В наши дни огромное значение придается осознанию обществом всей глубины трагедии Гражданской войны. Большая ответственность здесь ложится на историков, писателей, журналистов, художников, кинематографистов и многих других, чьим человеческим и профессиональным долгом является донесение до читателя или зрителя всей правды об этой общероссийской драме, какой бы неприглядной она ни была.

История белогвардейцев отнюдь не покрыта сусальным золотом и глазурью, есть и там немало темных, а если честнее, просто грязных пятен.

Вообще-то, если следовать исторической преемственности, Белой гвардией стоило бы называть только монархистов. Во времена Великой французской революции под белым знаменем с королевскими лилиями выступали сторонники власти – роялисты. По их образу и подобию антибольшевистские силы и стали называть белыми.

Белое движение вовсе не было монархическим. Целями антибольшевизма после захвата власти в России большевиками были: освобождение страны от красной диктатуры, единство и территориальная целостность Отечества, созыв нового Учредительного собрания для определения государственного устройства. То есть главным было спасение разрушающейся государственной целостности и армии. Об этом говорится в Манифесте о целях Добрармии от 9 января 1918 года.

Процент монархистов в армии был весьма невысок. Более того, в белых армиях была запрещена монархическая символика – к примеру, императорские вензеля на погонах и российский гимн. Суть движения была строго государственно ориентированная и, по требованию союзников по Антанте, демократическая.

Конечно же, Белое движение не однородно, были в нем и авторитетные монархисты (Каппель, Дитерихс, Врангель, Кутепов, Марков, Дроздовский, Мамонтов и др.), однако не они определяли политику. Большинство белогвардейцев себя ассоциировало с кем угодно, только не со сторонниками власти императора. Среди белых было огромное множество внутренних противоречий, политических оттенков и окрасок: монархисты-абсолютисты и сочувствующие, демократы и умеренные, сторонники конституционной монархии и просто конституции, те, кто еще не примкнул к республиканцам, но уже откололся от монархистов, и наоборот, те, кто вообще ни к кому еще не примкнул.

Последние двое из вышеназванных генералов-монархистов умерли при весьма загадочных обстоятельствах в расцвете своих сил, находясь в лазаретах Добровольческой армии на излечении – от легкого ранения (Дроздовский в 1919 г.) или от заболевания тифом (Мамонтов в 1920 г.). Их соратники считали, что оба они были злодейски умерщвлены в результате заговора антимонархических сил в руководстве Добровольческой армии. И тому были довольно-таки веские основания.

Монархически настроенные офицеры в Белой армии были оттеснены в тень, под надзор контрразведки, но в армии Колчака действовала «тайная организация монархистов», а в армии Деникина, согласно его собственным воспоминаниям, монархисты вели даже «подпольную работу».

Одной из причин многих разногласий между 3-й пехотной (дроздовской) дивизией и штабом Добрармии были и политические взгляды. Первоначально дроздовцами или «дроздами» называли бойцов I Отдельной бригады русских добровольцев, совершившей 26 февраля (11 марта) — 24 апреля (7 мая) 1918 года 1200-верстный переход под командованием тогда еще полковника Дроздовского из Ясс до Новочеркасска. Начало формирования будущих дроздовских частей было положено на Румынском фронте командующим 14 дивизией 19 декабря 1917 года (1 января 1918г.), а первыми «дроздовцами» стали 9 офицеров 61-й артиллерийской бригады, ранее собиравшиеся пробираться на Дон самостоятельно.

При формировании своего отряда Дроздовский создал в нем своеобразную «параллельную структуру» — тайную монархическую организацию. Несмотря на декларируемую надпартийность отряда Дроздовского, в бригаде действовало монархическое подполье. Еще в конце 1917 года командир объявил своим помощникам: «Cейчас я за республику, но… в душе я все-таки монархист». Он был поддержан соратниками, а по предложению ротмистра Бологовского была начата вербовка в тайную монархическую организацию внутри отряда. Завербованным в монархическое братство офицерам и солдатам выдавались специальные карточки трех степеней. Большинство чинов получало карточки с одной полоской, двенадцать крупных чинов – с двумя. Только у Дроздовского и Бологовского имелись карточки с тремя полосами. По словам последнего, «процент имеющих карточки в отряде… был очень высок и колебался около 90%. Дроздовский писал в дневнике, что во время похода Яссы – Дон ходили упорные слухи о движении на Екатеринослав и Николаев великого князя Николая Николаевича, освобождавшего население от большевиков. По сути, в отряде существовало двойное подчинение, которое, с одной стороны, повышало его идейную и боевую стойкость, а с другой – создавало определенные предпосылки для будущих разногласий с частями Добровольческой армии.

Примечательно, что уже после присоединения отряда Дроздовского к Добровольческой армии в частях 3-й дивизии офицеры продолжали хранить у себя карточки организации. Так, капитан Мей, командир орудия в 1-й конно-горной батарее демонстрировал новобранцам свой «билет»:

«Мей что-то хотел показать брату. Из его бумажника выпала картонка, разрисованная как погон.

– Что это такое? – спросил я.

– Это членский знак монархической организации. Лычки-поперечины обозначают чин.

Чем больше лычек, тем выше чин, и члены обязаны ему повиноваться…» («Записки поручика» Сергея Мамонтова).

При объединении с Добровольческой армией, придерживавшейся более либеральной непредрешенческой ориентации и провозгласившей армию вне политики, конфликт обострился. Дроздовцы не скрывали, что их «отряд представляет собой политическую организацию монархического направления» и, несмотря на то что он «входит в армию Алексеева», его «политическая организация остается самостоятельной». С приходом на Дон дроздовцы попытались завербовать в свою организацию чинов Корниловского и Марковского офицерского полков. Но представителя дроздовцев арестовали, обвинили в большевистской агитации и едва не расстреляли. Произошло это не без участия начальника штаба армии генерала Романовского. Очевидно, что вне зависимости от своих политических убеждений начштаба прежде всего опасался распространения влияния Дроздовского и его монархических идей на всю Добровольческую армию со всеми вытекающими последствиями.

Продвигаясь с боями по Новороссии, отряд полковника Дроздовского обрел сплоченность и веру в свои силы, постоянно пополняясь добровольцами. Ведь к удачливому командиру люди идут охотнее. На соединение с Добрармией Михаил Гордеевич привел уже почти 3000 отлично обмундированных и вооруженных, закаленных в боях бойцов. А вся возглавляемая генералом Деникиным Добровольческая армия, изрядно потрепанная в боях 1-го Кубанского (Ледяного) похода, насчитывала в те дни немногим более 6000 штыков и сабель. Боевой дух этой армии ослаб преизрядно – что Корнилов, что его преемник угробили порядочно «первопоходников» в бесплодных лобовых атаках на Екатеринодар и в прочих боях густыми цепями на пулеметы красных. Скажем честно, полководцы из Корнилова и его генералов на первом этапе были, мягко сказать, так себе – как из кизяка пуля. И тут появляется молодой талантливый военачальник во главе крупного победоносного соединения. Авторитет Михаила Гордеевича среди добровольцев взлетел чуть ли не выше собственного начальства!

Бригада Дроздовского, кроме стрелкового оружия и 1 000 000 патронов, располагала тремя артиллерийскими батареями с изрядным запасом снарядов, несколькими броневиками и аэропланами, собственной автоколонной грузовиков и радиотелеграфными подразделениями. Появившись буквально ниоткуда, бригада румынского фронта молодецким ударом помогла восставшим казакам взять свою столицу Новочеркасск. Понятно, что атаман Петр Краснов, возглавивший в те же майские дни 1918 года Всевеликое Войско Донское, пожелал видеть дроздовцев в своем подчинении, предложив Михаилу Гордеевичу с его людьми стать «Донской пешей гвардией». Полковник Дроздовский отказался, но для штаба Деникина, состоявшего в «контрах» с казаками, тренькнул первый тревожный звоночек. Если Добрармия для донцов была «странствующими музыкантами», то дроздовцы были героями и освободителями.

Напряженность в отношениях между тогда еще полковником Дроздовским и генералом Романовским возникла в мае 1918 года после их первой встречи в станице Мечетинской. По словам близких ему офицеров, Дроздовский, с радостью ехавший на встречу с руководством Добрармии, вернулся оттуда в подавленном состоянии, причиной чего стала новость о том, что начальником штаба армии состоит генерал Романовский. «На вопросы окружающих Дроздовский отвечал: «Там Романовский — не будет нам счастья».

После воссоединения с Добровольческой армией каждый третий боец у генерала Деникина оказался из дроздовской бригады. Это все помогло «дроздам» не дать раздергать отряд по частям. Ни капли не стесняясь, в ультимативной форме, под угрозой самостоятельного ведения войны с красными было потребовано сохранить отряд в виде отдельной дивизии и особо оговорен пункт о запрещении под любым предлогом снимать с командования дивизией Дроздовского. Руководству Добрармии пришлось согласиться со всеми требованиями – выхода у него не было! И без того не особо великий авторитет генералов Деникина и Романовского получил полновесный пинок от выскочки-полковника.

Летом 1918-го среди офицеров 3-й дивизии начали ходить слухи, что генерал Романовский «по приказу масонских организаций решил добиться увольнения из армии полковника Дроздовского». По словам очевидца, в окружении Дроздовского нашлись «молодые буйные головы», поверившие молве и решившие «защитить боготворимого ими полковника Дроздовского». Созрел план убийства генерала Романовского. «С этим готовым решением они обращались не раз к полковнику Дроздовскому, прося его санкции. Командир дивизии увещевал эти буйные головы, не останавливался даже перед решительными мерами. Он внушал им всю мелкость их замысла и всю неосновательность доказательств того, что генерал Романовский — «злой гений» армии».

Немного отвлечемся от повествования, задавшись вопросам: а кто, собственно, эти самые «буйные головы»? Прежде всего руководитель монархической организации ротмистр Бологовский, создавший свою собственную неформальную контрразведку и группу боевиков, возглавляемую подпоручиком Сигидой, которая занималась слежкой и проведением операций, связанных с ликвидацией тех или иных враждебных монархической идее политиков и военных. Известно, что похищения и отстрел видных большевиков, разлагавших армию, ротмистр с группой решительных офицеров начал еще на Румынском фронте, когда за офицерские погоны или бравую выправку на улице можно было схлопотать пулю. Причем начал он действовать едва ли не раньше формирования добровольческой бригады. Сигида и Бологовский во многом дополняют друг друга, что подтверждает ряд фактов, приводимых в их воспоминаниях.

В ходе разраставшегося конфликта между решительным и амбициозным Дроздовским и не менее амбициозным начальником штаба Добрармии генералом Романовским, опасавшимся к тому же растущего влияния Дроздовского внутри Добровольческой армии, 3-я дивизия стала «пасынком как в смысле пополнения людьми, так и в смысле пополнения материальной частью». Причины происходившего с дивизией в 1918 году кроются также в отношении штаба армии, состоявшего сплошь из первопоходников, пусть в атаки не ходивших, отсидевшихся при обозе. Ко всем присоединившимся к армии после Ледяного похода они относились как к людям второго сорта. Несмотря на тот факт, что дроздовцы также совершили с боями тяжелейший поход для соединения с Добровольческой армией, здесь они не были исключением – парии, чужаки. Противостояние между штабом армии и 3-й дивизией вылилось 17 (30) сентября 1918 года в серьезный конфликт во время Армавирской операции. В этот день дивизия понесла огромные потери, выполняя приказ о проведении лобовых атак на укрепленные позиции красных. В лучших традициях Первой мировой штаб армии гнал людей на убой, чему воспротивился Дроздовский, отказавшийся в конце концов вести дивизию в очередную бесплодную атаку.

Опасался раскола армии и Деникин, у которого остался неприятный осадок от конфликта во время военного совета перед 2-м Кубанским походом. Во время обсуждения политических вопросов генерал Марков, также известный своими правыми монархическими взглядами, тем не менее резко отозвался о деятельности в армии «тайных» организаций (опасаясь, вероятно, наличия у себя в дивизии параллельного подчинения). Дроздовский вспылил: «Я сам состою в тайной монархической организации. Вы недооцениваете нашей силы и значения». По всей видимости, монархическая организация Дроздовского действительно имела определенный вес. Так, ее членом был генерал Драгомиров, помощник Деникина, а позднее — председатель Особого совещания, бывший начальник контрразведки Российской империи генерал Батюшин, а дроздовцы — капитаны Колтышев и Дрон — работали в штабе армии. Таким образом, в 3-й пехотной дивизии «всегда могли быть более или менее в курсе дел и намерений ставки».

Михаил Гордеевич был ранен в ногу 31 октября (13 ноября) 1918 года под Ставрополем, у Иоанно-Мариинского монастыря. Рана Дроздовского поначалу показалась всем пустячной. Капитан Тер-Азарьев, вместе с другими офицерами снимавший Дроздовского с коня, рассказывал, что она не вызывала ни у кого тревоги. Отправляя командира в Екатеринодар, в госпиталь Красного Креста, дроздовцы были уверены, что он уже вскоре вернется в дивизию.

Однако в дальнейшем события развивались совсем иначе. Рана загноилась, потребовала нескольких операций и привела к смерти. Противоречивые мнения, высказанные очевидцами случившегося, не позволяют сделать однозначного вывода о том, что же все-таки произошло с Дроздовским: была ли его смерть следствием злого умысла кого-то из его недоброжелателей или же несчастным случаем, коих в то время в условиях антисанитарии было немало.

Версия смерти Дроздовского в результате заговора получила распространение среди части дроздовцев еще в 1918 году и была порождена конфликтом между Михаилом Дроздовским и генералом Романовским. Именно на нее со всей очевидностью указали составители первого издания «Дневника» Дроздовского, вышедшего вскоре после войны: «Это легкое пулевое ранение потребовало почему-то восьми операций.… Два месяца тянулось заражение крови, поговаривали о тифе, о систематическом медленном отравлении, во всяком случае, почему произошло заражение крови — осталось загадкой, таинственной и необъяснимой».

После начавшихся осложнений соратники уговаривали Дроздовского переехать из Екатеринодара в Ростов, в клинику профессора Напалкова. Но Михаил Гордеевич неизменно отказывался, говоря, что эта клиника только для тяжелораненых и он «со своим пустяшным ранением не желает отнимать места у других». Только 26 декабря (8 января) уже в полубессознательном состоянии он был доставлен в Ростов. Одновременно в штабе армии идет узнавание в дроздовцах «своих» – штабисты-первопоходники учреждают особую медаль за поход Яссы – Дон, а лежащего при смерти командира производят в генерал-майоры. Улучшается снабжение дивизии, идет долгожданное пополнение.

Вот, что писал о внезапной кончине генерала Дроздовского видный дроздовец генерал Туркул впоследствии: «Разные слухи ходили о смерти генерала Дроздовского. Его рана была легкая, неопасная. Вначале не было никаких признаков заражения. Обнаружилось заражение после того, как в Екатеринодаре Дроздовского стал лечить один врач, потом скрывшийся».

Очевидно, речь идет об известном хирурге, докторе медицинских наук, профессоре Федоре Михайловиче Плоткине. После гибели Дроздовского у Плоткина никто не поинтересовался причиной заражения, не спросил историю болезни. Вскоре после смерти пациента врач неожиданно нашел средства и срочно скрылся за границей, где жил безбедно, благополучно пересидев весь остаток Гражданской войны. В начале 1920-х, после установления советской власти на Кубани, он работал в Кубанском государственном университете на кафедре хирургии, которой заведовал в 1930—1931 годах. В Советском Союзе профессор Плоткин стал автором ряда научных работ по проблемам полевой хирургии, причем одна из них, написанная в 1933 году, была посвящена послеоперационным осложнениям, вызванным латентной инфекцией. Как-то не очень верится, что специалист такого уровня мог недосмотреть за своим больным. «Тайным же вдохновителем Плоткина является, конечно, Романовский. Документы об этом находятся… в распоряжении доктора Матвеевой, которая ходила неотлучно за Дроздовским со времени ранения», — пишут составители первого издания «Дневника». Спешу заметить, что никаких документов до сих пор опубликовано не было, а о личности и судьбе доктора Матвеевой мне ничего не известно.

Тайна смерти другого монархиста, популярного и талантливого генерала Мамонтова, отчасти приоткрылась после разоблачений его жены Мамонтовой, опубликованных в журнале «Родимый край», № 52 (май-июнь 1964 г.). Она категорически утверждает, что ее муж был отравлен и что яд был впрыснут ему под кожу в ее присутствии, несмотря на ее сопротивление, в ночь на 31 января одним из фельдшеров, который тотчас же скрылся из госпиталя. Пока остается не выясненным, кто руководил действиями этого тайного агента, белые ли враги генерала или красные враги казачества.

Но и эту смерть соратники Мамонтова почему-то без сомнения приписывают генералу-масону Романовскому, начальнику штаба Добровольческой армии в 1918–1920 годах, пользовавшегося всеобщей нелюбовью офицерского корпуса. Обвинения Романовского как «злого гения Добровольческой армии» особенно усилились после поражения «похода на Москву», подозрения начальника штаба армии в прямой измене Белому делу стали распространяться среди части добровольческого офицерства.

Вот мнение еще одного монархиста и противника начштаба – генерала барона Врангеля: «Директива эта, получившая впоследствии название «Московской», являлась одновременно смертным приговором армиям юга России. Все принципы стратегии предавались забвению. Выбор одного главного операционного направления, сосредоточение на этом направлении главной массы сил, маневр — все это отсутствовало. Каждому корпусу просто указывался маршрут на Москву... Мне и поныне непонятно, как мог этот документ выйти из-под пера генерала Деникина». Подписывая «Московскую директиву», Антон Иванович, просто (не без участия Романовского) недооценил вооруженные силы окружавших его красных фронтов и их мобилизационные возможности, что и сказалось через три месяца боев. Мнение Врангеля о необходимости наступления для соединения с Колчаком было все-таки верным.

Дошло до того, что начштаба Деникина генерал Романовский имел такую репутацию, что боялся участвовать в офицерских пирушках – побьют, а то и вызовут на дуэль.

Генералы Кутепов, Слащев, Врангель, Витковский (все монархисты до мозга костей) считали, что в творящейся катастрофе виноват Деникин. Еще больше винили начальника штаба ВСЮР генерала Романовского.

Приговор монархистами был вынесен в духе незабвенного Ивана Васильевича: «Лукавый презлым заплатил за предобрейшее – смерти повинен…» Кто именно отдал приказ о показательной казни генерал-лейтенанта Романовского, до сей поры неизвестно, да это и не так важно – приказ мог отдать любой из высокопоставленных монархистов, хотя косвенные улики есть, мы их позже рассмотрим. Другое дело, что от желающих привести приговор в исполнение отбоя не было. А гуманистов оставим за кадром. Не надо портить ими картину. Непосредственная подготовка к убийству самого Ивана Павловича Романовского началась.

Ходили слухи и разговоры о по крайней мере четырех группах боевиков, но, как обычно бывает, приговор привели в исполнение совсем не те люди, что громогласно на всех перекрестках похвалялись намерениями осуществить теракт во имя чего-то светлого и незапятнанного.