Однажды в лихие девяностые собрался я в Карпаты. Привычка ежегодно проводить хотя бы неделю в горах необоримо гнала на снежные склоны, однако навострить лыжи в сторону европейских трасс мешало, так сказать, отсутствие финансового присутствия. Наитие снизошло в образе чуть полноватой дамы-коллеги, представлявшей в те годы интересы главного информационного агентства России, в котором мы с ней работали, на западе недавно дорвавшейся до «незалежности» Украины.

Галя Н. – фамилию я из вполне понятных соображений предпочту утаить, – случайно услышав о моей отпускной загвоздке, чуть скривила изумленно аппетитные губы и сказала: «Поезжай к нам! В Москве все бандеровцев побаиваются, но они пока еще не очень высовываются, так что если хочешь задешево покататься, а по дороге Львов посмотреть, то сейчас самое время!»

Я и понятия не имел, что дневниковые наброски в блокноте вкупе с записями других поездок на «вильну Украину» сложатся со временем в небольшой информационный блок, красноречиво поясняющий, как камешек за камешком вымостилась дорожка, которую многие искренне считали «шляхом» к светлому будущему, не подозревая, что ведет она прямиком в сегодняшний ад.

КТО ЗАПЛАТИТ – ТОМУ И ЕВРОПА

Мартовским вечером мы с Галиной, приезжавшей на стажировку, а теперь возвращавшейся домой в моей компании, грузимся в купейный вагон на Киевском вокзале.

Публика вокруг разношерстная. Поезд, вообще-то, львовский, но наш вагон следует до венгерской столицы. В соседях у нас дамочка, тут же успешно наехавшая на меня с уговорами уступить нижнюю полку. Четвертое спальное место за мрачным парнем, сразу забравшемся в свое купейное поднебесье и тут же огласившего наше скудное пространство оглушительным храпом.

Добившись искомого, то бишь выжив меня с законной спальной площади, вымогательница удобств поспешила оповестить нас, что едет в Будапешт в гости к сослуживцам мужа, на заре военной карьеры обучавшего венгерских летчиков премудростям пилотирования МиГов. С тех пор ее суженый дослужился до генерала, а его друг-мадьяр до полковника. Понятия не имею, полагаются ли у венгров лампасы к генеральской форме, но если они высшему комсоставу и положены, то конкретному стражу неба над Паннонией эти полоски отличия на брюках, видимо, уже не светят, так как там никак не разберутся, а стоит ли оставлять на службе персону, в недавнем прошлом тесно связанную с Варшавским договором, а значит, и с Советскими вооруженными силами.

На личной дружбе проблемы распада соцлагеря, к счастью, пока не сказались, хотя приятели летуны-мигари несколько лет не виделись. В горбачевскую эпоху командировки от нас к ним и от них к нам ушли в прошлое, а турпутевки за границу для военных до краха СССР были под запретом. Мужу попутчицы и сейчас загранпаспорта не дали, хотя он уже в отставке. Жене никаких препон одолевать не пришлось, во что она никак не в силах была поверить.

Устав от ее трескотни, я выхожу в коридор и обнаруживаю, что не меньше трети вагона ни к России, ни к Украине ни малейшего отношения не имеют, а представляют собой стопроцентных аборигенов Ближнего Востока. Квартет дюжих бородатых парней в околотуалетном купе соседствует с двухдетной семьей в замыкающем коридор отсеке. Спрашиваю Галину, за каким лядом эта братия тащится в бывший Лемберг.

Попутчица воспринимает вопрос в штыки: «На кой черт они нам сдались. Хотят в Европу пролезть – только и всего. У кого-то получится. У кого-то нет».

Я продолжаю допытываться: а кому конкретно повезет? Галина только фыркает: кто больше заплатит, тот и проскользнет.

Мне на ум приходят кадры из виденного в детстве шпионского кинофильма «Над Тиссой». В нем, помнится, злодея с той стороны на собственных закорках переносит на тогдашнюю нашу землю контрабандист-проводник. Иноагент отплатил ему сторицей – предложил выпить на прощанье, а фляжка оказалась не только с коньяком, но и с отравой… Впрочем, это не мои заботы!

Нашу сторону границы минуем без приключений. Пограничники, как и полагается, изучают паспорта, справляются о цели поездки, на этих формальностях их интерес иссякает. Позаглядывали под нижние полки, проверили верхний багажный отсек и успокоились. Таможенник тоже не слишком усердствовал. Поманипулировал по тем же «сусекам» забавным устройством – штырем, в котором зеркальце сочеталось с фонариком, ничего не нашел и отбыл.

Арабы после отбытия стражей в зеленых фуражках разгалделись, как птицы на деревьях, но ближе к украинской земле стихли. Понять их нетрудно. Нашим пограничникам они на фиг не нужны. Документы похожи на настоящие, так что валите дальше. А вот у тех, кто поджидает пассажиров впереди на украинской стороне, говоря словами Маяковского, «собственная гордость» и тем более интерес. Захотят и подрежут крылья святой ближневосточной мечте!

ВЕДЬМЫ ПОДЖИДАЮТ В КОНОТОПЕ

С появлением украинских погранцов по вагону запорхало слово «Конотоп». Название близлежащего городка звучало так часто, будто остальные лексические единицы парубкам в барашковых шапках с трезубом на кокардах были неведомы.

Парочка «дюже гарных хлопчиков» пронесли на губах и языках сие понятие по трем первым вагонным клетушкам и наконец взялась до меня. Быстро выяснилось, что другие сочетания букв и звуков им тоже известны, но произносятся не столь звучно и угрожающе. От меня требуется сообщить, куда «пан» едет, зачем едет, надолго ли, где остановится и как относится к «незалежности».

Малейшая заминка с ответом встречает грозное напоминание о Конотопе. Выясняется, что стоит носителям «трезубов» усомниться в моей лояльности – и путешествие прервется в зловещем населенном пункте, поскольку именно в нем, как в первом пункте остановки в ближнем, но все же зарубежье я могу быть безжалостно высажен и буду под охраной поджидать встречного поезда в специально отведенном для этой цели помещении.

Пока идет словесное потрошение парня с верхней полки, я вспоминаю все, что слышал когда-нибудь о пресловутом месте, где, возможно, придется торчать несколько часов до возвращения – несолоно хлебавши и лыжи о карпатский снег не потеревши. Вспоминается, что там еще при царе Алексее Михайловиче приключилась кровавая сеча между русским войском и польско-казачьей ратью, поддержанной головорезами крымского хана. Для россиян сражение не заладилось. Лет почти триста пятьдесят это прискорбное братоубийственное событие мало кого волновало, но теперь «незалежные» почитают его не менее значимым, нежели Полтавская, Курская и Сталинградская битвы, вместе взятые.

Кроме того, великий наш инженер Владимир Шухов создал для Конотопа успешно воплощенный проект водонапорной гиперболоидной башни, уцелевшей до наших времен. Третье воспоминание – литературное. Классик украинской литературы Квитка-Основьяненко в гоголевские времена сочинил не вполне почтительное к интеллекту малороссиян произведение «Конотопская ведьма» о том, как некий сотник со товарищи затеял охоту на землячек, заподозренных в колдовских способностях. Потенциальных ведуний определяли путем попыток утопления в пруду: всплывет – ведьма, тонет – безгрешна!.. В конце концов удалая казацкая компания ударилась в пьянство: «Хорошенько выцедили от печали сколько там бутылей и еле разошлись по хатам. И после, что ни день, всё сходились тосковать, да только и пили, потому что нечего им больше было делать».

Так что с Конопотом мне заранее все ясно: ни с местными «дивчинами», ни тем более с казаками дел постараюсь не иметь, благо что пограничник нежданно смилостивился и свою прилипчивую любознательность усмирил.

С моей коллегой Галиной погранцы-«незалежники» разобрались быстро. Паспорт у нее украинский. Поэтому погранстраж заулыбался, отдал честь, но потом что-то заподозрил и спросил с оттенком недоверчивости: «А вы не запроданка будете?» Получив отрицательный ответ, хлопнул печатью о страничку паспорта и продолжил инквизиторство: «А чего ж тогда в москальскую столицу ездили?»

На счастье Галины, в коридоре наметился легкий переполох, и пограничник срочно отбыл на выяснение причин шухера, оставив генеральскую жену без допроса.

Сна после инъекции таких впечатлений не предвиделось, и я вышел следом за ловцом «запроданок». Напарник нашего допросных дел мастера азартно балакает с арабами, проявляя кое-какое знакомство с английской «мовой». Затем машет дланью покинувшему нас коллеге. Вместе уводят ближневосточников поодиночке в тамбур и возвращаются не без довольных улыбок. Заметив мой взгляд, хмурятся и принимают строго официальный вид. В итоге конотопский зал предварительного удерживания нежелательных элементов остается пустовать, а мы без помех едем дальше.

Большинство обитателей соседних каморок успокаивается, но арабы еще долго выясняют что-то между собой, надо думать на радостях, что проскочили первый этап большого эмигрантского пути. Наконец, появляется проводница и без малейшего намека на низкопоклонство перед иностранцами прикрикивает на них. Повелительницу туалетов и кипятильника они ослушаться побоялись, и в вагоне подобно чернильной кляксе на промокашке расползается тишина. Проводница, однако, продолжает сновать челноком между тамбурами, чертыхаясь под нос. По ее реакции ясно, что неизбежные визитеры здорово наследили и намусорили. Осторожно и вполголоса спрашиваю: а бывает, что высаживают? Тетка снисходительно поясняет: «Наших редко, разве что совсем разъерепенятся. А этих, – машет дланью в сторону арабских купе, – если совсем поскупятся!»

...В Киеве покупаю русскоязычную газету. Попалась на глаза двадцатистрочная заметка с заголовком типа «Новый вид экспорта». Оказывается, некое предприятие успешно освоило массовый выпуск пластиковых фаллосов и уже нашло в Европе первого оптового потребителя. Дебютная партия невелика, но покупатель сулит новые заказы, если начальная порция разойдется.

Сосед с полки напротив терпеливо выжидает, пока я просматриваю номер, и, стоило мне его отложить, просит разрешения почитать. Через минуту-другую натыкается на ту же публикацию, тычет в нее пальцем и спрашивает: «Читали»?» Я киваю в ответ. Попутчик улыбается и вполголоса говорит: «Теперь уж точно заживем!»

ВТОРОЕ КЛАДБИЩЕ СТАРОГО СВЕТА

...Аборигены советских провинций обожали сравнивать что-то из исторического достояния своих палестин с европейскими аналогами. Отголосок этому обыкновению имеется хотя бы в книге Бориса Балтера «До свидания, мальчики», повествование в которой ведется от первого лица. Герой этой трогательной автобиографической повести извещает читателя, что местный пляж считается вторым в Старом Свете. Притом никто не мог сказать, где и когда заседала комиссия, распределявшая призовые места. Тот же юноша – судя по всему, alter ego автора – упоминает, мол, никто не сомневался – члены жюри сплутовали, поскольку пляжу детства полагалось быть только первым.

Нечто подобное и во Львове. Когда-то оказался я в Охотском море на палубе траулера «Нерка». Кандей, как именовали на рыбацких судах поваров, угощая жареными крабами, спросил, бывал ли я на Львовщине. Узнав, что в Прикарпатье меня тогда еще не заносило, очень весомо сказал: «У нас кладбище второе в Европе, сразу после Пер-Лашез!» До парижского некрополя я в ту пору тоже доехать не удосужился, поэтому заверил моего кормильца, что верю ему на слово!

Возможность убедиться в высоком еврорейтинге места упокоения львовян мне представилась примерно восемнадцатью годами спустя. Припомнив случайный разговор на кладбищенскую тему среди соленых волн между Камчаткой и материком, я упомянул о нем в разговоре с Галиной незадолго до прибытия на львовский вокзал, не удержавшись от нескольких капель иронии.

Сомневаться в высочайшем уровне львовско-лембергской похоронно-кладбищенской культуры у меня ни малейших поводов не имелось, но постоянное выпячивание достоинств Лычаковки, как по-простонародному именуется это место вечного упокоения, невольно навевало не вполне траурное настроение. Коллега нескрываемо обиделась, если не обозлилась: «Там сама Заньковецкая лежит! – заявила она мне в полуярости. – А ее Чехов в «Чайке» вывел!»

Не будучи записным театралом, я все же слыхивал: современники полагали, что вывел Антон Павлович в образе великолепной лицедейки, а заодно и скупердяйки, держащей в черном теле не только слуг, но и собственного сына, совсем не Заньковецкую, а одну из своих театральных пассий Лидию Яворскую. Что же касается надгробия на Лычаковке, то покоится под ним Регина Марковская, которая действительно была актрисой, но покинула наш бренный мир, когда Чехову было всего семнадцать лет и никто (включая его самого) не догадывался, какая прижизненная слава и какое посмертное почитание ему уготовано.

Но… последнее дело разубеждать женщин, уверовавших во что бы то ни было, так что я предпочел промолчать. В конце концов, какая разница для обладателя могилы, за кого его примут случайные прохожие. Остановятся у красивого надгробия, вздохнут… Ну и спасибо!

Ни к этому ли призывал автор надгробия на кладбище петербургской Александро-Невской лавры, могила которого заставит любого приостановиться эпитафией «Прохожий, ты стоишь, но ляжешь так, как я». И последние строки воистину незабвенны: «Я дома – ты в гостях. Подумай о себе». За скрупулезность цитирования не ручаюсь, привожу скорбно-ироничный текст таким, каким остался в памяти.

А памятником почтили Марковскую и впрямь чудесным. Тот же судовой кок-кандей, горделиво повествовавший мне о Лычаковке посреди охотоморских волн, знать не знал о судьбе Марковской, но не преминул сказать, что «лежит словно живая, будто заснула».

Львовяне и в самом деле прозвали со временем этот памятник «Спящей красавицей».

Надо полагать, ничего ему – памятнику – в будущем не грозит, ибо слишком он хорош и популярен, хотя прежде на Лычаковке бывало всякое.

Примерно за четверть века до смерти Марковской магистрат Лемберга решил избавиться от забытых могил и прямо на кладбище установил устройство для дробления гранита, мрамора и прочих траурных составных земной тверди. В челюсти этого камнеедного монстра отправились бесхозные плиты, обелиски, простенькие статуи с мест упокоения, на которые десятилетиями никто ничего не возлагал, и даже кресты. Полученным щебнем посыпали дорожки и аллеи…

Понятное дело, кладбищам без подобного прореживания, отдаленно смахивающего на санитарные лесные вырубки, не обойтись, но все равно грустно.

...Современность тоже не скупится на крайне сомнительные достижения в борьбе с героями недавнего прошлого, неугодными «незалежной» современности. Неподалеку от «словно живой» каменной красавицы-актрисы вижу красное пятно на черном мраморе надгробия. Похоже, что о камень разбили бутылку с красными чернилами или еще какой-то схожего цвета жидкостью. Подойдя вплотную, расстаюсь с вопросами насчет умственного состояния осквернителей праха. В могиле, с которой безымянные недоумки сводили счеты, покоится Ярослав Галан: публицист, не щадивший своим пером ни бандеровцев, ни даже самого папу римского.

Трудно сказать, читывал ли Пий XII, занимавший в те годы ватиканский престол, ядовитые памфлеты Галана, или же убийцы журналиста свели с ним счеты по собственной инициативе, но заряд ненависти до сих пор не иссяк.

Другому неудобному для буйных радетелей «незалежности» литератору повезло на Львовщине больше. Памятник Петро Козланюку, запомнившемуся мне с детства по его трогательной книжке «Юрко Крук», лычаковские варвары пощадили. Забегая вперед, упомяну, что улицу, названную в честь автора этой повести о непростой участи деревенского мальчика в Австро-Венгрии, совсем недавно переименовали. Самые теплые эпизоды жизни подростка Козланюк связал с русскими солдатами, квартировавшими в деревне его юного персонажа. Нескрываемую симпатию Юрка Крука к нашим военным его литературному отцу не простили, припомнили писателю и «коммунистическое» прошлое…

Теперь граничащая с Лычаковкой городская магистраль зовется улицей «Героев Мариуполя»...