Европейский вектор развития нашего государства, принятый при первом императоре, в числе прочего подразумевал приобщение страны — прежде всего состоятельных и образованных слоев общества — к мировой цивилизации и культуре. С середины восемнадцатого столетия в Петербурге и ближайших его окрестностях начинается возведение роскошных дворцов для августейших особ и высшей государственной знати. К этому же времени относится строительство многих столичных храмов, ныне знаменитых. Имперский облик новой России требовал соответствующего эстетического и технического оформления, и в частности наполнения новых пространств художественными изделиями из благородных металлов: скульптура, часы, люстры, подсвечники и другое. Но все это было исключительно привозное, купленное за границей, чьи мастера уже снискали к тому времени вселенскую славу. Собственных же специалистов металлического декоративного литья в ту пору в России не было. Так продолжалось вплоть до девятнадцатого века, когда на художественную арену нашей страны поочередно вышли три сына блистательной Франции — Герен, Шопен и Берто.

бронзовые мушкетеры

Еще в екатерининское время французские бронзовщики выказывали намерение работать в России. Так, в 1780-е годы парижский мастер Жерар Жак пытался открыть бронзолитейную мастерскую в Петербурге, однако безуспешно. Только в 1805 году его племянник Александр Герен, приехавший из Франции человек лет тридцати, основал на Васильевском острове Петербурга первое в нашей стране производство художественной и декоративно-прикладной бронзы. Поначалу все шло очень туго, со скрипом. Герену пришлось начинать с нуля, поскольку в то время в России не имелось нужной квалификации художников, формовщиков, литейщиков, позолотчиков, чеканщиков — всех тех, кто мог бы новый промысел поставить на ход. Потому неудивительно, что Герен то и дело обращался за помощью к своим парижским коллегам, и в частности к крупному мастеру Жюльену Шопену, чье имя получило известность еще при Людовике XVI. Но по-настоящему процесс двинулся, когда на помощь Герену прибыла из Франции группа бронзовых мастеров. Помимо того, Шопен прислал в Петербург необходимую оснастку и оборудование, а также образцы художественного литья и последние модели от виднейших парижских художников — таких, например, как Темир. 1820-е годы — расцвет русского ампира, и потому на I Российской мануфактурной выставке Герен представил поистине блестящие образцы ампирной бронзы. Но оказалось, что данная продукция здешнее общество не сильно интересует, представленные на выставке гереновские купидоны, сатиры и вакханки вызывали лишь снисходительные ухмылки и оценки, соответственно, скептические. И все же, невзирая на первый, казалось бы, неуспех публичной демонстрации своих трудов, Герен, с тех пор невзлюбивший выставки, настойчиво вел свою линию. К середине 1830-х годов он имел фирменные магазины художественной бронзы на Большой Морской улице Петербурга и на Тверской в Москве. Высокое качество бронзового литья — вот что отличало работы гереновской фирмы. Но время… Время брало свое, и вскоре Герен, кому клонилось к шестидесяти, удаляясь на покой, пригласил на должность управляющего своим заведением сына парижского бронзовщика Шопена — старшего товарища, некогда оказавшего ему помощь.

Молодого человека звали Феликс Шопен, и с ним связана едва ль не главная страница в истории русской бронзы. Став управляющим предприятий Герена, а в скором времени их собственником, Шопен не просто развил отечественное бронзовое дело, но прославил его. Довольно быстро Феликс нашел то, что стало его отличительной чертой и с тех пор позволяет говорить именно о русской бронзе. Например, он отказался от многофигурных композиций, сложных в изготовлении, дорогих и оттого трудно продаваемых, и перенес акцент на одиночные бронзовые сюжеты, более простые и, главное, дешевые, что в российских условиях имело значение подчас решающее. Изучая спрос, молодой Шопен определил, что наибольшей популярностью тут пользуются осветительные приборы (люстры, жирандоли, канделябры), а также позолоченные бронзовые часы — каминные и кабинетные. Причем всесторонне вникая в вопросы производства, Феликс впервые применил гальваническое золочение по методу профессора Якоби, в результате чего первое же участие во Всероссийской выставке принесло Шопену золотую медаль: в отличие от предшественника, он был неизменным участником выставок, проходивших в России и не только здесь. Успех сопутствовал Шопену и на Международной выставке 1851 года в Лондоне, где среди многих образцов художественной бронзы экспонировалась вызолоченная фигура Ники.

За два года до этого на одном из отечественных ристалищ Шопен, между прочим, выставил бронзовую плеяду российских правителей: шестьдесят три бюста великих князей, царей и императоров, от Рюрика до государей девятнадцатого века. Прообразом ему послужила серия мраморных портретов, в конце XVIII столетия по заказу Корсакова высеченная итальянским скульптором Пенно. К немалому удивлению, данная шопеновская работа имела такой успех, что бронзовщик в течение жизни не раз возвращался к ней, изготовляя галерею уже в кабинетном формате — для широкой магазинной продажи и под частный заказ. Отныне стало обычным делом увидеть в казенном присутствии или в домашнем кабинете сановника бронзовый сонм русских монархов или одного из них — желательно царствующего ныне. Выпуск цикла отечественных властителей придал деятельности Шопена направление государственное, после чего мастер стал получать высочайшие заказы, и какие! Осветительные приборы, часы и интерьерная бронза для Зимнего, Гатчинского, Мраморного и Большого Кремлевского, для петергофских и царскосельских императорских дворцов. Им были отлиты гигантские бронзовые двери Исаакиевского собора и храма Христа Спасителя… Семидесятые-восьмидесятые годы позапрошлого века открыли новую страницу деятельности Шопена. В тот период началось его сотрудничество со знаменитым русским скульптором Евгением Лансере. Сумев распознать в молодом ваятеле исключительное дарование, Шопен тем самым положил начало камерной бронзе, искусство которой прежде не имело широкого развития. Пытливая натура энергичного бронзовщика проявлялась и теперь, в частности, в поисках способов наведения искусственной патины — однотонной и многоцветной, характерной для европейских изделий. В нынешнее время многие работы Лансере в бронзовом воплощении Шопена можно встретить в российских и мировых музеях, а также в частных собраниях. И, разглядывая некоторые из них, становится понятно, почему Шопен считался и по сей день считается лучшим отечественным бронзовщиком.

Несмотря на выдающиеся достижения, в продолжение полувековой деятельности бронзолитейные предприятия Шопена чуть ли не постоянно находились под угрозой закрытия. И в общем-то, это понятно: в такой стране, как Россия, где права личности и собственности находились под большим вопросом, вести дела было непросто. К тому же возраст… Ближе к восьмидесяти уставший Шопен отошел от активной деятельности, предварительно на роль управляющего выписав из Франции Шарля Берто, художника и ваятеля, имевшего опыт работы в бронзолитейных мастерских Парижа.

Молодой руководитель принялся за дело энергично, сразу же показав блестящие способности и деловую хватку. Однако имя предшественника стояло так высоко, что еще в течение ряда лет Берто клеймил свои изделия «Шопен и Берто», а чуть позднее «Берто, бывший Шопен». В целом принципы работы фабрики при новом владельце были сохранены, однако образцы продукции, не нашедшие спроса в России, отправлялись теперь во Францию, в том числе и многие произведения Лансере, прославившие его самого и русскую пластическую миниатюру за рубежом. За сравнительно недолгое время Берто смог создать себе имя, сопоставимое с предшественниками. Он получал золотые медали всероссийских выставок, однако в первые годы ХХ века вынужден был дело свое и своих именитых предтеч окончательно свернуть. Так завершился бронзовый век России.

Наряду с основной продукцией бронзовых дел мастера занимались также выработкой изделий из серебра, цинка, стали, чугуна. Но на данных поприщах они не стяжали славы, сколь-нибудь сопоставимой с бронзовой: все же материалы другие. В области литья и ковки черных металлов суждено было прозвучать другим именам.

высокие трубы

Еще полвека назад от пожилых ленинградцев со старыми корнями в ответ на традиционный вопрос «Как дела?» можно было слышать: «Как у Берда на заводе! Только труба пониже и дым пожиже». А так, мол, все отлично! Что касается самого Берда, знаменитого петербургского промышленника, то его имя и уровень успеха были попросту недосягаемыми. Тем более что это имя пребывало на слуху у столичных жителей на протяжении едва не всего девятнадцатого столетия. Причем за данный период сменилось три поколения Бердов.

Первый из них, Чарльз, кораблестроитель и судовладелец, начал с того, что в 1792 году основал в Петербурге, на Матисовом острове, железоделательное предприятие и стал известен постройкой и выводом на линию первого на Неве парохода «Елизавета» (1815 год). Однажды на борт отходившего в Кронштадт бердовского судна запрыгнула шумная компания, где бывший среди прочих Пушкин экспромтом набросал стихотворное посвящение английскому художнику Доу, автору Военной галереи Зимнего дворца, в той же группе плывшему этим же пароходом. Так имя заводчика вплелось в венок отечественной культуры. И это не было случайным. Невзирая на обозначившуюся специализацию Берда в виде паровых машин, станков, котлов, валов, поршней, лопастей, печей и другого промышленного оборудования, в 1813 году его завод впервые выполнил заказ художественный: изготовление чугунной решетки кронштадтского Обводного канала. Впоследствии заказы на декоративное литье стали поступать Берду чаще. На его предприятии были выполнены фигуры сфинксов для Египетского моста через Фонтанку, литые и кованые фрагменты прочих петербургских мостов. Бердом изготовлены решетка Инженерного замка, чугунные части (лафет, ядра и др.) кремлевской Царь-пушки, отлиты фигуры для аттика зданий Сената и Синода, скульптуры и металлические детали Казанского собора. Но поистине великим трудом, прославившим Берда в веках, является художественная отливка капители, барельефов и фигуры ангела для петербургской Александровской колонны — одного из символов имперской столицы и самой России.

Называя Александрийский столп и другие образцы монументального искусства, стоит заметить, что в Петербурге, как нигде, ведется не совсем понятная борьба с бронзовой патиной. Особая прелесть патины и ее красота состоят в том, что патина ложится неравномерно, в первую очередь покрывая места, максимально подверженные воздействию осадков и атмосферных газов. Всякому бывавшему в Европе наверняка запомнились бронзовые фигуры — например, Клодтовы укротители коней в Неаполе, покрытые светло-зеленой, редкой красоты патиной. С завидным упорством удаляя патину с бронзовых статуй, здешние специалисты уничтожают их прелесть, а именно старину и своеобразие. Вместо этого они смазывают бронзовые изделия антикоррозийной мастикой, подозрительно коричневатой, придавая старым творениям вид новодела, тогда как природная патина — малахитовая или изумрудно-лазоревая — не только надежно защищает металл от коррозии, но и подчеркивает возраст бронзы и, что особо важно, удивительно красит ее. Не зря же когда-то Феликс Шопен столь упорно трудился над созданием патины искусственной.

Сын Чарльза Берда, Фрэнк, явился достойным продолжателем отцовского дела. При нем железная империя Бердов расширялась и во второй половине позапрошлого столетия она состояла уже из нескольких заводов: чугунолитейного, коксообжигательного, лесопильного и мукомольного. Но по укоренившейся традиции помимо первоочередной промышленной продукции завод Берда исполнял государственно-мемориальные заказы. Например, здесь был изготовлен величественный обелиск для Куликова поля, отлиты бронзовые барельефы Исаакиевского собора и элементы декора уникального памятника Николаю Первому. И в третьем поколении Джордж Берд, приняв промышленную эстафету, на протяжении ряда лет осуществлял строительство кораблей, большей частью военных. Но рано или поздно всему сущему на свете приходит конец. Прекратило свою деятельность и предприятие Бердов. Сначала оно было продано Обществу франко-русских заводов, а затем и вовсе национализировано, к нынешнему дню превратившись в Адмиралтейские верфи. Густой дым из высокой трубы Берда валить перестал.

На одном из краснокирпичных зданий Петровского острова нечастый там прохожий может увидеть старинную надпись: «Городокъ Санъ-Галли». Что за несуразица? Что еще за «городок» в городской черте, более того, близ центра? А это, оказывается, некогда выстроенный петербургским фабрикантом жилой массив для рабочих своего завода, известного как Сан-Галли. Интересно, кто такой? Скажем, нынешний горожанин как нечто само собой разумеющееся воспринимает столь заурядный предмет как чугунная батарея отопления. Действительно, куда уж прозаичней — батарея! По ней хорошо ударять чем-нибудь тяжелым, чтобы характерным стуком укрощать разбушевавшихся соседей, — один из штрихов коммунального жития. А меж тем полтора века назад эти радиаторы явились новинкой и последним достижением технического прогресса. Изобрел их один из виднейших русских предпринимателей Франц Сан-Галли. Еще каких-нибудь сто лет назад это имя гремело по всей стране.

В середине позапрошлого столетия, в эпоху расцвета промышленного дела Берда, на должность помощника заводского бухгалтера поступил приехавший из Германии молодой человек. Освоив процесс, связанный прежде всего с обработкой черных металлов, Франц рискнул основать собственное промышленно-коммерческое предприятие. Так на Лиговке появилась небольшая слесарная мастерская Сан-Галли, изделия которой (умывальники, кровати, камины и всякое железное) предлагал фирменный магазин на Невском. С течением времени объем и ассортимент продукции Сан-Галли расширился. Продолжая удовлетворять массовый спрос, промышленник стал получать городские и государственные заказы, которые также исполнялись безупречно. К числу таковых следует отнести отливку колонны Славы возле Троицкого собора, что в Измайловском полку, решетки Павильонного зала Эрмитажа, ограды Таврического сада и сквера возле собственного завода. Не просто мастерство или высокое качество изготовления — воплощенное искусство являют собой выполненные на чугунолитейном предприятии Сан-Галли ворота Зимнего дворца. Ажурная композиция из кованого чугуна, железа и золоченой меди соразмерна мастерству строителей дворца и таланту зодчего.

В последний раз имя Сан-Галли прозвучало в середине 1920-х из-за «чубаровского дела», громкого преступления, совершенного в сквере Сан-Галли, что на Лиговке, в промышленном районе, прославившемся бандитизмом. В народе тогда была сложена песенка про «Лялю, комсомолочку блатную», как «двадцать два веселых хулигана девушку поймали у фонтана» — и много чего непечатного. Кто-то из чубаровских насильников получил тогда заслуженную пулю, кто-то отправился на Соловки, но как бы то ни было, а в памяти ленинградцев имя Сан-Галли осталось связанным с этой историей. Рассказывали, что лиговская шпана, огорченная жестоким приговором чубаровцам, в ночь после суда подожгла завод «Красный кооператор», как к тому времени стал называться Сан-Галли. И так иногда, оказывается, проходит мирская слава! Особенность работ Берда и Сан-Галли состоит в том, что декоративные заказы для Петербурга (монументы, ограды, фонтаны, фонари, ворота, балконы и т. д.) по отношению к основному производству являлись заведомо вторичными. Однако судьба повернулась так, что именно они стали хранителями памяти замечательных русских промышленников, тогда как объекты утилитарные, сколь бы значительны они ни были, к примеру броненосец «Петр Великий», отслужив положенное, отправлялись на слом и в переплавку. Но имелись в России предприятия, для которых художественное черное литье стало не побочным, а профильным делом.

узор чугунный

Иной раз с трудом верится, что столь грубый, тяжелый и такой, казалось бы, чисто промышленный металл, как чугун, может стать художественным пластическим материалом. Ведь вдобавок ко всему он еще и ржавеет.

Тем не менее это так. Все началось в восемнадцатом веке на Урале. Возведение невской столицы требовало большого числа металлических изделий — и не только хозяйственного, но и декоративно-художественного назначения. С ширящимся потоком государственных и частных заказов наилучшим образом справлялись чугунолитейные предприятия Кыштымского округа Урала. Причем тамошний чугун шел на удовлетворение нужд не только Петербурга или Москвы, но отправлялся в другие города европейской части России. А что-то требовалось и самому Уралу. В начале XIX столетия среди частных чугуноплавильных предприятий выделялся принадлежавший знаменитым Демидовым завод в небольшом уральском городке Касли. С окончанием Отечественной войны 1812 года военная продукция завода сменилась изделиями мирного свойства: железная утварь, кухонные плиты, утюги, печные заслонки, вьюшки и многое иное. Наряду с товарами заурядными в 1820–1840-х годах Каслинский завод приступил к выделке чугуна художественного, в частности различных статуэток и икон. Секрет успеха таился в качестве выплавляемого металла и в местном песке, идеально подходившем для формовки. Со временем каслинская продукция все шире стала экспонироваться на российских промышленных и художественных выставках. И все же вплоть до 1860-х годов каслинский чугун ассоциировался исключительно с высокосортными бытовыми предметами, а уже потом с литьем фигурным.

Картина решительно поменялась, когда на должность заводского скульптора поступил Михаил Канаев, в основу подготовки чугунных мастеров положивший основанную им при заводе школу, где он удачно соединил уже достигнутый высокий уровень каслинского литья и мастерство златоустовской стальной чеканки. Вскоре в Касли прибыл талантливый скульптор академик Николай Бах, развивший и расширивший дело, начатое Канаевым. Именно им двоим — Канаеву и Баху — суждено было прославить русский художественный чугун, продукцию Каслинского завода сделать знаменитой на весь свет, а прежде малоизвестный уральский городок поставить в один ряд с такими центрами народного русского промысла, как Гжель, Палех и Хохлома.

Золотой порой каслинского черного металла стала вторая половина XIX века. На Всемирной выставке 1900 года в Париже случился триумф. Туда кудесники из Каслей привезли нечто доселе невиданное — огромных размеров чугунный павильон. Это творение явилось ярчайшим произведением мирового искусства. Филигранная техника формовки, отливки, чеканки, сборки, высокий художественный и композиционный талант — все было вынесено на строгий суд специалистов и предстало взору парижан. И все получило высочайшую оценку. Демонстрируя виртуозную технику работы, уральские чугунные мастера показали Парижу и всему миру умение гармонично свести воедино древневизантийские мотивы и былинные русские сюжеты, изображения сказочных персонажей, драконов, парусных кораблей и вещих птиц — и все это наложенное на тончайшее металлическое кружево. Каслинский чугунный павильон был по праву отмечен большой золотой медалью выставки.

На том же временном отрезке доброе имя заслужил себе чугунолитейный завод в городке Куса, что близ Златоуста. Как и его каслинский собрат (а впоследствии и конкурент), завод в Кусе начал свою деятельность с выполнения оборонных заказов — пушки и ядра, постепенно смененные продукцией цивильной. Причем поначалу Кусинский завод не ставил перед собой грандиозных задач, а ограничивался выпуском сельскохозяйственных орудий и предметов крестьянского быта, в числе коих были металлическая посуда, топоры, крючья, замки, полозья и прочее. Со временем пришла пора декоративного литья, чаще всего выполнявшегося по каслинским образцам. Но появились и оригинальные работы, заставившие и в России, и в Европе заговорить о кусинском художественном литье как о самостоятельном виде искусства. Стокгольмская выставка 1897 года принесла мастерам из Кусы серебряную медаль, а выставка 1906 года в Милане — золотую.

Начало ХХ столетия стало эпохой потрясений не только социальных. Рухнула и прежняя промышленно-экономическая жизнь России. На протяжении первых десятилетий советской власти в стране господствовала идеология интернационализма, а понятия «народный» и «национальный» употреблялись лишь с прилагательным «буржуазный», что неминуемо влекло за собой политические, а вслед за ними и уголовные преследования. Если в тот период уральскими предприятиями что и выпускалось, то только партийно-пролетарское. А о народных ремеслах, в том числе о прославленном уральском фасонном литье, в таких условиях не могло быть и речи. Но ничто не приходит навечно, и со временем уральские металлические промыслы возродились, однако прежней — мирового масштаба — славы они уже не снискали.

Говоря о таком предмете, как бронзовое и чугунное творчество, трудно перечислить все предприятия данного профиля и назвать всех отечественных мастеров. Но те, что упомянуты, оставили глубокий след в отечественной культуре и в самой истории страны. Правда, их имена — Берда, Канаева, Сан-Галли, Шопена и других — звучат несправедливо редко. А тем временем плоды таланта и труда этих людей таковы, что даже сами понятия «бронзовый», «забронзоветь» стали синонимами чего-то капитального и навеки запечатленного. А после вечных пушкинских строк про узор чугунный и этот вроде бы грубый металл стал восприниматься не как что-то сугубо промышленное, а обрел оттенок поэтически возвышенный. Вот что иногда значит использование пусть самого заурядного материала в искусстве, укрепленное к тому же силой слова.