С творчеством драматурга и журналиста Евгения Шатуновского в СССР были знакомы практически все, хотя имя литератора было известно далеко не каждому. Такова уж судьба либреттиста. Оперетта «Поцелуй Чаниты», в работе над которой он принимал участие, десятилетиями не сходила со сцен музыкальных театров, без конца звучала по радио, но в представлении большинства поклонников этой мелодичной комедии она связана была лишь с именем композитора Юрия Милютина…

А в годы Великой Отечественной войны Шатуновский командовал батальоном и незадолго до последних ее залпов после тяжелого ранения был откомандирован для прохождения службы в одну из комендатур по репатриации союзных военнопленных близ города Хохенштейн.

Эти земли поляки сейчас считают своими, а тогда они были практически ничьи. Немцы бежали на запад, и возле опустевшего и еще не разграбленного мародерами городка остался только лагерь, в бараках которого обитало несколько тысяч итальянцев, англичан, французов, югославов, датчан. Фронт также переместился на запад, а бывший комбат неожиданно для себя оказался в покинутом жителями Хохенштейне.

Смену должности и деятельности капитан Шатуновский воспринимал как истинную трагедию. Со своим батальоном он не расставался с сорок второго года. Каждого солдата знал по имени, лицо каждого различил бы в любой толпе и действительно не раз находил боевых друзей в мирной московской толчее. Но пока что вокруг была не сутолока гражданской жизни, а тишина, обезлюдевшие земли, и вместо привычных фронтовых дел приходилось заниматься бытом тысяч военнопленных, за каждого из которых Шатуновский отвечал буквально головой.

Немцы за лагерь сражаться не стали, предпочли отступить. К тому же речь шла не о лагере смерти с незаметаемыми следами военных преступлений, за которые можно было поплатиться без суда и следствия. В Хохенштейне была, так сказать, зона «облегченного режима», никоим образом не сравнимого с теми жуткими условиями, в которых содержались советские военнопленные. Наши танкисты, обнаружив это пристанище узников разных народов, сразу же смели вышки, искромсали гусеницами заграждения и ринулись дальше, на запад.

Шатуновского назначили в Хохенштейн заместителем коменданта, но чуть ли не сразу после его приезда в лагерь нагрянул с инспекционной проверкой генерал Ревякин. Нрава он был сурового. Достаточно сказать, что в конце 1941 года генерал служил военным комендантом Москвы. Шатуновский до ухода на фронт работал на московском радио и хорошо помнил, как генерал приезжал в студию зачитать приказ о введении в столице осадного положения.

Рефрен его предупреждений москвичам был простым и суровым. Любые нарушения жестких норм прифронтовой Москвы карались расстрелом. Один из подобных приказов Ревякин отдал сразу после выступления, когда с ним срочно связались подчиненные по телефону…

Когда генерал (без предупреждения!) появился на территории лагеря, Шатуновский со своими солдатами и добровольными помощниками из военнопленных завершал ремонт бани. Эту сферу деятельности проверяющий вполне одобрил и потребовал к себе начальника. Увы, приказ сразу выполнить не удалось: начальник комендатуры не отличался строгим поведением и умудрился в день проверки изрядно заложить за воротничок. С напитками проблем не было. Его посланцы успешно пошастали по ближайшему городку, который поляки разграбить еще не успели, и преизрядно запаслись спиртным. Беженцы же прихватывали в дорогу на запад не то, что пьется, а то, что подороже.

Не успевший очухаться начальник тут же лишился должности и отбыл с проверяющими, получив заверения, что трибунал по нему соскучился. Обязанности отстраненного Ревякин немедленно возложил на Шатуновского, назначив его как бы командиром удивительной интербригады. «Я выстроил всех и заявил, что узники Хохенштейна будут отныне получать довольствие на правах бойцов Красной армии, – рассказывал мне Шатуновский. – Это все встретили восторженно. Но, услышав, что входит в рацион, многие впали в недоумение – зачем столько хлеба! Да и мяса немцы давали пленным гораздо больше, чем мы. К тому же все они получали посылки от Международного Красного Креста. «Моим» военнопленным в лагере жилось несравненно лучше, чем многим нашим соотечественникам на воле».

Лагерь состоял из отдельных блоков, изолированных один от другого и обнесенных общей оградой. Немцы группировали пленных по национальностям. Общение между блоками было почти исключено. Но и после освобождения единения не получилось.

Начальника комендатуры поначалу немало изумляла неприязнь между обитателями разных блоков. Иллюзии сорок первого года, когда в СССР очень уж уповали на интернационализм, давно развеялись, но странно было наблюдать аллергию, которую вызывали одни узники у других. Беда была вроде и общей, но пути к ней вели разные, и реальность была весьма далека от плакатного единения народов против одного зла.

Через три десятка лет на русский язык перевели знаменитый роман Курта Воннегута «Бойня номер 5». Автор тоже хлебнул горестей плена, угодив в 1944-м году в подобный Хохенштейну лагерь Дрездена. Описание англичан при всей его шаржированности очень напомнило Шатуновскому собственные наблюдения. «Англичане были аккуратные, жизнерадостные, очень порядочные и крепкие… Все эти годы они пели хором каждый вечер. Кроме того все эти годы выжимали гири и делали гимнастику. Животы у них походили на стиральные доски. Мускулы на ногах и плечах походили на пушечные ядра. Кроме того, они стали мастерами по шахматам и шашкам, криббеджу, домино, анаграммам, шарадам, пинг-понгу и бильярду… Что же касается запасов еды, то они были самыми богатыми людьми в Европе… Немцы их обожали, считая, что они именно такие, какими должны быть англичане. Воевать с такими людьми было шикарно, разумно и интересно!»

В ядовитой сентенции Воннегута Шатуновский не соглашался разве что с его описанием провольственных запасов. В лагерь, куда угодил Воннегут, по ошибке присылали с десять раз больше посылок от Красного Креста, чем полагалось бы по численности заключенных. Те и исхитрились устроить настоящий провиантский склад. В Хохенштейне им жилось достаточно сытно, но с посылками было поскромнее.

…Англичане после освобождения сразу же заявили, что не хотят никаких дел иметь с итальянцами. Подданные Британской короны попали в плен еще в 1940 году, после разгрома своего экспедиционного корпуса под Дюнкерком. Сходный лагерный стаж был и у французов, сдавшихся после обхода немцами «линии Мажино» и последующего разгрома. Во всяком случае, именно тогда был пленен старший из них по званию – капитан Луи Бежар. Итальянцы же оказались под охраной лишь после свержения Муссолини в 1944 году.

Но если французы с соседями по Европе вполне ладили, то англичане до последних своих дней в Хохенштейне считали итальянцев врагами. Для неприязни имелись и чисто бытовые причины. Итальянский генерал коротал месяцы неволи в обществе наложницы-польки – единственной женщины в лагере. Их альянс или роман начинался еще до тех дней, когда немцы разоружили и загнали за колючую проволоку бывших союзников. Из уважения к высокому чину итальянца этой «паненке» дозволили пребывать в лагерных генеральских «апартаментах», тем более что ее воле это ничуть не противоречило. Она не расставалась с генералом до самой репатриации и явно была не прочь уехать с ним в Италию. Ходили даже слухи, что генерал вывез ее, так сказать, контрабандой.

А вот американец в лагере был только один и оказался он не военнопленным, а интернированным. Этот бизнесмен по каким-то торговым делам приехал в Германию незадолго до вступления США во Вторую мировую войну, а сесть на последний американский пароход, уходящий из Гамбурга в Нью-Йорк, не успел. Почему-то его поместили к военнопленным. Соотечественников у него в заточении не имелось, и заокеанский узник угодил на нары в один барак с англичанами.

Всех тянуло домой, но по-разному. Югославы рвались воевать и добились своего. Из штаба фронта прибыли сопровождающие, сформировали небольшую воинскую колонну и увели ее пешим маршем к ближайшей железнодорожной станции. Подписывая документы, посланцы упомянули, что югославов по воздуху перебросят на родину. Но удалось ли им повоевать с гитлеровцами, или же бывшие военнопленные успели домой только к кровавым разборкам между партизанами Тито и четниками Драже Михайловича, начальнику комендатуры узнать не довелось.

…Комендатура просуществовала до глубокой осени. Поначалу об этом и задумываться никто не хотел. Шатуновский вспоминал, с каким недоумением встретили его приказ приступить к посадке картошки: мол, зачем зря стараться, скоро домой. Но большинство из них успели насладиться плодами своих трудов на международном огороде. Ведь большинство пленных отправляли на родину из черноморских портов, но железные дороги были забиты военными эшелонами, а причалы разрушены. Так что последние узники Хохенштейна вернулись к своим очагам только к зиме сорок пятого.

Увы, не все. Один из итальянцев нашел свою могилу близ польского города Торунь. Война вроде бы закончилась, но не все с этим были согласны. Польская Армия крайова еще недавно сражалась с немцами, а потом повернула автоматы против советских войск. Очевидно, что «аковцы» охотились за кем-то другим, но жертвой их стал именно Марио. Друзья прозвали его «Мачисто» – в честь героя популярных с Италии кинолент, совершившего множество героических подвигов в годы Первой мировой войны. Итальянцы тяжело перенесли его гибель. Марио был удивительно красив и силен, прекрасно пел. Вырос он на ферме и охотно брался за обязанности по обработке поля, умел ладить с лошадьми, а потому часто и охотно отправлялся куда-либо по комендатурным делам с вожжами в руках. В день гибели он вез припасы для лагерной столовой. Труп итальянца нашли потом на дороге, опустошенную телегу в соседнем перелеске, а лошадей поляки увели с собой…

«Комендатурная» пора неожиданно отозвалась через десяток лет, когда Шатуновский работал над либретто нашумевшей в пятидесятые годы музыкальной комедии «Поцелуй Чаниты». Автор музыки Юрий Милютин услышал его рассказ о службе с итальянцами и поинтересовался, а не осталось ли в памяти каких-либо мелодий. Услышав некоторые из запомнившихся Шатуновскому мотивов погибшего Марио, тут же записал их и сказал, что непременно использует в оперетте. Итальянские распевы, правда, заметно отличаются от латиноамериканских, но родство музыкальных традиций все же есть. Да и типажи неунывающих героев оказались во многом навеяны наблюдениями за хохенштейнскими пленными.

Уже в девяностые годы недавно минувшего столетия выяснилось, что события близ Хохенштейна откликнулись и в итальянском кинематографе. Кто-то из подопечных коменданта написал книгу о судьбах итальянцев после плена и до возвращения на родину. Этот полудокументальный роман даже экранизировали на знаменитой «Чинечите», и немалый его фрагмент я как-то увидел в начале эры кабельного телевидения. К несчастью, Интернет тогда у нас пребывал на заре популярности и выяснить названия ленты и романа мне не удалось. Не обошлось и без развесистой клюквы. Многие метры пленки посвящены были даме из медсанбата, домогавшейся плотских симпатий наивного итальянца. Евгений Евгеньевич весьма заинтересовался фильмом, но о любовной линии категорически сказал, что для героини подобной истории дело могло закончиться только трибуналом, поскольку без подглядывающих и подслушивающих комендатура, конечно, не обходилась. Правда, по его словам, женщин-врачей у него в подчинении не было. Скорее всего, сценаристы попросту добавили к сюжету ради «оживляжа» немало собственных фантазий. Своими глазами увидеть кинокартину, даже если бы удалось ее найти, бывший комендант не мог, поскольку последствия ран и контузий привели к полной потере зрения…

Прощался комендант со своим «интернационалом» тепло и дружески, но ни одной весточки от них не получил. Это и не мудрено. Мир сменился холодной войной. Письма из-за границы нередко попадали не к адресатам, а в органы госбезопасности, которые и без того не могли не заинтересоваться Шатуновским из-за его долгого – пусть даже и вынужденного – общения с иностранцами. Был и дополнительный повод не сетовать на отсутствие вестей от бывших лагерников. Один из родственников Евгения Евгеньевича еще в двадцатые годы написал письмо лично Сталину, выразив несогласие с некоторыми тезисами одной из речей стремительно набиравшего силу вождя. В те времена еще не обходилось без игр в партийную демократию и в гуманное отношение к оппонентам. Сталин не только отозвался на возражения личным посланием, но и включил его текст в собрание сочинений. Этот самый «Ответ тов. Шатуновскому» впоследствии мог и спасти, мог и погубить. Письмо с французской или итальянской маркой неведомо для отправителя тоже вполне могло дать сотрудникам бериевского ведомства лишний повод присмотреться к капитану запаса.

Были и другие причины для ожидания ночных звонков в дверь. Отец Шатуновского до 1917 года был издателем весьма известной газеты «Копейка» и дважды «поймал удачу» – задавал вопросы самому Николаю II. Такого рода журналистское везение по нравам послевоенных лет запросто могли оценить с примеркой биографии на какой-нибудь пункт пресловутой пятьдесят восьмой статьи...

Как бы то ни было, а все обошлось.

Евгений Шатуновский ушел из жизни в 2002 году в возрасте 95 лет.