История Луизы Бек – женщины из Альтеттинга, которая получала послания из потустороннего мира. Ее влияние распространялось вплоть до высших католических руководителей.

Холодно и сумрачно в монастыре в Гарсе-на-Инне, Бавария, в ночь на субботу 19 октября 1864 года. Отец Шефль подозрительно часто ходит в отхожее место. И всякий раз зажигает свечу. Немногим позднее половины четвертого Шефль снова уходит. Через лаз в отхожем месте, потом сквозь мойку. Из всех испытанных им унижений то, что он может бежать только через сортир– самое переносимое.

В отчаянии Йоханн Баптист Шефль написал письмо, чтобы информировать руководство ордена в Риме, издать крик о помощи. В эту ночь Шефлю нужно попасть на почту. Месяцами его держали взаперти, допрашивали, глумились над ним, отлученным от своих собратьев по монастырю, предоставленным психотеррору Луизы Бек – женщины, которая держала под контролем не только этот монастырь, но и половину ордена, и епископов, ясновидящей, которая получала указания из потустороннего мира. Так, по крайней мере, она сама утверждает.

Что ей надо? Разрушить его? Сил для этого у нее бы хватило.

Письмо: «Ах, почему Бог допустил, что я вовлечен в эту ужасную историю! Сегодня я в таком состоянии, что от всего сердца желал бы только смерти. Ниоткуда нет помощи; всеми покинут! Я готов плакать, как ребенок».

Когда в Риме прочитают это, они должны будут покончить с колдовством. Если не Рим, то кто же. Десять километров до почты, десять – назад…

С началом дня Шефль снова на месте. Его охранники, братья ордена, уже ждут. Иди в свою камеру, Шефль, говорят они. Ты – добыча сатаны.

…Ненадолго сюда, поскольку отец Шефль принадлежал к тем, кто смел причаститься тайны Луизы Бек. Юная женщина получала внушения в небесном царстве, в этом он был убежден. Его братья по ордену убеждены до сих пор: у Луизы был стигмат. Одна ее грудь кровоточила. Божья милость? Да, тогда он считал это Знаком Бога. Когда Луиза в трансе молилась, она становилась рупором небесного голоса. Тогда она обнажала души. Она высказывала отцам и князьям церкви, всем, кто был посвящен в тайну, в лицо все грехи, которые они совершили и в которых не покаялись, она знала их заботы. Она знала все. И давала строгие наставления, которые они должны были выполнять, чтобы избежать ада.

…Луиза Бек только что позавтракала. За ней самый лучший уход в Гарсе. Отцы читают любое желание по ее глазам. Даже две ее близкие подруги поселились здесь. Она проводит с ними много времени. Одна сейчас убирает со стола, другая, благородная и богатая, ушла на молитву. Дворянка, одна из фон Левенштайнов, является финансовым источником Луизы. С помощью денег она может тех людей, которые верят в ее дар, сделать зависимыми, какими они и без того становятся из-за ее указаний. Мюнхенского генерального викария Виндишмана и Регенсбургского епископа Игнаца фон Сенестрей Луиза держит под контролем. Так она стала закулисным церковным политиком. Женщина!..

Будни ясновидящей напряженные. Нужно сочинить наставления, которых ожидают клиенты. Письмо за письмом пишет Луиза до обеда. Последнее – Марии фон Мерль в Южный Тироль. Она должна сохранить дружбу с Мерль.

Есть много женщин, предъявляющих стигматы и утверждающих, что получают видения. Она должна выделяться из них. Отцы Луизы говорят, что нет ничего легче, чем «из возвышенных книжек усвоить благочестивый язык». Тем важнее для Луизы быть назначенной той, которая широко признана. И к Марии фон Мерль, стигматизирующей девице из Кальтерна, паломничают тысячи.

Особенная женщина, эта Мерль. Луиза посещала ее в Кальтерне. У нее не только стигматы Христа, во время частых приступов из нее якобы выходят гвозди и иглы. Как она это делала? Луиза взвешивает каждое слово, которое ей пишет. Свои указания из потустороннего мира она упоминать не будет. Стигматизирующей адресатке это может показаться странным.

Стучат. Входите! Отец Шмегер входит в комнату. Он – настоятель ордена в Гарсе и одновременно духовник Луизы. Есть новости о Шефле, этом ренегате. Шефль! Темные глаза Луизы Бек еще больше потемнели.

Нет, он не согнется. Снова и снова приходят на ум Шефлю старые события. Они должны были полностью и окончательно подчиниться, не ей самой, Луизе, но голосу, которым она вещала: «Высшему руководству». Один лишь раз воспротивились отцы: когда он им приказал поцеловать рану на груди Луизы.

Грудь стоит перед глазами отца Шефля, он не забывает, какой она становилась, когда они оставались с Луизой наедине. Когда он был рядом с ней. Грудь, полуприкрытые темные глаза, большие руки, обнимавшие его. Он высоко гладил платье, слишком просторное для ее худого тела. Шефль был тогда духовным вождем Луизы, как они это называли. Он был ее исповедником. Но и много большим.

Она его соблазнила? Он был молодым священником, когда ее встретил, и неуклюжим парнем. Пока у него не открылись глаза, пока он не научился различать добро и зло.

Он влюбился. «Вы правда любите меня? Я люблю Вас в тысячу раз сильнее. Смею ли я Вас исповедывать?», – писал он ей. Какое заблуждение!

Шефль ударяется затылком о каменную стену кельи, своей тюрьмы. А другие до сих пор не разглядели этой причудливой игры. Или разглядели? У Шефля выступает пот от страха, когда он думает о следующем допросе, следующем унижении.

…Все фигли-мигли с самого начала? Луиза, родившаяся в 1822 году младшей из пятерых детей альтеттингерского врача и аптекаря Бека, с двадцати четырех лет страдала «тяжелыми душевными муками» и «частыми нервными лихорадками». И возникла рана на ее груди. Луиза всегда хотела уйти в монастырь, еще до того, как несчастливо влюбилась. Шефль проклинает этого человека. Он сначала обольстил Луизу, совершал с ней все возможные непристойности, а потом покинул. Луиза была беременна. Ребенок не появился на свет, по крайней мере, живым. Теперь же ей являются демоны: дух безбожия, дух разврата и дух неверия.

Мог помочь только экзорцизм. И он помог. Шефль знает это, он содействовал при изгнании дьявола. Но Луиза стала с тех пор другой. Начались внушения из потустороннего мира. В состоянии транса ей являлось существо, выдававшее себя за покойную жену одного из отцов. Во время сеансов оно велело называть себя «матерью». Но то не был голос с неба, сегодня Шефль знает это. Это проистекало из больной души Луизы.

Отец Шефль останавливается: его ситуация абсурдная, безвыходная. Ему смешно. Явление Луизе – «мать», она сама – «дитя». И с Марией Богородицей, это соотносится так, что она дает указания «матери» в том мире. Та передает их ребенку в этом мире. И она, Луиза, сообщает их всем, посвященным в тайну. Отцам и клирикам. «Боже мой, –думает Шефль, – останься я верен этому заблуждению, сидел бы сейчас, вероятно, где-то в епископском кресле, но безусловно не здесь на нарах».

Они все ему были равны. Даже когда он говорил о своем грехопадении с Луизой. Они даже нашли для этого теологическое судопроизводство: грех «для сластолюбия человечества», «неслыханное, присвоенное Богом отличие, быть инструментом его таинственных решений». Как все же гибка теология, как удобно толковать католические принципы по своему усмотрению.

Шефль выглядывает в окно. Он смотрит прямо на западное крыло монастыря, этаж прелата. Там живет Луиза.

…Шмегер конфисковал дневник Шефля. Кое что прояснилось: он обратился к Богу. Да, он осмелился воззвать к самому Богу, отважился уклониться от «матери милостей». «Он признает только одного «Господа», с которым говорит на языке доверительной дерзости и кощунственной надменности, который она встречала только в собраниях пиетистических сектантов. Ни разу не упомянул он имени Божьей матери. Он болтал что-то о совести.

Луиза мрачно улыбается. «Как мы помешаем ему вредить нам?» – спрашивает Шмегер. Луиза сосредотачивается, берет чистый лист бумаги. Ей не надо больше впадать в транс, чтобы почувствовать вдохновение: «Этот отец есть и останется добычей дьявола, ослепленным слугой сатаны, высокомерным фарисеем. Преисподняя открыта и Мастер ждет своего слугу». Она диктует сама себе, Шмегер слушает. «Добыча дьявола, – говорит он, это хорошо сформулировано». Он сам не знает, говорит ли сейчас с «матерью» или с Луизой, которая откладывает перо и складывает лист. «Дайте это письмо Шефлю, он должен его переписать слово в слово. И подписать. Тогда мы отправим письмо в Рим».

Карл Эрхард Шмегер следует за Луизой. У обоих безобманное чутье на сильных покровителей.

В Управлении епископата Мюнхена сидит один из них. Он влиятелен, архиепископ слепо доверяет ему: генеральный викарий Фридрих Виндишман. У него 9000 гульденов долга. Виндишмана будут шантажировать. Шантажистам незнакома пощада. Что у них есть против него? Только ясновидящая знает это. Он доверился ей – и получил деньги. Свое имущество Виндишман заложил. Если он снова наделает долгов, то опять получит деньги. И ответы на свои вопросы. Он так бесхитростен, что советуется с Луизой Бек по всем личным и церковнополитическим интересам.

Но, что еще важнее, Виндишман убедил в луизином внушении архиепископа, влиятельнейшего церковного человека в Баварском королевстве Карла Августа фон Райзаха. И он пишет теперь «матери» письма, просит совета, показывает ей свою переписку с королем. Луиза советует ему, как действовать против епископов, думающих более непринужденно, чем он. В письмах она обращается к архиепископу «Сын мой». Луиза и Шмегер сохраняют корреспонденцию подобострастного Райзаха. Если скептики начнут протестовать, у них будет кое-что на руках. Тем более, когда Райзаха продвинут в курию кардиналом. «Мне сейчас особенно надо знать, что посоветовать Папе», – пишет он в военной неразберихе января 1861 года из Рима в Гарс. Покинуть ли Понтифику город? Луиза должна на это ответить.

Столь же могуществен Игнациус фон Сенестрей. Он хотя и руководит в Регенсбурге менее значительным епископством, но как один из инициаторов догмы папской непогрешимости имеет существенное влияние в Риме. Сенестрей подчиняется Луизе зимой 1872 года. «Ни человеческий страх, ни представления нашего времени не остановят меня перед следованием указаниям», которые будут переданы «через ангела-хранителя», «так чудесно принимающего меня». Он говорит голосом Луизы.

Сенестрея тоже шантажируют и он хочет избежать того, что эти вещи «будут разбираться прессой или на суде». Но и по церковным вопросам он советуется с Бек. Он послал ей зуб. Она должна была идентифицировать его как реликвию Святого Эммерама. Тогда он стал бы достойным почитания.

О подоплеке шантажа Сенестрея существуют только толки. Его брат, член соборного капитула, вел якобы распутную жизнь. Ходят слухи, что его сестра Вальбурга, проживающая вместе с ним, в его присутствии сделала аборт. Так ли это? Знает только Луиза. Она приводит Сенестрея к мысли поехать в Рим, чтобы запретить чтение труда своего предшественника: сочинения почитаемого за свою откровенность Михаэля Зайлера. С откровенным католицизмом Луиза и ее соучастники не могли ничего поделать. Даже если подлое предложение Сенестрея провалится, она может на него положиться.

Не все церковники к ней расположены. Например, преемник Райзаха в Мюнхене – подозрительный человек. Он уволил Виндишмана и теперь наседает на них. Новый архиепископ извне, Шефль изнутри.

…Шефль прислоняется к стене. Он не сдается. Ничто не отвратит его от веры, даже секта Луизы Бек. Йоханн Баптист Шефль дал клятву, когда вступил в конгрегацию Святого Спасителя. Он хочет сдержать ее. По крайней мере, он хочет остаться священником. «Мне кажется, – пишет он, – что со мной происходит вопиющее злодеяние. Со мной обращаются, как с одержимым. Совершенно уничтожающе». Однажды, он в этом уверен, эти строки будут прочитаны.

В кружке Луизы Бек опять и опять случается, что духовные лица становятся нерешительными. Что они отворачиваются. Но она знает, что предъявить им в этом случае. Она знает их души. До сих пор «дитя» всех приводило к разуму, даже генерального настоятеля ордена в Риме. Он тоже сомневался. Узнал о том, что Луиза ошибалась в выборе слов? Хорошо, могло произойти, что она обозвала одну крестьянку «грубой деревенщиной» или ошибочно определила одной девушке из села телесную непригодность к замужеству. Но она могла и «перенимать» чужие болезни. Это снова убеждает главного настоятеля. Он настолько доверяет Луизе, что шлет ей письма Шефля, не распечатывая. «Подумайте только, если мы уволим Шефля, он выйдет из-под моей юрисдикции», – пишет главный настоятель. «Не следует оставлять его», – говорит Шмегер, он отравляет настроение собратьев. Луиза молчит.

Четверг, 23 марта 1865 года. Йоханн Баптист Шефль вдыхает холодный воздух, который от реки Инн струится в деревню Гарс. Свободный. Но что это за свобода, если ради нее он должен был покинуть орден? Собратьям он описан в круговом письме Шмегера как добыча сатаны, как сумасшедший. Через полгода ему даст новый мюнхенский архиепископ место пастора вблизи Дахау. Он останется там до самой смерти, до 1899 года.

Ранним вечером 6 августа 1879 года Луиза Бек, ясновидящая, навсегда закрыла глаза. Шмегер пишет: «Она буквально сгорела, как уголь». Он создает архив ее наследия: письма и молитвенники, носовой платок, постельное белье. Это реликвии на тот случай, если она будет причислена к святым.

Вместо комментария

Экстатические состояния были особенно распространены в XIX столетии. Одной из известнейших «экстатических девушек» была Анна Катарина Эммерик, которая вдохновила позднеромантического писателя Клеменса фон Брентано на многие произведения. Она часто билась, одержимая приступами удушья и столбняка, чтобы потом предаваться своим видениям.

Вот как описывает один современник приступы у Марии фон Мерль, стигматизированной девушки из Кальтерна: «То она ревела, как медведь, то стонала и рычала, как собака, изгибалась дугой и снова серпом, рот ее стягивался в щепоть, глаза закатывались, как при смерти, заставляя поверить, что они уже никогда не раскроются».

Мужчины защищены от таких приступов. Святые экстазы были женским делом.

Еще один феномен, почти исключительно относящийся к женскому полу. С 1870-х годов при большом интересе общественности тысячи истеричек были помещены в созданные нервные лечебницы Европы. Истерия стала просто женской болезнью. Органических причин приступов, конечно, не находили. Врачи подытожили: все это только преувеличение и симуляция. В истерии признали лишь дополнительное доказательство склонности женщин к нерешительности и к невероятному. «Истерия – это органический кризис органической лживости женщин», писал в 1903 году философ Отто Вейнингер.

Подробные медицинские сообщения документируют дикие опрокидывания больных, параличи, экстатические вывихи, галлюцинации. Сходства состояний с таковыми же у «экстатических девушек» очевидны.

Можно полагать, что экстазы обнаруживают светский, урбанистический эквивалент в истерических припадках XIX века.

Вместо мистически-религиозного это нашло сексуальное толкование. Врачи склонны эротизировать истерические припадки большинства молодых женщин. На фотографиях, которыми в Париже были впервые документированы случаи заболевания такого рода, изображены женщины, запечатленные в экстатичных, часто фривольных грациозных позах на своих постелях, в соскальзывающих, и без того легких одеждах, обнажающих ноги и плечи пациенток. Различные примеры объяснений выразительно иллюстрируют противоречивость тогдашних изображений женственности. Они все еще колеблются между святостью и греховностью, между невинной Марией и соблазнительницей Евой. Телесные признаки таким образом становились отражением установленных в обществе ролевых положений и были вместе с тем демонстрацией некоторых трудностей, имевшихся у многих женщин в обхождении именно с этими запутанными изображениями.

Зигмунд Фрейд назвал истерию «болезнью противоволия». Действительно, припадки были для истеричек возможностью избежать бессодержательной жизни, их ограниченного ролью жены и матери бытия.

Сабина Шпильрейн (всемирно известная российская врач-психоаналитик, 1885–1942), изображенная в последнем фильме Дэвида Кроненберга «Темная страсть» (в российском прокате – «Опасный метод» – Англия, Канада, ФРГ, 2011) использовала свое пребывание в психиатрии как трамплин к исследованиям. И благочестивые девушки добиваются своими экстатичными состояниями как минимум самоопределения. Многие экстатички должны были защищаться от навязываемых им семьями брачных планов.

Нарастающее разделение между трудовой и частной жизнью привело и к расколу между общественной и личной и таким образом к измененным отношениям между полами. Женщинам доставались дом и плита, они были исключены из какой-либо общественной жизни. Примечательно, какие меры принимались, чтобы удержать их там. Они объявлялись духовно неразвитыми и таким образом – под прикрытием морали – держались в повиновении. «Все воспитание женщин должно быть… со ссылкой на мужчин. Нравиться им и быть полезными, ... это долг женщины во все времена», так полагал уже Руссо.

В XX веке с переменой отношений между полами женщины были допущены в сферу высшего образования, стали принимать все более заметное участие в общественно-политической жизни и истеричные пациентки перестали «украшать собой» больницы Европы. Феномен «экстатичных девушек» исчез таким же чудесным образом, как и появился.

По материалам «Зюддойче цайтунг»