Постановляю:
1. Прервать осуществление законодательной, распорядительной и контрольной функций съездом народных депутатов Российской Федерации и Верховным Советом Российской Федерации до начала работы нового двухпалатного парламента Российской Федерации – Федерального собрания Российской Федерации – и принятия им на себя соответствующих полномочий руководствоваться указами президента и постановлениями правительства Российской Федерации. Конституция Российской Федерации, законодательство Российской Федерации и субъектов Российской Федерации продолжают действовать в части, не противоречащей настоящему указу. Гарантируются установленные Конституцией и законами права и свободы граждан Российской Федерации.

2. Конституционной комиссии и Конституционному совещанию представить к 12 декабря 1993 года единый согласованный проект Конституции Российской Федерации в соответствии с рекомендациями рабочей группы Конституционной комиссии.

3. Временно до принятия Конституции и Закона Российской Федерации о выборах в Федеральное Собрание Российской Федерации и проведения на основе этого Закона новых выборов:

– ввести в действие Положение «О федеральных органах власти на переходный период», подготовленное на основе проекта Конституции Российской Федерации, одобренного Конституционным совещанием 12 июля 1993 года;

– наделить Совет Федерации функциями палаты Федерального Собрания Российской Федерации со всеми полномочиями, предусмотренными Положением «О федеральных органах власти на переходный период».

Установить, что осуществление указанных полномочий Совет Федерации начинает после проведения выборов в Государственную Думу.

4. Ввести в действие Положение «О выборах депутатов Государственной Думы», разработанное народными депутатами Российской Федерации и Конституционным совещанием. Провести в соответствии с указанным Положением выборы в Государственную Думу Федерального Собрания Российской Федерации. Федеральному собранию рассмотреть вопрос о выборах президента Российской Федерации.

5. Назначить выборы в Государственную Думу Федерального Собрания Российской Федерации на 11–12 декабря 1993 года…

10. Предложить Конституционному Суду Российской Федерации не созывать заседания до начала работы Федерального Собрания Российской Федерации.

11. Совет министров – правительство Российской Федерации осуществляет все предусмотренные Конституцией Российской Федерации полномочия с учетом изменений и дополнений, введенных настоящим указом, а также законодательством…Осуществить правопреемство в отношении полномочий Верховного Совета Российской Федерации как учредителя во всех сферах, где учредительство предусмотрено действующим законодательством…

Президент РФ Борис Ельцин. Москва, Кремль. 21 сентября 1993 года, 20.00 час. № 1400».

Вчитываясь в строки президентского указа № 1400, подписанного Борисом Ельциным ровно двадцать лет назад, в горячем сентябре 1993-го, – указа, предопределившего стремительный марш русского общества в иное политическое качество, переведшего страну из затяжной борьбы показных социал-демократических и реальных авторитарно-демократических принципов в жесткие рамки единоличного авторитарного правления и продемонстрировавшего, наконец, что все наши державные процессы обретают характер революции сверху, поневоле испытываешь ощущение, называемое дежавю. Действительно, нечто подобное Россия, пожалуй, пережила за 86 лет до того – летом 1907-го, в пору так называемого Третьеиюньского государственного переворота, когда Зимний дворец прекратил сессии Второй российской думы и ощутимо изменил тогдашнее избирательное законодательство.

Даже общая риторика двух документов – из недавней истории Российской Федерации и давнего прошлого Российской Империи (от вторника 21 сентября 1993-го и воскресенья 3 июня 1907-го) – похожа до слез, до сердечной боли. «Медлительное рассмотрение Государственной Думой Росписи Государственной (бюджета. – Я. Е.), – говорилось в Манифесте царя Николая II, – вызвало затруднения в своевременном удовлетворении многих насущных потребностей народных. Право запросов Правительству значительная часть Думы превратила в способ борьбы с Правительством и возбуждения недоверия к нему в широких слоях населения…

Все это побудило Нас указом, данным Правительствующему Сенату 3 сего июня, Государственную Думу второго созыва распустить, определив срок созыва новой Думы на 1 ноября сего 1907 года… Все изменения в порядке выборов не могут быть проведены обычным законодательным путем через ту Государственную Думу, состав коей признан Нами неудовлетворительным, вследствие несовершенства самого способа избрания ее членов. Только Власти, даровавшей первый избирательный закон, исторической Власти Русского Царя, довлеет право отменить оный и заменить его новым.

От Господа Бога вручена Нам Власть Царская над народом Нашим. Перед Престолом Его Мы дадим ответ за судьбы Державы Российской. В сознании этого черпаем Мы твердую решимость довести до конца начатое Нами дело преобразования России и даруем ей новый избирательный закон, обнародовать который повелеваем Правительствующему Сенату. От верных же подданных Наших Мы ждем единодушного и бодрого, по указанному Нами пути, служения Родине, сыны которой во все времена являлись твердым оплотом ее крепости, величия и славы…»

Как похожи обе августейшие бумаги! По смыслу, содержанию, ментальному мировосприятию и даже причинам, побудившим авторов-олимпийцев взяться – правда, с солидным интервалом – за перо. Различие заключается лишь в подаче материала. Там – монументальный стиль-водопад, что наполнен до краев трогающим душу красиво-высокопарным суесловием. Здесь – набор приземленных доводов, текстовка, изготовленная в добрых традициях полусоветского трафаретного волапюка, каковой слегка приправлен убогой псевдолиберальной фразеологией. Но это, конечно, детали.

Главное в другом – в том, что сии акты подводили черту под эпохами предыдущих смут, восстанавливали единоличную власть, ориентировали общественное мнение на очередной этап стабильности и покорности. В первом, царском, случае люди столкнулись с попыткой горнего Олимпа упрочить осыпавшийся фундамент перед неотвратимой политической катастрофой. Во втором, президентском, варианте Россия увидела стремление – тоже в борьбе исполнительной вертикали с парламентом – оградить молодые ростки буржуазно-рыночных связей, частнособственнических отношений, многоукладных экономических форм, поместив эти «дары» недолгого еще послебольшевистского развития в надежную административную теплицу.

Там – страна зигзагами, справа налево и слева направо двигалась к средневековой партийно-тоталитарной диктатуре. Здесь – она уже выходила из нее через период первоначального накопления капиталов и авторитарную управленческую сетку. Там – власть вначале (весной 1906-го) опубликовала своеобразную конституцию – Основные законы Российской империи, а затем созвала законодательные институции (Государственные Думы – в общем-то, детище революционной улицы), поэтапно расформировав две из них – распустив первую (в июле 1906-го) и разогнав, с корректировками избирательного права, вторую (в июне 1907-го). С третьей, «столыпинской» Думой монархии как будто удалось договориться. Здесь – президентское окружение сначала разгромило танковой атакой (до этакого царизм не доходил даже в кавалерийском варианте!) Верховный Совет РФ, рудимент красного строя, обогащенный, однако, на излете советской власти некоторыми – напоказ – оппозиционно-антикоммунистическими чертами, а потом,12 декабря 1993-го, «изваяло» новый, несоветский парламент – двухпалатное Федеральное Собрание (Госдуму и Совет Федерации). А заодно приняло удобную для себя Конституцию.

Конституция была поднята над страной на тугих парусах народного референдума, тогда как Основные законы 1906 года вошли в жизнь и быт старосветским приемом – указом Государя Императора Правительствующему Сенату. Тем не менее и паруса нашей демократической Конституции (Основного закона РФ) не оказались романтически белоснежными. Ее чеканные нормы (2 раздела, 9 глав и 137 статей) не вызвали гражданского пыла и не собрали даже трети голосов всех потенциальных избирателей. За нее высказались около 33 миллионов человек – 58,4 процента пришедших на участки и 32, 3 процента всех, кто был внесен в электоральные списки. Но Кремль без особых трудностей продавил итоги этого судьбоносного волеизъявления, окрестив их «триумфом народовластия». В лагере оппозиции попытались кричать и шуметь, но без излишней старательности: над умами и душами еще тяготел октябрьский шок, а в ушах слышались пушечный гул и лязг танковых гусениц.

И все-таки политическая правда и историческая правота были на стороне Бориса Ельцина, а не вице-президента Александра Руцкого и спикера Руслана Хасбулатова. Не случайно царь Борис остался в кремлевских покоях, а Александр Владимирович и Руслан Имранович угодили на нары лефортовских камер. Да, цена ельцинской победы велика: число жертв бурных всплесков 3–4 октября, когда возле резиденции Верховного Совета – Белого дома на набережной – развернулись нешуточные бои, составило, по данным Генеральной прокуратуры, 148 человек. Включая несовершеннолетних юношей и девушек, волей-неволей втянутых в трагический водоворот междуусобных сражений. А по неофициальным подсчетам, хоронили и отпевали чуть не вдесятеро больше – до полутора тысяч человек. Что ж, такова расплата за современную гражданскую войну даже локального масштаба.

Но успех президентской команды – так же, как и разгром верховносоветовского «клуба» – был предопределенным и предсказуемым. Провокации провокациями, жестокость жестокостью, властолюбие властолюбием, честолюбие честолюбием и сребролюбие сребролюбием, а небесный компас всегда указывает конкретную дорогу и назначает конкретного проводника. Поводыря! Мать-история – прекрасный режиссер, который лучше и глубже остальных знает, кого, когда и на какой срок выводить в какой именно угол мировой театральной сцены и когда прятать за кулисами, спуская затем в подвал, где хранится отработанный пыльный реквизит.

Эпоха первоначального накопления капиталов – время, переживаемое Россией в 1990-х и продолжающееся по сей день, – требует двух базовых факторов. В первую очередь, грамотной, под разумным контролем верховной власти социально-экономической линии, нацеленной на закладку мощного буржуазного класса и успешное движение общества вперед. По старинному присловью: сначала бедные в бедной стране, потом богатые в бедной стране, потом богатые в богатой стране. Кроме того, всесветный опыт подсказывает, что «мой Боливар не вывезет двоих». Сиречь молодая государственная машина не сможет ритмично функционировать в рамках постоянного двоевластия – нервного перетягивания каната между двумя вертикалями, законодательной и исполнительной.

Поучительные уроки Февральской революции с ее то затихавшими, то усиливавшимися спорами Советов и Временного правительства (спорами, в которые мастерски втиснулся вышедший из подпольной клетки хитроумный тоталитарный хищник) были как-то недостаточно учтены в 1990-е годы – на новом витке русской демократии. Впрочем, – справедливости ради – следует присовокупить, что сил для немедленной победной дуэли не было ни у того, ни у другого лагеря. И они топтались, как борцы на татами. А в повестке дня стоял ключевой вопрос – установление в России сильной и дееспособной власти.

По целям и задачам перспективного развития ей надлежало быть демократической. По системному преемству с рухнувшей тоталитарной моделью она не могла лихо перепрыгнуть объективные ступени, и ей полагалось быть авторитарной. Ведь по сравнению с тоталитарно-диктаторскими укладами, где непомерно притязательная верхушка тщится контролировать все и вся – до длины женских юбок, в авторитарных «организмах» курируют преимущественно важнейшие жизненные грани – сферы, соприкасающиеся с динамичной поступью «за горизонт». В мелочи и частности авторитарные вожди не вникают.

Элементарная логика нашептывала: русской власти, складывавшейся в 90-е годы (всерьез и надолго!), суждено стать авторитарно-демократической. То есть двуслойной по облику и сути. Двуслойной, но не двойственной. Монолитной конструкцией, а не рассыпанной храминой. Неизбежно возникал вопрос: какой из ветвей – законодательной или исполнительной – выпадет жребий превратиться в опору новой государственной машины? Ответ навевали исторические параллели: всегда и везде в переходный период на передний план выступала исполнительная вертикаль, правительственная администрация, выдвигались чиновники-управленцы – люди, отвечающие (иное дело, сколь результативно) за отрасли непосредственного жизнеобеспечения.

Так, кстати, шло и в просвещенной Европе XV–XVII столетий, когда под ее небом протекали процессы, приблизительно и отдаленно напоминавшие наше отечественное накопление капиталов на стыке XX и XXI веков. Бразды принадлежали абсолютным монархам и их дисциплинированным министрам. Парламентариям же – когда их собирали! – дозволялось протестовать и подавать петиции на высочайшее имя. Смысл сего феномена блестяще (хотя, может быть, и легендарно) отразил «король-солнце» Людовик XIV: посетив здание парижского муниципалитета и взяв там пухлые хронологические записи за многие годы, помазанник Божий бестрепетно вырвал из переплетенной книги страницы, посвященные разбродной аристократической Фронде. И, взглянув на изумленные лица муниципальных служащих, не привыкших к таким нравам, пояснил: «Думаете, господа, что государство – это вы? Ошибаетесь: государство – это я!»

Из-за вышеописанных сюжетов и развернулся осенью 1993-го домашний «спор славян между собою». В этих исступленных схватках как-то утонула рутинная «бытовщина» – вопросы экономики и социального вспомоществования. А положа руку на сердце следует признать, что по многим хозяйственным и финансовым аспектам руководство Верховного Совета – как органа избираемого и оттого зависевшего от простых людей – стояло на более основательных, более реалистичных позициях, нежели президентская группировка. Доктор экономических наук Руслан Хасбулатов мог – в отличие от советников царя Бориса – щегольнуть цитатами прославленного английского профессора Джона Кейнса, выступавшего за государственный пригляд в народном хозяйстве и предостерегавшего от поспешной приватизации на ранних стадиях буржуазного становления. Ельцинская же бригада, не обременяя себя теоретическими изысками, мчалась на всех парах к собственности и богатству. Через раздел казенного имущества и форсированную ваучеризацию. Каждый шаг такого рода воспринимался в экономическом смысле как «посев» крепкого буржуазного класса, а в политическом плане – как еще один гвоздь, забитый в гроб тоталитарного коммунизма. За ценой не постояли…

Грех, естественно, выдавать индульгенцию и тогдашнему депутатскому корпусу. Парламентарии не налагали руку на заводы, газеты и пароходы не потому, что были кристально честны и дивно незапятнанны, а потому, что не имели сравнимого с чиновниками доступа к манящим общественным благам. Изменись кадрово-политическая диспозиция – и мы в мгновение ока узрели бы среди крупных владельцев и счастливых арендаторов имена, блиставшие дотоле идеальной нравственной чистотой. Ну, слаб человек по природе своей. Не поправишь. На этом, кстати, сломали голову и фантазеры-большевики…

Еще одним узким местом депутатских правдолюбцев было отсутствие у них надежных и доверительных связей в государственном аппарате, чем они существенно – скажем так, на порядок – отставали от коммунистов второго (обкомовского) эшелона, сгрудившихся вокруг всенародно избранного Бориса Николаевича. Приди парламентарные витии, все эти Челноковы и Румянцевы, поднаторевшие в непрерывном – от зари и до зари – словомолотье (приятном занятии, окрещенном так в «Красном колесе» пером Александра Солженицына), к подлинной, а не виртуально-трибунной власти, как из жизнеобеспечивающих сфер посыпался бы песок, сверкнули бы искры, полилась бы вода.

Не надо искать ярких примеров и отвлеченных доказательств: вспомним просто трудовые будни Александра Руцкого на посту губернатора Курской области. Конечно, и победившие ельцинские окруженцы-порученцы не показали избыточной прыти в управленческом искусстве и чиновных умениях. Был, да, административный восторг. Иногда затихавший и затухавший, иногда усиливавшийся и разгоравшийся, но никогда не исчезавший. Практические итоги обозначились позднее, с приходом в Кремль Владимира Путина. Но аппаратная спайка и номенклатурная выучка – мастерство не пропивается! – спасали королевскую рать Бориса Ельцина в течение всех восьми с половиной лет пребывания на державном Олимпе. От звонка до звонка. С учетом високосных годов (так повествовал некогда Александр Исаевич об Иване Денисовиче) два дня лишних набавлялось.

Анализ грозных октябрьских ристалищ был бы не полным и не глубоким, запамятуй мы о международном фоне той эпической гражданской брани. Хочется сопоставить этот фон с двумя эпохальными пластами русской истории – июнем 1907-го (каковую тему уже довелось затронуть в начале статьи) и октябрем 1917-го (чего мы еще – как это, однако, странно! – не успели коснуться хотя бы вскользь). В 1907-м царизм оперировал в относительно спокойной внешнеполитической обстановке. Весной союзная России Франция подписала дружественный договор с японцами, что всячески приветствовалось в официальной русской печати. Летом Петербург сам заключил соглашение с Токио, снявшее львиную долю разногласий после тяжелой дальневосточной войны. В июле на рейде в польском Свинемюнде состоялась протокольная встреча Николая II с кайзером Вильгельмом, завершившаяся бесцветными застольными тостами, но показавшая отсутствие – на тот момент – взаимной вражды.

18 (31) августа был завизирован пакт с Англией. Партнеры пошли на обоюдные уступки: Лондон отказался от Тибета, Петербург – от Афганистана. Зато Персию (Иран) условно поделили на три зоны влияния. В таком «политкорректном» мире Зимнему дворцу и лично Петру Столыпину можно было предпринимать любые административные шаги на своей территории, не тревожась о какой-либо резкой международной реакции и уж тем паче – о возможной помощи иностранных руководителей русским оппозиционерам. И Думу разогнали без сожаления и сопротивления.

Совсем иначе чувствовало себя Временное правительство во главе с Александром Керенским спустя десять лет – осенью 1917-го, в разгар свирепой всесветной сечи. Западный мир был размежеван линиями фронта, и каждый неутомимый боец вынашивал собственные планы и замыслы. Париж, Лондон и Вашингтон ставили на Керенского, клявшегося им воевать до победного конца, а Берлин и Вена – на Ленина, посулившего центральным державам вывести Россию из блиндажей и окопов посредством сепаратных дипломатических обязательств. Немецкое золото, которое не сыграло, конечно, – не надо преувеличивать! – решающей революционной роли, дало, тем не менее, воздух под крылья динамичным красным экстремистам – при общем народном возбуждении и очевидной слабости «временных» адвокатов и коммерсантов.

Президенту Ельцину повезло больше, чем злополучному премьеру Керенскому: обстановка 1993-го напоминала не штормы 1917-го, а штиль 1907-го. Царь Борис словно шел по стопам царя Николая: западные страны, сплоченные под колпаком Овального кабинета, дружно поддержали завсегдатаев кремлевских палат (исполнительную власть!) против обитателей белодомовских коридоров (законодательной вертикали!). Никто из политических фигурантов, чьи предки по той или иной причине подставили плечо Деве-Революции – прежде всего, немцы и евреи, – не выказали никаких симпатий к диалектическому продолжению ленинского либо полуленинского курса.

Ни из Германии, ни из Израиля сострадательных телеграмм от буржуазии и социал-демократов не поступило. Сравнительно новый наблюдатель – Китай, – хотя и опасался негативных последствий «разрушительного советского ревизионизма» и усиливал пропагандистский нажим на своих граждан («Социализм – это хорошо!»), но не жаждал, по геополитическим раздумьям, возрождения великого северного исполина. «Виды» на Сибирь и Дальний Восток перевесили приверженность марксистским пророчествам и ленинским догмам. Словом, серьезных «интересантов» в ниспровергательских усилиях по осени 1993-го не обнаружилось. Бунтовщики на сей раз остались в гордом одиночестве...

На этом, бесспорно, развитие не замерло. История – таков уж ее коренной посыл! – не знает завершенных, закостенелых состояний. Недаром Фридрих Ницше окрестил человечество клокочущим морем энергии. Что ждет нас в туманной дымке? Что манит в будущее? И чем станет манить завтра, когда представления о счастье изменятся – упростятся или усложнятся? В памяти всплывает критическая ночь с 3 на 4 октября, когда центр Москвы был охвачен жаркими стычками. На межведомственном заседании в Министерстве обороны министр внутренних дел Виктор Ерин посетовал вслух, что милиция не справляется, несет горькие потери, омоновцы гибнут под огнем. Глава военного ведомства Павел Грачев, ударив ребром ладони по столу, откликнулся на зов собрата по оружию: «Баста! Мы идем…» Но тут же, повернувшись к премьеру, прозаично добавил: «Виктор Степанович, попрошу письменное распоряжение…»

Любопытно, ей-богу, как поведут себя силовые структуры, особенно армия, лет этак через пять, когда страну накроет половодье президентских выборов и звезда митинговых подмостков, да и кумир банковских воротил Алексей Навальный лихо навалится на бюрократию, сообщив городу и миру, что желает быть – ныне, и присно, и во веки веков – вождем могучей и бессмертной России? Как откликнется на это миллионоустая толпа, проявившая поистине сонное безразличие летом 1907 и осенью 1993 годов? Куда устремится флюгероподобный чиновный поток? Какое судьбоносное решение родит сама верховная элита? Такое, как Ельцин в октябре 1993-го, или такое, как Ельцин спустя шесть лет – в декабре 1999-го? Станет ли Путин новым Ельциным, а Навальный – новым Путиным, а одновременно тем же – пока еще зародышевым – Ельциным, вышедшим из потрепанной шинели Михаила Горбачева? Изменят ли Конституцию? В какую сторону? Оживятся ли монархические упования? Не «продолжит» ли монарх (или регент) президента, как некогда президент – генсека? Бог весть! Кто в середине 1980-х, за пять-шесть лет до ночных посиделок в беловежских Вискулях, мог подумать, что завтра-послезавтра рассыпется на куски казавшийся несокрушимым Советский Союз? Никто, даже вашингтонский обком. Такова мощь внезапного субъективного фактора. Грядущее во мраке, но с просветами для размышлений. Нам полезно смотреть на социальный барометр и, накапливая бесценную информацию, не разочаровываться ни при каком повороте событий…