Заголовок этих заметок мне подсказал… знаменитый российский флотоводец адмирал Степан Макаров!
Вернувшись из многотрудного и опасного плавания на первом в мире ледоколе, построенном по его проекту для освоения Северного морского пути, он выпустил объемистый том «Ермак» во льдах». В книге повествовалось не только о путешествии, но и о том, каким автору виделось недалекое будущее северных окраин России.
На страницах этого географокораблестроительного труда Макаров и оставил как провидческую, так и афористичную фразу: «Простой взгляд на карту России показывает, что она своим главным фасадом выходит на Ледовитый океан»!

АВТОГРАФЫ НА СКАЛАХ «ВЕСТНИКА»

Для закрепления и сбережения за Россией этих побережий стране потребовался новый флот – единственный, в название которого изначально вынесено было не наименование океана или моря, а географическое расположение потенциального театра военных действий.

Со временем на берегах фьордов, давших приют надводным и подводным кораблям, выросли города, причем многие из них далеко не сразу удостоились собственных имен на географических картах. В бюрократической переписке их несколько загадочно именовали аббревиатурой «ЗАТО», что означает «закрытое административно-территориальное образование». В народе же чаще всего довольствовались общим для подобным населенных пунктом понятием «почтовый ящик».

В относительно недавно завершившуюся эпоху открытий неведомых прежде земель возникла традиция называть безымянные еще географические объекты в честь кораблей, капитаны и штурманы которых впервые описали их и нанесли на карты. Гора Вестник, громоздящаяся над городом Полярным, получила название по имени крейсера, исследовавшего эти суровые берега. Теперь же по надписям на валунах и скалах Вестника впору изучать топонимику России.

Я бродил среди глыбин и расселин, расцвеченных рыжими, зеленоватыми и желтыми пятнами въевшихся в камень лишайников, и не без смешанного с восторгом удивления читал названия российских столиц, всем известных городов и мало кому, кроме их жителей, ведомых поселков и деревень, откуда на службу в Заполярье приносило волнами призыва восемнадцатилетних россиян. Не скрою, не очень-то склонен я одобрять подобные «автографы» на лоне природы. Но все же… одно дело – надписи типа «ильфпетровских» героев «Киса и Ося здесь были» и совсем другое такие, как в Полярном, напоминания о непростой службе, риске, а нередко и доблести!

Одно из здешних поверий гласит, что оставивший в первом же увольнении подобную памятку благополучно дотянет флотскую лямку до дембеля. С годами и десятилетиями обычай видоизменился, и теперь уволенные в запас метят гору на прощание с Полярным. Так и вправду разумней. Мало ли что может приключиться на воде или в толще морской! А прощальный автограф – твердая гарантия, что оставивший его вернулся домой живым-невредимым, пофорсил несколько дней в пижонистой морской форме и бескозырке с развевающимися на ветерке ленточками и занялся мирными делами.

Сверху видно все! На свинцовой заполярной воде Екатерининской гавани мрачнели черные «батоны» (как фамильярно выражаются начинающие подводники) субмарин и более мирные очертания не столь серьезных кораблей. Мои блуждания вскоре привлекли невесть откуда взявшийся патруль, который поинтересовался документами, но, изучив командировочное удостоверение с положенными разрешительными штампами, отправился дальше пугать любителей пачкать надписями окружающую среду. На прощание я получил совет не увлекаться съемками, хотя фотографии всех, пожалуй, появляющихся здесь подлодок в ассортименте красовались в городских ателье.

Будучи личностью законопослушной, я пламенно пообещал не рисковать и продолжил любоваться извилистыми берегами фьорда и ненадолго приоткрывшимся от ползущего с Баренцева моря тумана, выходом на просторы, откуда далеко не всем удавалось вернуться в эту защищенную от убийственных ветров, незамерзающую гавань.

ПОСЛЕДНЕЕ ЧЕСТВОВАНИЕ БАРОНА ТОЛЛЯ

...У одного из причалов, вплотную примыкающего в горе Вестник, издали видна прорубленная в скале щель. Жители уверяют, что пустующая теперь рукотворная пещера некогда хранила припасы для многих полярных путешествий.

В наши дни, услышав слово-термин «яхт-клуб», нетрудно настроиться на легкомысленный лад. Были ж, однако, и более уважительные к яхтам времена. Летом 1900 года в Александровске-на-Мурмане, как тогда именовался Полярный, встретились сразу два, говоря современным языком, научно-исследовательских судна, пришедшие в Екатерининскую гавань под флагами Невского яхт-клуба. На «Андрее Первозванном» руководил плаванием по исследованию арктических морей известный уже тогда ихтиолог и зоолог Николай Книпович, а на яхте «Заря», пришедшей из Санкт-Петербурга, собиралась на почти неведомый восток Северного ледовитого океана экспедиция барона Эдуарда Толля.

Книпович ознакомил коллег с работами своих коллег и дал обед, после которого в дневнике начальника оказались пророческие слова: «Это был последний обед, которым нас чествовали». Прощальная трапеза и впрямь оказалась финальной. Толль, одержимый поисками легендарной Земли Санникова, сгинул в белом безмолвии полярных просторов. Спутникам повезло куда больше, одному из них выпала на долю и подавно фантастическая судьба, оборвавшаяся через два десятка лет в студеных водах Ангары, куда бесцеремонно вместо похорон бросили после расстрела тело адмирала Колчака.

Но высмотреть свое будущее за горизонтом времен еще никому не удавалось. Толль в обществе Книповича и его жены осмотрел «маленький и довольно пустынный городок», каким предстал перед ними Александровск-на-Мурмане. В нем, по словам барона, имелось «лишь несколько недавно построенных жилых домов для чиновников, церковь и еще несколько зданий». После отплытия он не без иронии записал в дневнике: «Сегодня мы в первый раз спали под «музыку», так как отныне на борту находятся собаки... Буду надеяться, что крыша лаборатории не обрушится под тяжестью собак».

Судя по интонациям записей, мрачные предчувствия Толля не беспокоили. Остальные тоже обходились без тревог. Ближняя Арктика их не пугала. Барон вскользь упоминает, что встретил на прогулке своего лучшего матроса Евстифеева, который недавно зимовал на Новой Земле. Этот нижний чин явно был личностью необычной, и очень жаль, что Эдуард Васильевич не рассказал о нем подробней, упомянув только, что Евстифеев нес покупки, «приобретенные на литературный заработок за подготовленные им к печати былины». Удивительного рулевого провожала жена, приехавшая с детьми проститься с мужем.

Евстифеев в отличие от своего начальника благополучно вернулся в Екатерининскую гавань. А вот Толлю суждено было открыть трагический мартиролог жертв Арктики, который через дюжину лет продолжат имена Георгия Брусилова и Владимира Русанова, пытавшихся, стартовав отсюда, пройти в Тихий океан Северным морским путем…

Барону Толлю городок, точнее, даже поселок напомнил «по своему положению и общему виду» города Финляндии. Став в 1930-е годы базой сначала Северной флотилии, а потом и полноценного Северного флота, а попутно «разжалованный» из города Александровска в село Полярное, он обрел местами не столько скандинавский, сколько средиземноморский облик. Говорят, что первый комфлотом Константин Душенов побывал по службе в Италии и так пленен был видами тамошних портов, что приказал архитекторам строить дома с непривычными для Русского Севера арками. Улицы, спроектированные тогда, до сих пор называют «душеновскими линиями».

СКУЛЬПТОР ИЗВАЯЛ МАРКСА С… ГАДЖИЕВА!

В когорте полярненских героев-подводников, прославившихся в годы Великой Отечественной, немало славных имен, но Магомеду Гаджиеву среди них отведено особое место. Предание гласит, что именно ему принадлежат слова «Нигде нет такого равенства, какое существует на подводной лодке, где все или побеждают, или погибают».

Азартный и находчивый уроженец Дагестана не довольствовался торпедными атаками, а первым в истории решился на всплытие, чтобы поразить цель снарядами из палубного орудия. Он и другой не забытый по сию пору обычай ввел, рискнул в нарушение правил сообщить о результативном возвращении из похода выстрелом из той же пушки. Говорят, что некто из самых ретивых политработников пытался добиться разжалования Гаджиева за эту внеуставную стрельбу, но командовавший в ту пору Северным флотом адмирал Арсений Головко припомнил рьяному комиссару, что победителей не судят.

Пьеса о жизни и подвигах Гаджиева долго шла на сцене Драматического театра Северного флота. А премьера ее состоялась в дни 70-летия этой важнейшей группировки Российского ВМФ в 2003 году. В город Полярный тогда приехала делегация из Дагестана, прибыли гости из всех городов, в честь которых названы субмарины северян. Собралось в зале и немало ветеранов, от наград которых в зале буквально бегали световые зайчики. Особенно много было участников знаменитого противостояния советских и американских моряков во время бесконечных ближневосточных кризисов. Историй, которых я наслушался тогда за дни командировки в Полярный, вполне могло хватить на пару дюжин очерков, а то и повестей. Фамилия Гаджиева в те дни звучала не только из-за огней рампы. Почетным гостем торжеств был именитый скульптор Лев Кербель, служивший некогда на Северном флоте военным художником. В Музее боевой славы Полярного, куда пригласили бывшего краснофлотца, он подолгу останавливался у флотских реликвий, с владельцами которых он не раз встречался в годы службы. С разрешения хранителей он взял в руки несколько фигурок с шахматной доски, за которой коротали время в походах матросы и офицеры подлодки Героя Советского Союза Николая Лунина.

«Вот этим ферзем он мне мат поставил, – разулыбался Кербель, – я к ним на борт после удачного возвращения из похода пришел, чтобы для многотиражки ребят зарисовать. Они и уговорили на пару партий. Друг с другом-то играть надоело!..»

Не сразу отошел ваятель от небольшого бюста Карла Маркса, подаренного им в предыдущий приезд к подводникам. Создал его Кербель в поисках изобразительного решения монумента, высящегося по сию пору на московской Театральной площади. «Никому прежде не говорил, – сказал скульптор, – что Маркса-то я с Гаджиева ваял. Дело как было. Мы гаджиевскую К-23 из похода встречали, и так мне его поза запомнилась, когда он на рубке стоял, что почти через двадцать лет я в Марксе ее повторил. Черты лица, конечно, Марксовы, Гаджиев внешне не слишком на него походил, а горделивая осанка уверенного в себе человека – это от Магомеда!»

Выходит, что, кроме памятников в Заполярье и родном для Гаджиева Дагестане, он в какой-то степени увековечен и… в образе автора «Капитала»!

ЗА ЭКВАТОР БЕЗ НЕПТУНА

Есть в Полярном небольшая, но впечатляющая аллея Героев, посвященная полярненцам, удостоенным медали «Золотая Звезда». На ней рядом с Магомедом Гаджиевым, Ярославом Иосселиани есть портрет Григория Щедрина.

...У любой подлодки, выжившей в военные годы, своя неповторимая судьба. Но сравниться с щедринской ни одному подводному кораблю ее поколения не удалось. По военной необходимости она, в составе дивизиона подобных ей «боевых единиц», совершила уникальный переход из Тихого океана в Полярный на Баренцево море. А уже после 1945 года Северным морским путем вернулась во Владивосток, оказавшись первой в истории субмариной, совершившей первое в истории путешествие вокруг света, пусть даже с разными капитанами и экипажами. Сама она вознесена на пьедестал во Владивостоке на берегу бухты Золотой Рог, став памятником-музеем.

Номер ее хорошо знаком военным морякам. В годы Великой Отечественной войны пришедшие с Дальнего Востока подводники-тихоокеанцы потопили 35 судов противника, из которых 14 пришлось на долю пятьдесят шестой эски. Ее командир Григорий Иванович Щедрин оставался на службе добрых четверть века после 9 мая 1945 года, уволившись в запас в звании вице-адмирала.

Многие годы его службы связаны были с Камчаткой. За 12 лет работы на суровом и романтичном полуострове я не раз встречался и беседовал со Щедриным и сейчас предлагаю читателям несколько фрагментов из записей разговоров с легендарным подводником.

– Григорий Иванович, наша первая встреча пришлась почти на пятидесятилетие вашей флотской карьеры. В этой связи я рискну припомнить слова одного из ваших коллег, сказавшего, что моряк помнит первое плавание, последнее и… одно!..

– Первого испытания морем я удостоился в 13 лет, и был я тогда юнгой на парусной шхуне «Диоскурия». А ровно через полвека с того же самого рейда близ села Ново-Михайловского на Черном море я отправился в рейс на учебном судне Ростовского мореходного училища «Адмирал Лунин», названном в честь моего боевого друга. Он вошел в историю своей атакой на гитлеровский линкор «Тирпиц». А в 1926 году я, конечно, мечтал о дальних странах, но и представить не мог, что мне придется огибать земной шар командиром подводной лодки.

– Путь от юнги парусника до командира боевой субмарины занял у вас пятнадцать лет. В те годы происходило во всех смыслах возрождение и становление отечественного военно-морского флота…

– С удовольствием припомню один курьезный случай. Когда корабль пересекает экватор, то морские традиции обязывают всех новичков принять «крещение» от бога морей Нептуна. И в его роли должен выступать непременно тот, кто уже преодолевал невидимую в море границу между Северным полушарием и Южным. Так вот представьте себе – дело было в тридцатых годах XX века, – у нас на борту не оказалось ни одного «крещеного». Иначе говоря, некому было изображать Нептуна. Наш капитан нашел оригинальный выход. На общем собрании выбрали комиссию «по крещению». Она собралась около бушприта, и стоило ей по заверению вахтенного штурмана оказаться на другой половинке планеты, как судно резко повернуло вправо и как бы впритирку к экватору развернулось на север. Меня, несмотря на молодость, тоже включили в «крестильный» состав, и остальных членов экипажа мы посвятили в «нептунят» с полным на то основанием!

Вскоре после этого события я стал старшим помощником капитана большого танкера, получил диплом капитана дальнего плавания и в 1934 году «по призыву партии», как тогда это называли, перешел в Военно-морской флот… Переподготовку на подводника проходил на Балтике. В 1941-м стал командиром С-56, а примерно через год наша подлодка отправилась в первую такого рода экспедицию.

– Если не ошибаюсь, на вашем пути вообще не было мирных морей.

– Нас атаковывали дважды. Это могли быть японские подлодки, могли американские по ошибке или...

Но мы в Полярный добрались благополучно, хотя одна торпеда буквально чиркнула нас по днищу, а другая прошла всего в полусотне метров за кормой. Не всем так везло. В Петропавловске-Камчатском есть памятник подводной лодке Л-16. Ею командовал мой друг Дмитрий Гусаров. Его экипаж тоже следовал в составе нашего дивизиона в Баренцево море, но в тысяче примерно миль от Сан-Франциско подлодка была потоплена неизвестным морским пиратом. Та же участь реально грозила и всем остальным. Из любого облака мог спикировать бомбардировщик, из любой волны мог выглянуть перископ. К тому же большую часть времени все шли в надводном положении, миновали все климатические зоны. Бывали дни, когда температура в отсеках поднималась до 50 градусов. Экипажу приходилось нелегко, а тут еще новая опасность – из-за высокой температуры взрывчатка могла потерять свои свойства, а значит, лодка осталась бы безоружной. Пришлось весь лед из холодильников, так необходимый людям, перенести в минный погреб. Не баловал океан. В пресловутом Бермудском треугольнике угодили в тропический ураган, высота штормовых волн достигала шестнадцати метров. Немногим легче было в Северной Атлантике. Хватало и экзотики: однажды подлодке пришлось буквально расталкивать гигантских морских черепах, зачем-то скопившихся прямо перед нами.

– Но ведь поначалу рассматривалась возможность добраться в Полярный Северным морским путем.

– Приказы не обсуждаются, и мы выполнили бы и этот, но шла война. Ледовая разведка отсутствовала. Ни ледоколов, ли судов сопровождения командование выделить не смогло, а без них идти в Арктику было затеей просто самоубийственной. Так что мы отправились к цели через Тихий океан и Панамский канал. Но обратно во Владивосток С-56 возвращалась северными морями, но с другим командиром. Друзья, участвовавшие в этом переходе, в одну из наших встреч через много лет шутили, что у нашей подлодки была тогда возможность стать первой субмариной-зимовщицей в Арктике. Я в ответ напомнил им, что моряки выход из положения всегда привыкли находить. Среди архивных документов мне как-то встретилось упоминание уникального эпизода. Во время Крымской войны было решено эвакуировать население Камчатки в Николаевск-на-Амуре. Но приказ пришел поздно, и Авачинскую бухту затянуло льдом. Так вот, фарвартер пришлось прорубать… топорами! К счастью, в то лето, когда состоялся бросок на восток, ледовая обстановка выдалась щадящей и удалось добраться к Берингову проливу без топоров.

ПОСЛЕСЛОВИЕ О МИРОЛЮБИИ

Встречаясь с подводниками, я не раз спрашивал собеседников, а где же они могут найти применение своему опыту и оружию вне пределов стратегических оборонных нужд. Ответы были, как правило, лаконичными и сводились к тому, что нужнее всего подводники окажутся на Севере. Недоступная еще недавно Арктика становится полем столкновения политических интересов разных и порой даже весьма далеких от Заполярья стран. А где политика, там и бизнес, всегда охочий до того, чтобы прибрать к рукам чужие природные достояния. Так что… дорожа и гордясь северными просторами, надо еще уметь их защищать. И в небе, и на суше, и во льдах, и под водой!