В истории России был период, когда славная своими ратными победами страна осталась вообще без вооруженной защиты. И начался этот период 3 декабря 1917 года, когда толпа солдат растерзала генерала Николая Духонина. Пытавшийся спасти предшественника первый советский главковерх (Верховный главнокомандующий) Николай Крыленко оказался главнокомандующим без армии.

ДУХОНИН. РИСКОВАННЫЙ ВЗЛЕТ

Происходивший из семьи небогатых смоленских дворян, Николай Николаевич Духонин родился 13 декабря 1876 года и проделал карьерный путь, традиционный для офицеров его поколения.

Профессиональное образование получил в не самых престижных, но и не совсем уж заштатных Владимирском Киевском кадетском корпусе и 3-м военном Александровском училище.

Благодаря проявленному усердию службу начал не в самом элитном, но вполне престижном лейб-гвардии Литовском полку, являвшемся своего рода «дочкой» по отношению к знаменитому лейб-гвардии Московскому полку, покрывшему себя славой в Наполеоновских войнах, а затем подмочившему репутацию в восстании декабристов.

В 1902 году Духонин «по 1-му разряду» окончил Николаевскую военную академию, что открывало дорогу к вершинам воинской иерархии.

Без нареканий он прошел все необходимые ступени – командование ротой в обычном армейском полку (168-м Миргородском пехотном), служба в штабе дивизии (42-й пехотной) и округа (Киевского).

С началом Первой мировой войны Николай Николаевич стал старшим адъютантом генерал-квартирмейстера 3-й армии, наступавшей на Галицийском направлении.

Вскоре получил престижное Георгиевское оружие, причем не за боевую операцию, а за рекогносцировку австрийской крепости Перемышль, когда «с явной опасностью для жизни установил точно состав гарнизона крепости и другие данные, способствовавшие впоследствии взятию штурмом двух фортов из Седлисской группы».

На передовой сражался в качестве командира 165-го Луцкого пехотного полка. За бои у Бялы и Мокры (апрель 1915-го) получил редко дававшийся «всего лишь» полковникам орден Св. Георгия 3-й степени. Впрочем, уже к концу года его «подтянули» до генерал-майора.

В первые ряды российского офицерского корпуса он выдвинулся после того, как в качестве генерал-квартирмейстера участвовал в разработке знаменитого Брусиловского прорыва. Ведь генерал-квартирмейстер – третий человек после командующего фронтом и начальника штаба.

Февральскую революцию воспринял спокойно, считая, что его дело как офицера – сражаться, а политики как-нибудь разберутся. Впрочем, с новыми веяниями Духонин считался, имея репутацию лояльного к Временному правительству генерала.

Именно благодаря этой лояльности в июне он был назначен начальником штаба Юго-Западного фронта, а после провального «наступления Керенского» переместился на аналогичную должность на Западный фронт, расположенный ближе к Петрограду.

Керенский, возложив на себя обязанности Верховного главнокомандующего, рассчитывал, что в случае волнений в Петрограде именно находившийся под боком Духонин подкинет ему надежные фронтовые части.

23 сентября Николай Николаевич получил очередное повышение, став начальником штаба Верховного главнокомандующего – то есть человеком, который при нормальном течении дел должен был реально планировать и руководить из Могилева операциями на фронте.

В реальности фронта уже не было, а приказы Ставки игнорировались воинскими частями, в которых реальная власть принадлежала солдатским комитетам. Впрочем, и от них зависело очень немногое, поскольку армия пребывала в состоянии анархии. Ее расползанию очень способствовали большевики своей антивоенной пропагандой.

Однако 7 ноября большевики взяли власть, и порожденная ими анархия стала теперь уже их проблемой. Мир с Германией они настроились заключить твердо, однако для получения сколь-нибудь приемлемых условий требовалось хоть как-то держать фронт и остановить поток дезертиров.

В этом отношении интересы большевиков и патриотично настроенного офицерства (к которому принадлежал и Духонин) объективно совпадали. Вот только Духонин сотрудничать с большевиками не собирался, решив, что власть в Петрограде они взяли случайно и вскоре «все образуется».

Во всяком случае, в первой же отправленной им большевикам телеграмме содержалось требование подчиниться Временному правительству и угроза, что «действующая армия силой поддержит это требование».

Естественно, Ленин и его команда настроились снять Духонина, но в первые дни их отвлекали другие заботы, связанные главным образом с наступлением на столицу верных Керенскому частей Краснова.

Духонин, со своей стороны, решив, что Краснов управиться сам, запросил донского атамана Каледина о возможности присылки надежных казачьих частей в Москву, где еще шли бои красногвардейцев с юнкерами. Возможно, ему следовало попытаться сформировать из сохранявших боеспособность ударных частей сводные отряды и направить их либо в Москву, либо в Петроград. Но события развивались слишком быстро. 14 ноября (когда войска Краснова примирились с большевиками, а в Москве были подавлены последние очаги антибольшевистского сопротивления) Керенский подписал приказ о передаче Духонину должности Верховного главнокомандующего.

Большевики же вместо бывшего Военного и Военно-морского министерств создали Комитет по военным и морским делам в составе Владимира Антонова-Овсеенко, Павла Дыбенко и Николая Крыленко.

Антонов-Овсеенко должен был отвечать за формирования красногвардейских отрядов и подавление очагов контрреволюции, Дыбенко – за дела флота, а на Крыленко возлагались дела армии.

На фигуре бывшего прапорщика, скакнувшего в военные министры, остановимся поподробнее.

КРЫЛЕНКО. БУРНАЯ МОЛОДОСТЬ

Как и Духонина, его звали Николаем, только по батюшке он именовался Васильевич.

Родился тоже в Смоленской губернии, в селе Бехтеево, 14 мая 1885 года в семье исключенного из университета за революционную деятельность студента, ставшего мелким чиновником и журналистом. И фамилия у него, кстати, была Крыленков, хотя последняя буква потом как-то затерялась.

Детство и юность Николай провел в царстве Польском, где его отец служил по акцизному ведомству. Окончив люблинскую гимназию, в 1903 году поступил в Петербургский университет на историко-филологическое отделение.

Произошло это в канун Первой русской революции, которая, разумеется, затянула его в свой омут. Крыленко стал большевистским агитатором, находился на нелегальном положении, выезжал за границу по партийным делам, по возвращении дважды арестовывался и даже угодил в военно-окружной суд как участник нелегальной военной организации, Дело могло закончиться смертным приговором, но доказательств не хватило, и подсудимого оправдали.

Возможно, это произвело некое отрезвляющее действие, и от революционной борьбы он на некоторое время отошел, занявшись учительством и журналистикой. В написанной им в 1909 году брошюре «В поисках ортодоксии» автор порывал с социал-демократами, хотя позже к ним вернулся и начал публиковать статьи в «Правде». Сдав экзамен экстерном, Крыленко получил университетский диплом, повторив путь Ульянова-Ленина. Правда, по диплому тот был юристом, и Крыленко тоже начал наседать на юридические науки.

С большевистским лидером он сблизился в 1911 году, когда посетил его в Кракове. Ленину он понравился, поскольку теоретических звезд с неба не хватал, зато был хорошо образован и в практическом смысле активен.

По возвращении Крыленко пришлось отбывать воинскую повинность, которая благодаря наличию диплома свелась к годичной службе вольноопределяющимся в 69-м Рязанском пехотном полку с присвоением звания прапорщика запаса. Демобилизовавшись, Крыленко был прикомандирован к большевистской фракции Государственной думы консультантом по правовым вопросам.

Работал он напористо и так досадил властям, что его выслали в Харьков. Там, в местном университете и снова экстерном, он получил второй диплом, теперь уже юридический.

В июле 1914 года полиция плотно занялась им и его женой Еленой Розмирович, так что супруги эмигрировали в Австрию, а когда началась Первая мировая война, перебрались в соседнюю нейтральную Швейцарию. Здесь Крыленко принял участие в Бернской партийной конференции, после которой вместе с супругой отправился на родину вести нелегальную работу.

Здесь его быстро арестовали как уклоняющегося от службы, но за нехваткой офицеров надели погоны прапорщика и отправили на передовую. Службу он проходил в 13-м Финляндском полку на том же Юго-Западном фронте, где служил и Духонин.

Генерал вряд ли знал о существовании прапорщика Крыленко до весны 1918 года, когда тот оказался на гребне волны поднятой революции. Крыленко заседал во фронтовых комитетах, ездил делегатом на I съезд Советов и всячески продвигал большевистский лозунг «Мир народам!».

В июле, когда большевиков начали преследовать как «немецких шпионов», Крыленко и нескольких его товарищей арестовали прямо в ставке в Могилеве. Однако уже в сентябре, после корниловского мятежа, все они вышли на свободу.

В сумятице революционных дней Николай Васильевич быстро взлетел вверх, став большевистским военным министром. Но и это еще не была вершина карьеры.

22 ноября Ленин по телеграфу потребовал от Духонина вступить в мирные переговоры с противником. Тот резонно ответил, что подобные переговоры может вести только центральное правительство. И тогда Верховным главнокомандующим назначили прапорщика Крыленко. А в адрес Духонина в постановлении Совнаркома прозвучало определение «враг народа».

ДО ПЕРВОГО ВЫСТРЕЛА

После прихода большевиков к власти Духонин пытался стянуть в Могилев ударные части, из которых четыре батальона все-таки прибыли.

Энергичную помощь главкому оказывал комиссар Временного правительства Владимир Станкевич, собравший под своим крылом целый букет эсеровских деятелей – Виктора Чернова, Абрама Гоца, Федора Дана. Подтянули и руководителей Всероссийского профсоюза железнодорожников (Викжеля), которые имели возможность полностью блокировать перевозки.

Еще одну опору Духонин пытался обрести в лице украинских «самостийников». Собственно, украинские национальные части формировались и раньше, но переговоры, которые вел Духонин, клонились к тому, что в подчинение Центральной раде должны были перейти и неукраинизированные части, размещенные на Украине.

Крыленко понимал, что вступать в должность ему придется силой, и взял с собой отряд из нескольких красногвардейцев, 49 матросов с крейсера «Аврора» и 10 лояльных к большевикам офицеров.

Через день после назначения Николай Васильевич прибыл во Псков в штаб Северного фронта «прощупать почву». Почва не понравилась – командование приняло приезжих в штыки, зато солдатские комитеты полностью поддержали. В результате командующий Северным фронтом Владимир Черемисов и несколько штабных офицеров были сняты с должностей, а укомплектованный Временным правительством комиссариат Северного фронта разогнан.

Управившись за два дня с делами одного (зато самого важного из-за близости к столицам) фронта, Крыленко продолжил дорогу в Могилев – решать вопрос в общероссийском масштабе. Поскольку ставки выросли, прислали подкрепление – отряд матросов из Гельсингфорса и отряд лейб-гвардии Литовского полка (в котором некогда начинал службу Духонин).

Участник этой экспедиции матрос Григорьев рассказывал: «До Витебска ехали без происшествий и в Витебске сделали чистку населения, вылавливая негодный элемент, делая обыски и обходы. Проделав это в Витебске, мы дальше на остановках забегали в имения, где таковые встречались… в некоторых местах вылавливали офицеров, бежавших из Петрограда и других городов. И мы их или же доставляли в штаб, или же на месте пускали в расход».

Понятно, что такая бандитская ватага мало напоминала сознательных бойцов революции. И ничего хорошего Духонину ждать не приходилось. Главком мог бы попытаться повести в бой ударные батальоны или обратиться к помощи Викжеля. Однако контролируемый эсерами Викжель идеологически был ближе к большевикам, чем к «золотопогоннику» Духонину, и предпочел поверить Ленину, заявившему, что «революционная армия никогда не произведет первого выстрела».

Нельзя, кстати, сказать, что Ленин обманул, поскольку ватага Крыленко и близко не походила на армию. Да и пресловутого «выстрела» с ее стороны, строго говоря, не прозвучало…

Главком еще пытался что-то делать для удержания фронта и в директивах командующим армиями и фронтами настаивал, что даже при массовом дезертирстве надо любой ценой удерживать линию от Нарвы до Чудского озера и далее по западным границам Псковской губернии. Собственно, по этой линии позже и прошла установленная Брестским миром западная граница советской России, да и сегодня проходит граница России с Евросоюзом и НАТО.

«ДОРОГИЕ ТОВАРИЩИ…»

30 ноября, узнав о приближении Крыленко, Духонин запросил Центральную раду о разрешении перенести Ставку в Киев. Рада тут же выкатила ряд условий, принятие которых, по сути, означало бы переход контроля над всеми сохранявшими боеспособность частями не только на Украине, но и в Белоруссии. Впрочем, если бы Духонин на выполнение этих условий и пошел, то не успел бы их выполнить.

Теперь осталось три выхода – принять бой, сдать Ставку и начать сотрудничать с большевиками или попытаться прорваться на Дон, где еще держался Каледин и куда стекались офицеры, составившие костяк будущей Добровольческой армии.

Наверное, последний вариант был бы самым удачным. Сотрудничество с большевиками Духонин явно считал невозможными. Сопротивление же вряд ли давало шанс на победу, и в любом случае позволяло большевикам обвинить главковерха и «контрреволюционное офицерство» в разжигании гражданской войны.

Духонин же выбрал самый неудачный, в том числе и для себя лично, вариант.

1 декабря он приказал «ударникам» прорываться на Дон, 2-го распорядился отпустить содержавшихся в Быхове за «контрреволюционный заговор» бывшего главковерха Лавра Корнилова и его соратников, которые тут же рванули на Дон.

Но сам Духонин остался в Ставке, хотя, с точки зрения большевиков, своими действиями вполне раскрыл свою вражью сущность.

В этот же день – 2 декабря – в Могилев явился генерал-майор Сергей Одинцов. Из Петрограда он был прислан как бы от Генерального штаба, но с благословения большевиков, чтобы объяснить сотрудникам Ставки бесполезность сопротивления.

Служивший вместе с Одинцовым Врангель отзывался о нем как о «храбром и толковом начальнике», но «нравственности низкой – сухой и беспринципный, эгоист, не брезговавший ничем ради карьеры».

Одинцову миссия вполне удалась, и к вечеру охрана Ставки арестовала главкома.

Утром прибыл Крыленко, вовсе не настроенный на пролитие крови. Духонина доставили к нему в вагон для отправки в Петроград. Однако ситуация вышла из-под контроля.

В Могилеве узнали, что Корнилов со своими сподвижниками были по приказу Духонина освобождены, направляются на юг и где-то под Жлобином уже вели бой с революционными частями.

Перед вагоном собралась толпа, включавшая как солдат, так и прибывших с Крыленко матросов. Лейтмотив толкавших речи ораторов был одним: «Керенский уже удрал, Корнилов удрал, Краснов тоже… Всех выпускают, но этот-то не должен уйти».

Крыленко выслал коменданта поезда Приходько, который, стоя на подножке вагона, начал разъяснять, что, поскольку Духонин уже арестован, наказание его не минует, но надо, чтобы все было по закону. Толпа, однако, разрасталась, причем тональность задавали матросы, имевшие опыт расправ над своими офицерами и даже адмиралами в Гельсингфорсе и Кронштадте. А вот расправ над генералами еще не случалось.

Теперь уже и сам Крыленко вышел на площадку тамбура и через открытую дверь тоже говорил о революционной законности. Однако разгоряченная, вероятно, и спиртными напитками толпа его не слушала.

По воспоминаниям Приходько: «Один из наиболее настойчивых матросов забрался на площадку и все время порывался оттолкнуть часового и проникнуть в вагон. <…> Тем временем часть матросов обошла вагон и забралась в тамбур, дверь в который была прикрыта, но не закрыта. Крыленко уже не слушали; его оттеснили и начали грозить ему расправой».

Эта «зашедшая с тыла» группа матросов буквально вынесла Духонина на площадку тамбура. Он, видимо, пытался что-то сказать, но успел лишь произнести «Дорогие товарищи…».

Из воспоминаний тоже перешедшего к красным и опиравшимся на рассказ Приходько генштабиста Михаила Бонч-Бруевича: «Тут неожиданно кто-то всадил ему штык в спину, и он лицом вниз упал на железнодорожное полотно. Установить, кто был убийца, не удалось. <…> В поднявшейся суматохе с Духонина быстро стащили сапоги и сняли верхнюю одежду. Пропали и его часы и бумажник».

Главным убийцей называли некоего матроса Васильева с посыльного судна «Ястреб».

С трупом же обошлись совсем плохо, искололи штыками, а затем перетащили в вагон для перевозки скота и приставили к стене, чтобы публике было удобнее смотреть на мертвого главкома.

Позже тело перевезли в Киев и захоронили на Лукьяновском кладбище.

В дальнейшем, когда самочинные расправы над генералами пошли косяком, расправляясь над жертвами, убийцы говорили, что отправляют их «в штаб к Духонину».

КРЫЛЕНКО. ЮРИСТ, ШАХМАТИСТ И АЛЬПИНИСТ

Как главковерх Крыленко был пустым местом, хотя вряд ли кто-нибудь другой на его месте смог бы добиться лучших результатов.

Единственное, что он сделал, – это обеспечил прекращение огня на фронте. Но выдвинутые немцами условия мира большевики объявили неприемлемыми, и в феврале 1918-го противник развернул наступление к Петрограду. В районе Нарвы и Пскова имели место попытки символического сопротивления, давшие повод для объявления 23 февраля Днем Красной армии и флота. Однако заслуги Николая Васильевича в этом не было.

Новую армию строили уже без него, Крыленко же пошел по юридической линии, став членом Коллегии наркомата юстиции и председателем Революционного (Верховного) трибунала.

«Революционная законность» в его исполнении не отличалась гуманизмом. А в качестве хобби у него были альпинизм и шахматы, для развития которых в масштабах страны он многое сделал.

В 1929–1931 годах Крыленко стал прокурором РСФСР, затем республиканским наркомом юстиции, а в июле 1936-го достиг высшей ступени, заняв пост наркома юстиции Советского Союза.

Инициированные Сталиным репрессии против действующих и потенциальных оппозиционеров приобрели масштаб в том числе и благодаря Николаю Васильевичу, который обеспечил этим репрессиям максимально широкие правовые рамки.

Но шансов уцелеть лично у него было немного.

В январе 1938 года Крыленко арестовали как участника созданной Николаем Бухариным правой организации, шпиона, вредителя и, разумеется, врага народа.

Свою вину он признал и 29 июля 1938 года был расстрелян на полигоне «Коммунарка» в Московской области.

В силу очевидных параллелей с собственной судьбой в последние минуты он вполне мог вспоминать Могилев и шутку про «отправить в штаб к Духонину».