испании. И, строго говоря, это было не дубина, а наваха герильясов (испанские партизаны). В 1812 году англо-испанские силы достойно противостояли французам на Пиренейском полуострове. Но, странный парадокс, в холодной России в рядах Великой армии тоже воевал испанский полк, личный состав которого не спешил переходить на русскую сторону.

До весны 1808 года Испанское королевство было верным союзником Франции и даже посылало по требованию Наполеона свои контингенты за пределы Пиренейского полуострова. Самый крупный из таких контингентов численностью до 15 тысяч человек размещался в Дании и на севере Германии.

Однако в апреле 1808 года Наполеон арестовал правящее королевское семейство испанских Бурбонов и возвел на престол своего брата Жозефа Бонапарта (до этого бывшего королем Неаполитанским). Ответом стала начавшаяся в стране народная война – герилья.

Узнав об этих событиях, командовавший испанскими войсками в Дании генерал Педро Ла-Романа сумел договориться с англичанами. Выведя большую часть войск к побережью, он погрузил их на суда британского флот и вернулся в Испанию.

Но повезло не всем. Гвадалахарский и Астурийский полки, попав в окружение, были вынуждены сложить оружие. Офицеров взяли под арест как военнопленных, а из нижних чинов сформировали полк «Жозеф Наполеон», который решили держать подальше от Испании. Офицерские должности в нем оказались заполнены французами.

По штатному расписанию от 18 февраля 1809 года полк имел организацию по подобию французской линейной пехоты – то есть состоял из пяти батальонов, из которых первые четыре являлись боевыми, а пятый – запасным.

В 1812 году полк был разделен на две части и распределен по разным армейским корпусам. Видимо, это было связано с тем, что Наполеон не верил в надежность испанцев и рассчитывал задействовать их для вспомогательных нужд армии (охрана корпусов, коммуникаций, гарнизонная служба и т. д.).

К началу русской кампании 1-й и 4-й батальоны полка (35 офицеров и 1294 нижних чина) под командованием второго майора Жана Дорейе находились в 1-й бригаде 14-й пехотной дивизии дивизионного генерала графа Жана Бруссье Четвертого армейского корпуса; 2-й и 3-й батальоны полка (47 офицеров и 1678 нижних чинов) под командованием полковника барона Жана Батиста де Чуди находились в 3-й бригаде 2-й пехотной дивизии дивизионного генерала графа Луи Фриана Первого армейского корпуса.

При этом общее командование полком оставалось за генерал-лейтенантом Хуаном де Кинделаном – самым высокопоставленным из испанских офицеров, признавших власть Жозефа Наполеона. Французы присвоили ему звание дивизионного генерала.

В глазах отечественных и западных историков репутация у испанского полка сложилась, мягко говоря, неважная. Дезертирство и более мелкие проступки буквально шлейфом тянулись за его солдатами, куда бы они ни отправлялись.

Вот как описывает связанный с испанцами эпизод из кампании 1812 года французский офицер Куанье, на чью долю выпала нелегкая обязанность по сбору и конвоированию отставших от своих батальонов и полков военнослужащих: «Один сгоревший лес лежал вправо от нашего пути, и когда мы с ним поравнялись, я увидел, что часть моего батальона пустилась как раз туда, в этот сожженный лес. Я скачу галопом, чтобы вернуть их назад. Каково же было мое удивление, когда вдруг солдаты оборачиваются ко мне и начинают в меня стрелять! От дальнейших попыток я, конечно, должен был отказаться.

Заговорщики были из солдат Жозефа Наполеона, все без исключения испанцы. Их было 133; ни один француз не замешался среди этих разбойников. Возвратившись к своему отряду, я собрал солдат в круг и говорю им: «Я вынужден донести о происшедшем начальству. Будьте же французами и следуйте за мной. Я не буду наблюдать в арьергарде; это — ваше дело. Равнение направо!»

Вечером я, наконец, выбираюсь из проклятого леса и подъезжаю к деревне, где стояли кавалеристы во главе с полковником, который охранял этап перекрестком и направлял проходившие мимо войска. Являюсь к нему и рапортую. Полковник разместил мой батальон, затем приказал привести евреев и переводчика. На основании моих сообщений он старается представить себе, в каком расстоянии могут теперь находиться мои дезертиры, в какую деревню могли они попасть. Командированы 50 конных стрелков; евреи их провожают. На полпути им встретились ограбленные крестьяне, ищущие защиты. В полночь стрелки подъехали к деревне, окружили ее и забрали всех испанцев, которых нашли там спящими. Испанцев схватили, обезоружили, а их ружья сложили в тележку. Самих дезертиров тоже разместили по тележкам; каждая из них тщательно охранялась.

Утром в 8 часов 133 испанца доставлены были на место кавалерийской стоянки. С них сняли оковы; полковник велел им выстроиться и обратился к ним со словами: «Вы дурно вели себя; выстройтесь сначала в порядке. Есть ли среди вас сержанты или капралы, чтобы построить вас в обычном порядке?» Вот два сержанта, которые указывают на свои галуны, скрытые под шинелью. «Станьте тут. А капралы есть?» Трое выступают. «Станьте тут. Больше нет? Хорошо. Теперь вы, остальные, вынимайте билеты».

Кто вынимал белый билет, отходил в одну сторону; кто вынимал черный – отходил в другую. Когда процедура была кончена, полковник сказал: «Вы воровали, вы поджигали, вы стреляли в своего офицера; закон присуждает вас к смертной казни, сейчас вы подвергнетесь этому наказанию. Я мог бы велеть расстрелять всех вас, но половину я щажу. Да послужит это примером! Майор, прикажите своему батальону зарядить ружья. Мой адъютант скомандует сейчас стрелять». 62 человека были расстреляны. Боже! Какая это была сцена! С растерзанным сердцем я тотчас же ушел. Но евреи были довольны. Вот чем пришлось обновить свой чин поручика! На другой день я уезжаю в Витебск».

На самом деле масштабы дезертирства не были уж такими колоссальными, хотя, несомненно, и превышали средний по всей Великой армии уровень. Известно, что перед Бородинской битвой во 2-м и 3-м батальонах полка находилось 990 человек, а в 1-м и 4-м батальонах около 770 человек, причем в обоих случаях убыль личного состава оказалась связана в основном с небоевыми потерями.

Офицер полка Рафаэль де Льянса так описывает в своем дневнике события 5 сентября 1812 года и бой у Колоцкого монастыря против русского арьергарда под командованием генерал-лейтенанта Петра Петровича Коновницына: «В течение всего этого кровавого сражения мой батальон участвовал в наступлении. В половине десятого мы были атакованы кавалерией, которая по приказу должна была быть сломлена и уничтожена. Нам сильно повезло, что ее остановил один залп. Очевидно, под покровом ночи русские сочли нас сильнее, чем мы были на самом деле. Какой был прекрасный момент, чтобы перейти на сторону русских со всеми знаменами! Два испанских полка все сражение были в авангарде французской армии. У меня нет никаких сомнений в том, что нас подвергали самому отчаянному риску для скорейшего нашего уничтожения. Если бы мы почувствовали малейшую надежду на то, что русские могли нас принять, мы моментально сдались бы им».

Два дня спустя в Бородинском сражении полк остался в тылу, но в течение четырех часов нес потери от огня русской артиллерии. После сражения Льянса был поражен приказом Наполеона оставить раненых на поле боя: «Какое печальное зрелище, особенно учитывая, что на следующий день тысячи людей были брошены на поле боя в награду за их мужество!»

Но самое страшное началось после отхода из Москвы.

Из дневника Кастеллана, находившегося при Главной квартире, мы узнаем и о самопожертвовании испанских солдат, проявленном при спасении своих товарищей по оружию в битве при Вязьме 3 ноября 1812 года: « Императорская штаб-квартира перенесена в Фоминское. Из Малой Вязьмы мы отправляемся в Кубинское; этот пост занят вестфальским батальоном, насчитывающим лишь сто человек; накануне на мельнице он потерял сорок человек. Вскоре после нашего прибытия показались казаки. Они на ура кинулись на обоз с ранеными; эскортировавшие его солдаты плохо вели себя.

Я попросил в полку Жозефа Наполеона пятьдесят охотников, чтобы кинуться на 1/2 мили вперед и спасти возможно большее количество людей; вызвали желающих из этого храброго полка. Эти пятьдесят гренадеров бегом бросились на неприятеля, и мы спасли сто человек, хорошо вооруженных, спрятавшихся в лесу, не выпустив ни единого выстрела; мне даже стало жалко таких плутов. На дороге мы увидели брошенный фургон, в котором было оставлено двое несчастных раненых».

Далее снова приведем фрагмент из дневника де Льянсы. «В наказание за то, что на рассвете мы позволили засаде из двух тысяч казаков захватить всю нашу артиллерию, моему подразделению было приказано конвоировать [одно подразделение]. Казаки выскочили из леса, отрезали колонну, убили всех, кого схватили. В конвое началось смятение. Император в это время проезжал совсем недалеко. Его гвардеец, три адъютанта и один генерал были ранены. <…> Мы бы не отделались так легко, если бы неаполитанский король, располагавшийся поблизости со всей своей кавалерией, быстро не сообщил об опасности, в которой находился его господин, и не выдвинулся бы с десятью тысячами кавалеристов».

Из работ И. Н. Васильева, посвященных отступлению Великой армии, мы узнаем, как мужественно действовали солдаты батальонов полка во второй битве под Красным (15–18 ноября 1812 года): «Пользуясь густым туманом, дивизия Рикара (по Сегюру –, 1500 человек), несмотря на огонь русских орудий, перешла через овраг Лосьмины и бросилась на русские батареи: два испанских батальона на левом фланге, 48-й линейный на правом.

«Стремительность, с какою совершалась эта атака, увенчалась бы успехом, так как французы овладели уже несколькими орудиями, но в это время Паскевич подошел со своей дивизией, неприятель был опрокинут штыками и отброшен в овраг».

Далее Льянса рассказывает о брошенных солдатами Великой армии грудах награбленных вещей и сетует, что его собственный багаж украли поляки.

Получивший ранение де Льянса собрал, однако, отряд из солдат разных национальностей, отставших от своих частей, и сдался первому встреченному русскому генералу – в данном случае это был командир Кирасирского корпуса генерал-лейтенант Дмитрий Владимирович Голицын.

В мемуарах он приводит такой диалог:

«– Сударь, я несчастный испанец…

– Испанец? Мой император не будет брать испанцев в качестве пленных. Наши страны связаны тесным союзом. Русские войска будут защищать каждого испанца, который попадет к нам.

– В таком случае, сударь, дальнейшие разговоры ни к чему. Я, мои офицеры и солдаты просим принять нас под защиту вашего императора, вашего отца и генерала. А что касается этой толпы, вы можете распоряжаться ею, как сочтете нужным».

Из России удалось выбраться 190 испанским офицерам и солдатам.

Упраздненный в 1810 году запасной батальон полка в сентябре 1812 года был восстановлен в в Маастрихте. В 1813 году остатки 1-го и 4-го батальонов собрались в Глогау, а 2-го и 3-го батальонов полка – в Штеттине.

Однако уцелевших солдат и офицеров хватило только на два полноценных батальона. Первый батальон в 1813 году участвовал в сражениях с союзниками при Лютцене, Баутцене, Дрездене, Лейпциге и Ханау, после чего отошел с остатками наполеоновской армии на территорию и был переформирован в «полк испанских пионеров». Расформировали его уже после отречения Наполеона вместе со 2-м батальоном, личный состав которого до апреля 1814 года сидел в осаде в Магдебурге.

Возвращаться на родину его солдаты и офицеры не рвались, продолжив службу уже в армии вернувшихся на французский престол Бурбонов. Впрочем, в Испанию тоже вернулись Бурбоны и с требованием выдать тех, кого многие испанцы считали «изменниками», к родичам не приставали.