Мы предлагаем вашему вниманию материалы из архива нашего автора Николая Николаевича Сотникова, связанные с его отцом, публицистом Николаем Афанасьевичем Сотниковым. На сей раз это его «Окопные тетради», созданные во время Великой Отечественной войны.

Прежде всего давайте условимся, что «Окопные тетради», придуманные мною на рубежах обороны Ленинграда в 1941 году, и просто тетради, побывавшие в окопах, — это не одно и то же. «Окопные тетради» — это своеобразная газета (а порою и журнал), в которой между читателями и авторами почти нет границы, это продукт коллективного творчества, между прочим не предусмотренный никакими приказами и инструкциями. Просто тетрадь, побывавшая в окопах, — это разновидность журналистского блокнота, но она менее долговечна.

НА ВОЙНУ НА ТРАМВАЕ

Ну а теперь — как родились эти самые «Окопные тетради». И, увы, о том, как они прекратили свои короткие жизни.
Наш полк Народного ополчения уходил с Выборгской стороны на огневые позиции. На улицах еще было людно. Позванивали трамваи, хлопали дверцы автобусов.

…Литейный мост, Литейный проспект, Владимирский, Загородный, Международный (ныне — Московский). Вот и Московская застава. Фронтовая полоса начиналась у новостройки огромного Дома Советов. Там уже стояли наши замаскированные танки.

Повсюду велись оборонные работы: город превращался в крепость. Домохозяйки, школьники, пенсионеры, молодые бойцы отрядов самообороны строили доты у своих домов, дзоты — на улицах и в переулках. Устанавливались надолбы и рогатки на перекрестках. Возникали баррикады даже из трамвайных вагонов тех маршрутов, которые уже никуда не вели.

По пути у нас возникла какая-то сравнительно продолжительная остановка, и я отпросился сбегать к себе домой. Хотя шел я сравнительно быстро, но не мог не отметить для себя вехи на пути — вехи в истории: вот книжная типография Смирдина, выпускавшая первые книги Пушкина, вот квартира Рылеева, неподалеку дом, где жил юный Лермонтов… Воистину, говоря пушкинскими словами, «здесь каждый шаг в душе рождает воспоминанья прежних лет».

Но вот и громада моего дома. С горечью прошелся я по опустевшей квартире, постоял у книжных полок… С родным жильем прощаются, как с родными людьми. А что у меня теперь будет? Землянки, блиндаж, возможно, госпитальные палаты, теплушки в поездах, чужое временное жилье… Так в итоге все и произошло в моей судьбе.

Хотел взять с собой хотя бы несколько книг, но раздумал, а вот школьными тетрадками запасся. И не прогадал! Они сослужили добрую службу — и не мне одному.

Вышел, добрался до места вре́менной нашей остановки… Никого! А тут, на счастье, последний трамвай 39-го маршрута. Он и привез меня на войну. Вагон подошел к кольцу за Средней Рогаткой, приостановился, сердито заскрежетав колесами на повороте, и заторопился обратно в город. Позже я узнал его: он стал баррикадой…

НЕВИДИМАЯ ЛИНИЯ ОБОРОНЫ

Из-за Пулковских высот густо летели на нас немецкие снаряды, и я укрылся за насыпью железной дороги. Неподалеку от нас, на поле гражданского аэродрома, размещались огневые позиции наших минометчиков, а немцы все больше и больше зарывались в землю, не решаясь наступать. Как выяснилось, их сильно напугал мифический «пояс Ворошилова», который якобы, подобно линии Мажино, проходил на городских рубежах. А на самом деле «железобетонным» поясом были наши наспех вырытые землянки и канавы неполного профиля. Зато через наши души проходил никому не видимый мощнейший вал обороны!

В разрушенном селении Каменка помещался штаб нашего полка. Стал накрапывать дождь, но утомленные ополченцы устроились на короткий отдых в придорожных кюветах. Вскоре из-за холма потянулась к нам цепочка женщин, которые не успели вырыть для нас окопы полного профиля. Они передавали нам свои лопаты и горестно вздыхали. Бойцы, получив лопаты, двинулись в полумраке к своим будущим позициям и там принялись зарываться в землю, ибо на войне, да еще на передовой, это первейшая забота и необходимость.

Временами ополченцы устраивали перерыв, но не для того, чтобы посидеть или тем более полежать: они проходили тренировки под прикрытием железнодорожной насыпи. Вообще, надо сказать, у ополченцев в целом дисциплина была на высоком уровне, да и возраста́ у нас оказались посолиднее: многим — за сорок, за пятьдесят и даже более того. В других частях среди рядовых таких «стариков» не встречалось.

Неожиданно из-за насыпи появился парторг части и, увидев меня, поручил мне быть в полку политинформатором, чему я очень обрадовался: ведь это почти моя профессия!

Не мешает сказать о том, что парторг почему-то твердо решил, что я — член партии, а я был беспартийным, так как вместе со многими единомышленниками вышел из рядов партии в знак несогласия с НЭПом.

Мне как политинформатору был определен свой распорядок суток: до ночи спать, а затем в темноте ходить по ротам, собирать от политруков сведения об окопной жизни и готовить политдонесения.

И вот я брожу все ночи подряд по нашему участку фронта, который проходит с удивительной точностью по воображаемой линии Пулковского меридиана. В просветах туч иногда вижу я руины нашей знаменитой обсерватории. Через эту точку, обозначенную на всех картах, сейчас в обе стороны летят снаряды.

Ночь сырая, глухая. Все спят в окопах, за исключением дозорных. Начинаю приспосабливаться к новой для себя обстановке. Порою враг спросонья обстреливал придорожные заснеженные кусты. Посему я решил ходить напрямик открытым полем. Так было безопасней. Когда на меня пикировал фашистский стервятник, я не падал в снег, чтобы не увеличивать площади пулеметного обстрела, а лишь останавливался и грозил врагу кулаком. Он меня — свинцом, а я его — кулаком! Так мы с ними без переводчиков и разговаривали!

ОКОПНАЯ ПРЕССА

Продолжаю идти в кромешной тьме, ориентируясь по вспышкам цветных немецких ракет. Прихожу в первую роту. Бужу в землянке политрука. Оставляю ему одну из своих «Окопных тетрадей»: пиши, мол, сам о том, что у тебя в роте было вчера.

Добираюсь до следующего подразделения. Там тоже поднимаю политрука и даю ему тетрадку, а на обратном пути из третьей роты этого батальона забираю свои тетрадки с крайне интересными записями!

Бывало, что я кое-что записывал или дописывал со слов. Чаще всего это приходилось делать в боевом охранении, где люди не могли менять даже на короткое время винтовку на карандаш.

Перечитываю тетрадки. Оказывается, стали писать не только политруки, но и рядовые бойцы! Я несказанно обрадовался и стал для рядовых оставлять еще одну тетрадку.

Газеты, увы, доходили до передовых позиций с перебоями, а тут, глядишь, и своя газета появилась! Последние известия — да еще с соседнего участка!
Порою «Окопные тетради» раскрывали и состояние духа врага:

«Немец нервничает. Стреляет с перепугу куда попало. Шел он господином к Ленинграду в полный рост, а тут у самого города какие-то ополченцы заставляют его зарываться в землю, как слепого крота!»

В другой тетрадке говорилось о враге так:
«Не могут они понять, что у нас действует железный закон: «Позади Ленинград, и отступать некуда!»
А ведь и верно: враги ни шагу вперед не прошли за все 900 дней!

Третий боец пишет:
«Только через мой труп мог бы проползти гад к моему родному городу, где я родился и вырос!»

При свете коптилки снова разбираю добытые в моих ночных походах сокровища. Народ в ротах ополченцев культурный: много вузовских преподавателей, инженеров, есть артисты, музыканты… А я, как сценарист, монтирую живо изложенные эпизоды в единое политдонесение, ну а то, что не годилось в сводку по особой эмоциональности, при особой редактуре подходило для нашей дивизионной газеты.

Встречаются и такие коротенькие репортажи прямо с места действия:
«Два бойца вышли из траншей за языком. Во мраке зимней ночи они напоролись на минное поле, где прежде были пригородные огороды. Казалось, что там каждый мерзлый капустный кочан взрывался при малейшем прикосновении! Одна из коварных мин внезапно и гулко разорвалась. Разведчик был ранен. Моментально сюда хлынул поток свинца. Ополченцы укрылись в воронке. Они полагали, что снаряды в одно место дважды не ложатся…

Переждав долгий вражеский обстрел, раненый больше всего мучился от нестерпимой сорокаградусной стужи. И напарник нашел выход: он стал согревать друга своим телом, ложась то с правой, то с левой стороны, пока обстановка не позволила утащить раненого в ближайший окоп и сделать ему перевязку».

Вот и все, что было написано на одной страничке. Этот крохотный рассказик перепечатала наша дивизионная газета.
Вскоре мне довелось познакомиться с неотправленными письмами убитых фашистских вояк. В этих письмах были бесконечные жалобы на быт, погодные условия и сплошное нытье! Контраст очевиден!

…Под утро я обычно завершал свою работу на пишущей машинке, вычитывал текст и шел будить комиссара полка, давать ему на подпись сводку политдонесений. Затем я должен был отправляться в политотдел дивизии, который находился в толще насыпи железнодорожного полотна. Напоминаю, что все это проделывал беспартийный человек с очень скромными военными познаниями, которые, однако, постепенно все же пополнялись и упорядочивались.
Наконец я добирался до землянки и засыпал сном праведника.

ТЕРКИНСКИЕ ХАРАКТЕРЫ

А вот прочтите! Всего лишь несколько строк, а какая судьба! Говоря профессионально, пример единства места.
«Старый пулеметчик И. Е. Иванов во второй раз защищает Пулковские высоты. В 1919 году на этом же самом месте питерский железнодорожник командовал пулеметным взводом».

«Окопные тетради» сближали людей, делали их друзьями, волновали и тревожили сердца. Вот что писали о своем ротном командире Сочневе бойцы его роты:
«Это был прекрасный, четкий и волевой командир. Вместе с бойцом Емельяновым Сочнев пошел в разведку. Они захватили вражеский пулемет и принесли важные документы».

Я знал Сочнева. Он не раз заходил в нашу землянку, делился последними новостями, советовался… И мне же пришлось проводить его в последний путь! Тело храбреца мы доставили на санках к воротам его родного завода «Светлана». Рабочие похоронили своего заводчанина, знающего и умеющего техника, на Выборгской стороне. А я проведал его вдову и сынишку и передал им паек мужа и отца.

На других участках фронтов ситуация была почти немыслимая, но никогда не надо забывать, что мы — город-фронт, фронт-город.
Сочневцы люто отомстили за гибель своего любимого командира: связист Киреев принял на себя командование и бросился в атаку, а снайпер Петров метким выстрелом снял с дерева вражескую «кукушку» и захватил автомат убитого немца. Помкомвзвода Иванов подкрался к дому, где засели враги, пристроился под окном и заорал: «Фриц! Сдавайся!» Тут же в окно высунулся автомат, Иванов схватил своей сильной рукой дуло и… вытащил в окно наружу немецкого негодяя!

Все это тоже нашло отражение в очередном «выпуске» «Окопной тетради». Новости окопной жизни ярко раскрывали русские, подлинно теркинские характеры защитников нашего города! К примеру сказать, наши воины стали овладевать искусством… жонглирования гранатами! Это, конечно, не цирк, но похлеще любого цирка. Помкомвзвода Егоров записал:

«К нашему окопу подкрался немецкий офицер и с диким ревом: «Здравству́́й, русски́й!» — метнул в нас ручную гранату. Младший командир Семенов перехватил ее на лету и вернул по самому прямому назначению! Немец упал и больше не поднялся».

А боец минометной роты Михайлов такой эпизод припомнил:
«К нашему окопу под прикрытием автоматного огня приблизились фашисты и кинули гранату. Я схватил ее и швырнул обратно. Взрыв! Немцы убежали, бросив в панике ручной пулемет, который нам потом очень пригодился».

Героями «тетрадочных» записей были и тыловики:
«Повар Орлов, повозные Фролов и Филин потащили на позицию кухню и боеприпасы. Обозников жестоко обстреляли. Все же они сварили обед в лощинке и разнесли суп в ведрах и цинки с патронами прямо к рабочим местам бойцов, не считаясь с вражеским огнем».

В ту пору медаль была очень большой редкостью. Наградой служил прием в партию или в комсомол. Вот одна из записей:
«Сегодня приняли в комсомол сандружинницу Нину Васильеву. Она вынесла из-под огня 15 раненых…»

О наших «Окопных тетрадях» пошла молва и докатилась до товарищей по перу. Некоторые городские корреспонденты прямо заявляли, что в этой землянке под Пулковскими высотами всегда можно найти свежий материал и… использовать его в своей газете!

КАК ГАЗЕТА СТАЛА ЖУРНАЛОМ

Однако стопка школьных тетрадей иссякла. Меня отпустили домой на побывку. И я, старательно полазив по ящикам и антресолям, обнаружил несколько школьных альбомов для рисования! А что? Тоже в дело пойдут! Бумага поплотнее, листы пошире!..

Ополченец художник-профессионал Непомнящий (между прочим, он был одним из авторов оформления советского павильона на Всемирной выставке в Нью-Йорке) стал оформлять «Окопные альбомы» виньетками и даже зарисовками с натуры. Так мы превратились в окопный иллюстрированный журнал!

Вскоре у «Окопных альбомов» появилась и еще одна функция. Они стали исходным материалом для репертуара ансамбля песни и пляски нашей армии. Мне поручили помочь театральному режиссеру Морщихину собрать труппу из числа блокадников. Мы обходили знакомые нам адреса, а также зачастую госпитали и больницы и приглашали на работу и… на войну профессиональных музыкантов и чтецов. Отощавшие за зиму мастера искусства были поставлены на красноармейское довольствие и с жаром принялись за репетиции и выступления!

И кинодокументалистике помогли «Окопные альбомы»! Нам с кинорежиссером Сергеем Якушевым было поручено обобщить опыт снайперского движения. Мы не стали мудрить с названием киноленты и назвали ее просто и четко: «Снайперы».

Лично я слышал, как прогремели первые сверхметкие выстрелы людей, имена которых стали легендарными: Феодосия Смолячкова, Александра Говорухина, Николая Остудина и Ивана Добрика. Прямо для фильма подошли краткие записи «Окопных альбомов»:
«Немец споткнулся о пулю снайпера Смолячкова».
«Нынче Гитлер недосчитался двоих вояк с помощью Добрика».
«Три выстрела — три трупа».
«Смертоносная бухгалтерия снайперов»…

Кое-что из таких же записей пошло в дикторские тексты выпусков кинохроники и для режиссера Валерия Соловцева к его фильму «Прорыв блокады Ленинграда».

…Спустя многие годы, рассказывая об «Окопных тетрадях» и «Окопных альбомах», я неизменно подчеркиваю, что вижу их кровное родство с автографами Победы на Рейхстаге в мае 1945 года. В том числе и моим: «Дошел от Невы до Шпрее военкор старший лейтенант Н. А. Сотников». А ведь без «Окопных тетрадей» не было бы и этого автографа.

ПРЯМАЯ РЕЧЬ

Николай Николаевич Сотников:
– С режиссером Сергеем Морщихиным у меня, как у сына автора и его наследника, вышла какая-то незадача. К именам первого ранга в истории Ленинградского драматического театра он не относился, ветеранов среди театральных работников и зрителей-театралов той, уже далекой поры я не застал. Не мог я и опознать Морщихина среди тех участников ансамбля 42-й армии, которые сфотографировались на память.

Как всегда бывает в таких случаях, помогли совершенно неожиданные обстоятельства. Отец в одном из черновиков по-дружески назвал режиссера: «Наш знаменитый бородач». Я пригляделся… С бородой и примерно того возраста только один. Это и был Морщихин! Позже я, опять же случайно, узнал его полное имя: Сергей Александрович Морщихин. В другом тексте я вычитал, что Морщихин одно время партизанил, а в другом — был командиром роты. Очень я порадовался, узнав, что Морщихин дожил до Победы, отец его уважал и ценил.

Теперь — о снайперах. Каждый ли, даже умелый и опытный боец, может быть снайпером? Нет! В Советской армии в мотострелковом взводе предусматривались по штату один гранатометчик и один снайпер с винтовкой с оптическим прицелом. В редчайших случаях эта схема переносилась на отделение, то есть снайпером был один из 10 солдат. Казалось бы, из винтовки с оптическим прицелом стрелять удобнее… И да и нет! Нужен особый навык, более того — особые склонности. Как мне говорили ветераны, в качестве снайперов очень ценились охотники-промысловики, пулевые стрелки-спортсмены. Прекрасными снайперами были горцы, представители маленького народа тафаларов, про которых говорят, что их мальчики рождаются с ружьем.

Изредка снайперами были женщины. Мне встретилась цифра по Ленинградскому фронту: 4500 снайперов за все время обороны Ленинграда. Что-то уж больно много! Почти бригада, на манер той, которой у нас на Ленинградском фронте, делая смелые и рисковые рейды, командовал мой автор и старший товарищ Яков Потехин (я был редактором серии его очерков «Юность боевая»). Нет, цифра явно завышена. Важно понять, какой минимальный был счет. Например, один Смолячков уложил почти целую роту фашистов!

А ведь были бойцы, которые наверняка не могли сказать, что пригвоздили хоть одного врага. Выходит, снайперы «отдувались» и за таких неумех.
Психологический фактор! Вот что самое главное. Слишком горячий человек — плохой снайпер, флегматик — тоже. Слишком азартный — быстро себя выдаст и погибнет. Лишенный боевого азарта резко снизит свои показатели.

«Снайпер — это особый талант!» — говорил мне на студенческих сборах под Выборгом мой любимый командир и педагог мотострелок высшего класса капитан Авенир Кажданов и признавался: «Вот я — из лесников, с охотой с детства в ладах, а чувствую, что в современном бою в снайперы не пригожусь. Есть еще один момент: снайпер — истребитель. Он сеет смерть. Он видит в оптический прицел результат своего труда. Снайперу нет смысла, за редчайшими исключениями (а они на войне бывали!), ранить врага. Среди снайперов часто встречаются люди дерзкие, с вызовом, с элементами хвастовства, горделивости. Пай-мальчик никогда снайпером не станет, а вот дворовый озорник, ребячий заводила — другое дело…»

Прав был наш Авенир Иванович! Мне и отец говорил о том, что все снайперы, с которыми он общался, были по характеру люди отнюдь не сахарные. Например, Смолячков мог и нагрубить старшему по званию. Отец ему годился в отцы, а Феодосий отнюдь не почтительно спросил его: «Ну что, журналист, только смотреть будете или сами захотите винтовочку попробовать?» Отец не пришел в восторг от такого вопроса в таком тоне, но ответил: «Чего ж, в Гражданскую приходилось из карабина на скаку стрелять! Давай винтовку и командуй!» Так отец подстрелил одного немца, а Смолячков спрашивает: «На кого записывать будем?» Отец тут же ответил: «На вас, Феодосий. Я-то ведь в основном словами стреляю». Кстати, второго немца отец убил из пистолета в Берлине, отомстив за гибель своего друга-однополчанина по редакции газеты 61-й армии. Получается, что за всю войну — «приделал» только двоих.

Тема «снайпер и современность» не закрыта. В Афганистане, например, наши парни стреляли из трофейных английских снайперских винтовок на расстояние около полутора километров! Об этом мне, как редактору военного сборника «Поверка», поведал один из авторов.
А вообще-то, как знать, — может, опыт таких «Окопных тетрадей» пригодится и в будущем?..