Начать эти заметки хочется с факта из области литературоведения: белый генерал Яков Александрович Слащев стал прототипом мрачного Романа Хлудова из замечательной пьесы Михаила Булгакова «Бег». Однако в образе жестокого, но глубоко и искренне страдающего за судьбу Отечества человека никак не были отражены такие привлекательные черты прототипа, как яркий полководческий талант, смелость, порывистость, честность, а также финал его жизни – трагический, но закономерный…

«В бесконечные пропасти к недоступной весне…»

Знаменитый шансонье Александр Вертинский часто вспоминал о своей встрече со Слащевым, которая произошла в Крыму в декабре 1919 года. Двое лощеных адъютантов буквально вытащили певца из постели и на автомобиле доставили в штабной вагон, стоявший на глухой железнодорожной ветке. В вагоне – дым коромыслом, а вокруг уставленного выпивкой стола компания напившихся или обнюхавшихся кокаином господ офицеров. Высокий и бледный как смерть генерал здоровается с Вертинским:

– Простите, что мы потревожили, но мы так любим Ваши песни. Они говорят о нас, о нашем времени…

Сцена вполне укладывающаяся в большевистские штампы о белогвардейских офицерах, по вечерам распускающих сопли за стаканом, а с утра вещающих и расстреливающих «борцов за народное счастье». Правда, вернувшись в СССР, Вертинский не любил вспоминать песни, которые он тогда пел. Вот, например, та, что была исполнена по специальному заказу Слащева и посвящена погибшим в ноябре 1917 года во время уличных боев в Москве юнкерам и гимназистам.

Закидали их елками, замесили их грязью
И пошли по домам под шумок толковать,
Что пора положить бы конец безобразию,
Что и так уже скоро мы начнем голодать.
И никто не додумался просто стать на колени
И сказать этим мальчикам, что в бездарной стране
Даже светлые подвиги – это только ступени
В бесконечные пропасти к недоступной весне...

В этой песне – другая правда. Та, ради которой Слащев рисковал жизнью и в которой потом разуверился…

Яков Александрович Слащев родился 29 декабря 1885 года в Санкт-Петербурге, в семье потомственных военных. Следуя традиции, юноша проделал достаточно обычный путь, окончив Петербургское реальное училище Гуревича (1903) и Павловское военное училище (1905), послужив в лейб-гвардии Финляндском полку, а затем пробившись в Николаевскую академию Генштаба.

По общему мнению, он был даровит, но не дисциплинирован. Так, сопряженное с тяжелейшими экзаменами поступление в академию Генштаба открывало перед офицером практически безграничные карьерные перспективы. Слащев туда все-таки поступил, но учился спустя рукава и, как следствие, окончил ее по второму разряду без права причисления к Генштабу и ношения красивого аксельбанта (1911).

Спустя рукава он служил и в Финляндском полку, но зато совершил там блистательный «обходной маневр», женившись на единственной дочери своего полкового командира Софии Владимировне Козловой. И тут же, надо полагать не без содействия тестя, был приглашен преподавать тактику в престижном Пажеском корпусе.

Зато, когда грянула Первая мировая война, перед сослуживцами предстал совершенно иной Слащев – бесстрашный, умный, решительный. Молодой офицер рвался делать карьеру, но перед вышестоящими не пресмыкался и берег кровь подчиненных («иначе зачем нас в Академии учили?»).

Участвуя с полком во всех сражениях, Слащев пять раз был ранен, дважды контужен и, дослужившись к тридцати годам до полковника, получил все максимально возможные в этом звании награды вплоть до Георгиевского оружия и ордена Св. Георгия 4-й степени.

Февральскую революцию Яков Александрович воспринял спокойно: в политику не лез, став командиром известного по декабристскому восстанию лейб-гвардии Московского полка, пытался навести в нем порядок, а потерпев неудачу, начал формировать отряд из «ударников», готовых сражаться с немцами до последнего.

Но сражаться пришлось со своими – с русскими.

Человек позы и порыва

В декабре 1917 года Слащев появился в Ростове-на-Дону, где велось формирование антибольшевистской Добровольческой армии. Оттуда отправился на Северный Кавказ с заданием создавать тайные офицерские организации, втянулся в вооруженную борьбу и в мае 1918 года стал начальником штаба у атамана Шкуро, жестоко уничтожавшего большевиков на Ставрополье.

Спустя месяц при взятии Кисловодска, когда были освобождены десятки заложников, Слащев встретил свою большую любовь – красавицу Нину Нечволодову. Выдавая себя за мужчину (по примеру кавалерист-девицы Надежды Дуровой), она уже повоевала на фронте, дослужилась до унтер-офицера, получила два солдатских «георгия» и теперь присоединилась к Якову Александровичу под видом «ординарца Никиты». Именно в этот период сложился тот внешний образ Слащева, который дошел до нас в мемуарах современников: мундир без погон с надетыми поверх него казакином или доломаном, на голове – папаха, в руках – сучковатая дубинка.

Когда в июле 1918 года отряд Шкуро соединился с Добровольческой армией, Слащев в разговоре с ее командующим Деникиным объяснил свой отказ от погон тем, что «Добрармия живет грабежом, не следует позорить наши старые погоны грабежами и насилиями». Умница Деникин предпочел пропустить дерзость мимо ушей, поскольку уловил в своем собеседнике главное: «Это был человек позы, с большим честолюбием и густым налетом авантюризма. Но за всем тем он обладал несомненными способностями, порывом, инициативой и решимостью».

Вскоре Яков Александрович получил повышение, став начальником штаба в казачьей дивизии генерала Улагая, а затем ему было доверено самостоятельное командование – Кубанской пластунской бригадой, состоявшей из бравых оборванцев, которых и союзники и противники считали «лучшими вояками по обе стороны Кавказа».

Начальник и подчиненные друг другу понравились, но в феврале 1919-го Слащева перевезли на аналогичную должность в 5-ю дивизию, взаимодействовавшую с высадившимися в Причерноморье войсками Антанты.

Любовь и смерть под крымским солнцем

Весной 1919 года, испугавшись воздействия коммунистической пропаганды на собственные войска, французы и греки решили срочно эвакуироваться на родину. Сдав большевикам Херсон и Николаев, они обнажили фланг Добровольческой армии. В образовавшуюся брешь устремилась Заднепровская дивизия Дыбенко, включавшая бригаду анархистов-махновцев.

Достигнув «ворот Крыма» – Перекопа, красные уперлись в хорошо подготовленные позиции, однако махновцы вброд форсировали Сиваш и, оказавшись на полуострове, ринулись ко второй линии белой обороны – Юшуньским позициям. Здесь-то их и встретил Слащев, сумевший организовать отступавшие части и лично поведший их в контратаку – с винтовкой наперевес. Большевики были отброшены на пятнадцать километров к Армянску, оказавшись в опасной близости к по-прежнему занятому белыми Перекопу.

Тогда красные высадили десант на Арабатскую стрелку. Воспрепятствовать ему Слащев не мог, а потому, избегая окружения, начал отводить войска на Джанкой и Феодосию.

При посещении одного из полков, встав в автомобиле, он обращался к солдатам с пламенной речью и в этот момент был сражен тремя пулеметными пулями: одной в живот, двумя – в легкие. Тяжелораненого Слащева отнесли в хату, но уже через час, в ходе ожесточенного боя, село оказалось занято красными. Якова Александровича просто забыли, и тогда Нина Нечволодова в форме сестры милосердия вернулась за ним на коне, взвалила на седло и благополучно вернулась.

Вскоре влюбленные поженились, однако «на память» Слащеву осталась незаживающая рана в животе (фистула) и тяжелые боли, снять которые удавалось лишь кокаином…

Удержав с горсткой людей (около двух тысяч человек) восточную часть Крыма, Слащев получил чин генерал-майора, хотя за глаза подчиненные по-прежнему называли его просто – Яша. Подошли и подкрепления, что дало ему возможность взломать оборону красных на Керченском полуострове.

К ногам «генерала Яши» пал не только Крым, но и Херсонщина. 58-я дивизия красных под командованием Федько была буквально растерзана. Немногим больше повезло Заднепровской дивизии Дыбенко, от которой отделился Махно, решивший воевать самостоятельно. И вскоре пожалевший об этом…

Лихим рейдам крестьян-повстанцев Слащев противопоставил свою тактику. Небольшие подразделения белых растягивались вдоль железнодорожных линий, завязывали схватки с неприятелем, а когда бой разрастался, к месту событий на поездах выдвигались части оперативного резерва, которые и решали исход дела. В конце концов Махно пришлось рассредоточить свою повстанческую армию, а другой противник «генерала Яши» – Петлюра спасся только благодаря тому, что в решающий момент операцию по его ликвидации передоверили другому начальнику, благополучно завалившему все дело.

В августе 1919 года «генерал Яша» стал начальником 4-й пехотной дивизии. Его имя гремело если и не по всей раздираемой войной стране, то уж по югу России точно. В его послужном списке значились операции, о которых коллеги-военные отзывались с восторгом и завистью. И уж совсем вопиюще эти успехи выглядели на фоне той катастрофы, которой закончился поход Деникина на Москву осенью 1919 года.

Потерпев поражение под Орлом, Вооруженные силы Юга России (ВСЮР) начали откатываться на юг, а наперерез им к Крыму ринулась 12-я красная армия под командованием Пауки. Чтобы защитить полуостров, на котором белые могли бы закрепиться и зализать свои раны, Слащеву пришлось с бору по сосенке собирать войско, получившее громкое наименование 3-го (позже – 2-го) Крымского корпуса. В результате под ружьем у него оказалось… около 3,5 тысячи человек: меньше, чем одна полноценная дивизия.

С такими силами Яков Александрович даже не пытался защищать, казалось бы, удобный, но на деле весьма уязвимый Перекопский перешеек, а, выдвинув сторожевое охранение, стремительно перемещал войска с одного направления на другое, нанося неожиданные контрудары.

О том, до какой степени он был популярен у подчиненных, свидетельствует один эпизод. Некий офицер в день полкового праздника похвастался, что поедет добывать водку у «генерала Яши». По пути в штаб хмель из его головы выветрился, но он все-таки рискнул появиться перед начальником и честно изложил ему свою просьбу. Слащев, взяв с собой водку, отправился в полк, поздравил личный состав, выпил, а потом попросил подчиненных взять упорно защищаемую красными высоту, пообещав выставить еще бочонок водки. Разумеется, высоту взяли.

Но самое интересное, что, носясь по позициям, «генерал Яша» ухитрялся еще и управлять самим Крымом, причем управлять, с учетом тогдашней политической и экономической ситуации, очень достойно.

Хозяин Крыма

Публика в Крыму собралась весьма беспокойная: не только бежавшие от большевистского террора «представители бывших эксплуататорских классов», но и разного рода авантюристы – этакие батьки Махно местного разлива. Один из них, некий капитан Орлов, собрал вокруг себя около двух тысяч человек и вознамерился овладеть полуостровом, однако был очень быстро разбит Слащевым, после чего испарился неизвестно куда.

Многие мятежники ушли в горы, начав промышлять разбоем и грабежами, но именуя себя «партизанами».

Слащевцы на их фоне смотрелись очень достойно, поскольку всегда платили за продукты, а кража самого тощего гуся каралась у них смертной казнью.

В результате часто имели место случаи, когда крестьяне даже за деньги отказывались продавать продукты другим белым частям, но убедившись, что имеют дело с подчиненными «генерала Яши», снабжали их бесплатно. Кстати, самого Слащева они считали ни больше ни меньше как… последним русским императором Михаилом Александровичем, так что, возможно, здесь играло роль традиционное для крестьян преклонение перед «царем-батюшкой».

А что же рабочие? В Крыму того времени получаемая пролетариями реальная заработная плата была выше, чем в дореволюционной России времен экономического бума 1911–1914 годов, что, впрочем, не мешало им время от времени устраивать забастовки.

В таких случаях Слащев лично появлялся на предприятиях. И никому даже в голову не пришло раздробить ему голову кузнечным молотом или толкнуть под вагонетку. Переговоры, как правило, заканчивались полюбовно, хотя были и случаи, когда слишком напористых делегатов арестовывали и в конце концов они оказывались на виселице. Репутация «вешателя» вообще намертво прикрепилась к Слащеву, что подтверждается и числом подписанных им смертных приговоров – более сотни. Вот только кого настигала подобная участь? Первенство по количеству казненных принадлежало отнюдь не рабочим и даже не взятым в плен большевистским комиссарам.

Предоставим слово «добровольцу» Дружинину: «На трамвайных столбах мы увидели трех повешенных. Когда мы подошли, то увидели, что это висят махновцы. Один офицер и два солдата. Повешены они были в форме. У каждого из них в руках был лист бумаги, на котором синим карандашом было написано: «За грабеж мирного населения. Слащев». Эти трупы висели три дня. Слащев не церемонился. В это время в Крыму было одно наказание – через повешение. Оно вполне понятно. Боязнь смерти веяла над всеми, и поэтому точно исполняли приказы Слащева». Правда, исполняли до поры до времени, а точнее, до марта 1920 года, когда на полуостров начали прибывать остатки разгромленных войск Деникина.

Прощай, порядок!

Встречал их Слащев с далеко не лучшими чувствами. Во-первых, он уже привык к почти полной самостоятельности, и ему вовсе не улыбалось подчиняться вышестоящим по званию генералам. Во-вторых, на протяжении почти полугода его корпус удерживал полуостров вовсе не для того, чтобы теперь орава битых красными офицеров «лечила нервы» по ресторанам и высасывала соки из процветающей крымской экономики.

Об обуревающих «генерала Яшу» чувствах свидетельствуют два его приказа. В одном он сообщал, что «в Севастополь прибыло никому не нужное Южное правительство», в другом – сообщение о прибытии Добровольческого корпуса сопровождалось комментарием: «Теперь прощай порядок в Крыму!».

Деникин Слащева, кстати, понимал, но ему пришлось уступить свое место Врангелю, а тот отзывался о Якове Александровиче весьма сурово: «Неуравновешенный от природы, слабохарактерный, легко поддающийся самой низкопробной лести, плохо разбирающийся в людях, к тому же подверженный болезненному пристрастию к наркотикам и вину, он в атмосфере общего развала окончательно запутался. Не довольствуясь уже ролью строевого начальника, он стремился влиять на общую политическую работу, засыпал ставку всевозможными проектами и предположениями, одно другого сумбурнее, настаивал на смене целого ряда других начальников, требовал привлечения к работе казавшихся ему выдающимися лиц».

Здесь, впрочем, не упоминается об одном эпизоде, когда в числе повешенных по приказу Слащева оказались пойманные на грабеже ювелирной лавки офицеры из привилегированной дроздовской дивизии и некий полковник – любимец Врангеля.

Конечно, даже заняв должность главнокомандующего, «черный барон» не стал сразу же отправлять Слащева в отставку, а напротив, поручил ему сложнейшую операцию по высадке десанта у деревни Кирилловка (возможно, в тайной надежде, что Яков Александрович свернет себе шею).

Предоставим слово одному из участников экспедиции: «С музыкой, игравшей на палубах, развевающимися флагами, с пением песен сидевшими на судах войсками, в стройных кильватерных колоннах, как на церемониальном марше, вошли в Азовское море суда и продолжали идти по этому морю на виду у наблюдавших с побережья красных. Наконец колонны судов стали на якорь, и на судах началось веселье и пляски под музыку и песни.

Оборонявшие побережье красные были в полном недоумении, не зная, чем объяснить такое поведение белых, они были поражены, и их воображение рисовало им самые невероятные подвохи со стороны белых, в результате они даже не стреляли, а с наступлением темноты стали отступать от береговой линии. Между тем веселье продолжалось на судах до ночи, а с темнотой, совершенно неожиданно для красных, началась высадка отряда Слащева на побережье. Она была произведена нижеследующим образом: войска разместились на болиндерах, эти болиндеры велись к берегу на буксире пароходами, которые, подходя к самому берегу, поворачивались кругом и «заносили» болиндеры почти к самому берегу, после чего отцеплялись от болиндеров и уходили в море, уничтожая таким образом всякий «путь отступления» находившимся на болиндерах войскам. Сам Слащов впереди всех на таком же болиндере, причем его болиндер зарылся в морское дно довольно далеко от берега, что не помешало ему соскочить в море и добраться до берега, идя по воде, достигавшей ему (человеку высокого роста) выше пояса. За ним по воде добрались и все люди с болиндера».

В результате Мелитополь был взят, и армия Врангеля вырвалась из Крыма на просторы Северной Таврии. В десанте у Кирилловки погибли всего два человека. Именно сославшись на «малые потери», «черный барон» отказался как-либо отметить достижения слащевцев. Яков Александрович расценил это как «мелкую гадость», но позже случилась «гадость» побольше.

Столкнувшись под Каховкой с дивизией Блюхера, Слащев так и не смог прорвать оборону красных. Белые начали отступать с тем, чтобы выманить неприятеля с позиций, взять его «в клещи» и одновременно с тыла нанести удар конницей. Но когда операция была в самом разгаре, Врангель приказал брошенную в обход кавалерию вернуть и отвести в тыл на формирование. «Генерал Яша» получив этот приказ, затрясся в рыданиях…

И что же? Операция в Северной Таврии провалилась, а роль «стрелочника» досталась именно Слащеву, которого отправили в отставку (август 1920 года), разрешив, впрочем, прибавлять к своей фамилии почетное прозвище Крымский (но лишив при этом денежного содержания).

Оказавшись не у дел, Якову Александровичу оставалось только наблюдать за дальнейшими событиями и после разгрома белых эвакуироваться в Турцию.

Очень большая ошибка

На фоне столь драматично складывающихся отношений с соратниками Слащев поневоле начал пересматривать свои взгляды. Сыграли здесь свою роль и обстоятельства личного плана. Еще летом 1920 года во время операций в Северной Таврии его первая жена вместе с пятилетней дочерью Верой была арестована чекистами, но затем отпущена по личному распоряжению Дзержинского и получила возможность выехать во Францию. Наверное, Слащев часто вспоминал об этом в Турции, где он и его вторая жена Нина, чтобы свести концы с концами, устроили ферму по разведению индеек.

Но тяжело было не только по причинам материального плана.

Слащев начал готовить книгу «Оборона Крыма», в которой Врангель не нашел бы ничего для себя лестного. Якову Александровичу посоветовали воздержаться от публикации мемуаров, но вместо этого он разразился целой серией интервью, после которых был уволен из армии «без права ношения мундира». В ответ появился новый опус «Требую суда общества и гласности», и тогда в окружении «черного барона» начали поговаривать о физическом устранении Слащева.

Стоит ли удивляться, что в этот момент на жизненном горизонте «генерала Яши» снова появились чекисты, предложившие ему амнистию и возможность вернуться в Россию? И стоит ли удивляться, что Слащев это предложение принял? В Севастополе его встречал сам Дзержинский, который по этому случаю лично прервал свой отпуск, а затем на личном поезде доставил «генерала Яшу» в Москву. Разумеется, знаменитому реэмигранту пришлось много выступать, кроя на чем свет стоит Врангеля и рассказывая о причинах своего разочарования в Белом движении. Впрочем, скорее всего, в этих своих словесных эскападах он был вполне искренен.

Казалось, жизнь на Родине складывалась вполне удачно.

Слащев вступил в Красную армию и начал преподавать тактику на высших курсах командного состава «Выстрел». Его жена Нина работала консультантом на киностудии и даже сыграла саму себя в фильме «Врангель». Однако после кончины в 1926 году Дзержинского Яков Александрович остался без покровителей, и против него началась настоящая травля. В его новом удостоверении личности было записано «Слащев Яков Александрович, бывший белогвардеец и наемный убийца. Командир второго корпуса в Крыму. Прозвище – Палач Крыма». Курсанты встречали его свистом, а соседи по коммуналке подмешивали в крупу мел, опрокидывали самовар…

Конечно же, в такой ситуации Яков Александрович не мог не расценивать свое возвращение как очень большую ошибку. Вот только мог ли он себе в ней признаться? И главное, исправить ее?

Все сомнения разрешились 11 января 1929 года, когда генерал Слащев был застрелен одним из курсантов – неким Лазарем Колленбергом, который оправдывался тем, что мстил за своих повешенных в Николаеве родственников.

Эмиграция в большинстве своем откликнулась на смерть легендарного защитника Крыма с неявным злорадством, свидетельство чему стихотворение другого генерала (автора романса «Поручик Голицын») – Гончаренко – «На смерть Я. Слащева».

Лишенный света, веры,  страха,
Он, как ребенок, рассердясь,
Волшебный дар небес, с размаха,
Швырнул, с улыбкой жалкой, в грязь.
Трехцветный стяг сменил  на тряпку,
А гордый герб свой – на узду
И, с диким хохотом, на шапку
Одел кровавую звезду.