На протяжении одиннадцати лет мне довелось участвовать в экспедициях, занимавшихся проблемой снежного человека. До 1990 года. Однако и сегодня еще трудно ответить на вопрос: с чего все началось? Быть может, со статьи Владимира Пушкарева о загадочных «чучунаа», вызвавшей микроозарение, что эти существа – наш отечественный снежный человек... А может, с осени 1975 года, когда я с группой воркутинских геологов несколько секунд наблюдал на Полярном Урале странного «свистуна» на забытом богом перевале. Когда же меня увлекла загадка Фавна по-настоящему?

В традиционных культурах Центральной Азии и Кавказа бытует мнение, что это вовсе не гигантская обезьяна и даже – не «боковая ветвь», а именно воплощенный демон! Кто знает… Ведь и в нашей православной традиции есть немало такого, что трудно истолковать с позиций ортодоксальной демонологии. Так, например, на одном из клейм иконы «Богоматерь Боголюбская» изображены «бесы косматые» без рогов, хвостов и копыт, но очень высокого роста. Икона была написана на Севере, в Соловецком монастыре в 1545 году, и «бесы» на ней – типичные йети!

Хорошо помню, как жарким летом 1990-го мы высадились в древнем Обдорске, чтобы еще раз попытаться разгадать тайну реликтового гоминоида. Мы – это группа Юрия Щеглова из Гатчины (их шесть человек), и я с братьями Мазеевыми: Владимиром из Кирова и Виктором из Подмосковья. Вова, к моему великому ужасу, тянул с собой массу фотоаппаратуры. Он по профессии фотограф. А Юра в речном порту Салехарда вызвал своим рюкзаком легкое замешательство публики – около 70 кг! После этого очередь нас зауважала, что и помогло довольно быстро обилетиться на «Метеор».

Ветер гнал по Оби большую волну, и силу ее мы вскоре почувствовали сполна. Не иначе как проделки Старика Обского – мифического хозяина этой реки.

Планы были такие. У реки Сыня, впадающей слева в Малую Обь выше райцентра Мужи, имеется, в свою очередь, два крупных правых притока: Несьеган и Лесмиеган. Их устья находятся в 30 километрах друг от друга. Верхний приток Несьеган соединяется с Сыней у поселка Овгорт. Лесмиеган же впадает ниже, как раз напротив поселка Ямгорт. Истоки этих двух притоков Сыни расположены в заболоченной и труднодоступной местности на границе Ямало-Ненецкого и Ханты-Мансийского национальных округов. Это и есть район поиска.

Еще зимой у нас было время, чтобы скоординировать усилия двух групп. Юра со своими ребятами пойдет вверх по Несьегану на байдарках и попытается, сделав волок, выйти в верховья реки Кемпаж, бассейн Северной Сосьвы, чтобы затем совершить по ней сплав.

Я с двумя товарищами поднимусь по Лесмиегану, а далее, сколь возможно, мы исследуем возвышенность Софьины горы и также постараемся выйти на Кемпаж. Но! Как всегда, маленькое «но». Уже при встрече участников в моем доме в поселке Полярном (110-й км) выяснилось, что оба моих спутника не располагают временем на всю экспедицию и смогут лишь помочь с заброской на Софьины горы. Короче, снова один. Но Юра твердо обещал ждать меня в условленном месте на Кемпаже до 20 августа.

Загрузившись в носовой отсек «Метеора», мы заняли его почти весь, за что вскоре и поплатились. На втором часу пути теплоход врезался с хорошей скоростью в крутую волну, и она напрочь выбила два огромных лобовых оргстекла сантиметровой толщины. Удар – и в отсеке воды по колено. Тихая паника. Все плавает, и никто ничего не может понять.

Вова Мазеев растерянно держит в руках один из накрывшихся «Кэнонов», затем ищет свои очки… А паника уже переходит в сторону кормы, вместе с хлынувшим туда водным потоком. Но вскоре разобрались, что участь «Титаника» нам не грозит. Крики поутихли, и все дружно начали откачивать воду из машинного отсека. В поселке Мужи, куда мы сошли несколько отсыревшими, нам предстояла пересадка на «Омик», спокойный и тихий теплоход, почти что «ретро». Отходил он от пристани на следующий день.

Чтоб не терять время даром, мы с Юрой пошли к председателю местного исполкома на разведку. Принял он нас настороженно. Особенно после того, как ознакомился с целью экспедиции.

– Были тут несколько... Тоже искали гоминоида. Просили у меня бумагу на отстрел. Я их выгнал. А своим ребятам сказал: встретите где-нибудь этих «стрелков» – сразу вяжите их и – ко мне.

Начало было неважное. Тут уже «наследили» радикальные гоминологи, искавшие с оружием снежного человека, точнее, его шкуру или труп. Пришлось убеждать председателя, что «объект» интересует нас скорее в плане историко-этнографическом. Ни одного ружья у нас не было.

Услышав про этнографию, он тотчас кому-то позвонил, и вскоре в кабинет зашел работающий в Мужах этнограф, чья фамилия была мне известна по публикациям. В беседе мы затронули связь хантыйских культовых мест с устными свидетельствами о личных наблюдениях реликта. Было видно, что вопрос этот для местных жителей отнюдь не шутейный. Да и председатель заметил, смягчившись, что оленеводы наотрез отказываются пасти стада на определенных территориях. Кое-какие места он называл нехотя. Среди них и то, куда я стремился попасть, – Софьины горы.

– Там уже лет двадцать не пасут оленей.

– А почему перестали пасти?

– Да чертовщина разная людям мерещится: то увидят кого, то услышат что-то...

– Так там никого не бывает ни зимой, ни летом?

– Никого.

Мы начали прощаться, но председатель, задержав нас, позвонил в Овгорт, чтобы посоветоваться с местной властью. Оттуда коротко прозвучало в конце разговора: «Пусть идут, если не сгорят».

Кругом – дымка от пожаров. Жара. Горят торфяники и тайга. Фронт огня шириной километров 20 движется от Березово в северном направлении, примерно в район наших поисков. Час от часу не легче: водой нас окрестила Обь. А тайга огнем грозится.

Утром другого дня, выспавшись в помещении местной школы (забота председателя), мы погрузились на «Омик» и пошли малой скоростью вверх по рекам. Сначала по Малой Оби, а затем, миновав Святой мыс, по Сыне.

Есть что-то трогательное в таком плавании на тихоходном стареньком теплоходике по спокойной реке, среди бескрайних зеленых просторов, когда на палубе половина – туристы, а половина – местные жители, из них прекрасная половина – в живописных национальных костюмах. Смех детей... С грустью ловишь себя на мысли: и это уходит.

Накрапывал дождь. Подходили к Ямгорту. Ямгорт – старый поселок. Когда-то тут был перевалочный обогревпункт на зимнем почтовом тракте Обдорск – Березово, отсюда и название – Ямская деревня, для ямщиков. Место отличное. Поселок раскинулся в обширной роще кедровника, отчего комара и гнуса тут меньше, чем в округе. Люди живут рыбалкой, охотой, заготовляют сено для Мужинского совхоза. Основной вид транспорта – лодка с мотором. И это, как конь у казака, серьезно.

Моя небольшая группа высадилась на ямгортскую отмель под аккомпанемент дождя и взгляд кинокамеры. Ребята Щеглова начали снимать свой фильм, простились с нами и направились вверх по Сыне, к Овгорту.

Куда идет наш человек, попав в неизвестный населенный пункт? Правильно: в магазин. Вот и мы, оставив у чьего-то палисада свои рюкзаки, двинулись к этому алтарю современности. Однако, не успев зайти внутрь «храма», тут же на крылечке познакомились с двумя мужиками – Георгием и Герасимом. Они приехали с покосов, что в пяти километрах выше по Лесмиегану, и вот-вот собирались возвращаться обратно. Уговаривать их долго не пришлось, тем более у нас имелась с собой самая ходкая и твердая российская валюта... Так что примерно через полчаса мы уже мчались на двух моторах по извилистой протоке с экзотическим названием Ундушмога.

Вода в реке довольно высокая; она заполняет в этих местах протяженные низменные пространства, постепенно спадая к осени. Есть узкие протоки, промытые в глинистых толщах весенним напором, а есть широкие заводи – соры, где как раз сейчас, перед нерестом, кормится сырок (местное название пеляди из рода сигов). Сейчас он уже довольно жирный и служит основной пищей не только людям, но и медведям. Для мишек соры в это время года – курорт. Подыматься на нерест сырок начнет в августе. Но не вверх по Лесмиегану, а вверх по Сыне. Мы с удивлением узнали, что далеко не все реки нерестовые. Сыня – одна из немногих. Интересно, откуда такое предпочтение? На Лесмиегане есть лишь окунь да щука, а если повезет, то в среднем течении можно поймать красавца-тайменя.

Обо всем этом нам поведал Георгий, голосом перекрывая рев «вихря». И еще добавил, что в последние годы «дикаря» в тайге прибавилось. Но это не о снежных людях, а об оленях.

Этнографы Гемуев и Сагалаев записали интересную ханты-мансийскую легенду, которая однажды укрепила меня в решении отправиться в этот путь. Вот она: «Это было, когда земля установилась. Людей еще не было в те времена. Эти менквы с неба были спущены. Из моря они пешком вышли, вверх по Оби и Сосьве поднимались. Где они ночевали, в тех местах заметки есть. Выше Березова и ниже Шайтанки на высоком берегу останавливались. Там деревья стоят. У Люликар, ниже Игрима, там тоже яр на левом берегу. Потом ниже Ломбовожа есть Мэнкет Рощ (песок менквов). Потом по малому Кемпажу свернули. Как шли, так и река пошла. Малый Кемпаж – это и есть их дорога. Прямо из Мунгеса свернули туда, где сейчас живут».

Мое стремление наведаться к таинственным менквам зрело примерно год. Но еще раньше, изучая карту, я был удивлен романтикой названия Софьины горы, небольшой возвышенности на границе Ямало-Ненецкого и Ханты-Мансийского национальных округов, с максимальной отметкой 213 метров. Название даже не на всех картах указано, но здесь находится водораздел сразу трех рек: Лесмиегана, Несьегана и Кемпажа. Гидрография этих «трех дорог Гекаты» похожа на лабиринт.

Места стоянок менквов отмечались аборигенами в виде семерки деревянных идолов, изготовленных из лиственницы. Похоже, угорская легенда повествует об очень древних, дочеловеческих временах… А фраза «когда земля установилась» намекает на связь с эпохой геологических катастроф. Обращает на себя внимание и то, что легендарные менквы предпочитали левые берега. Город Лабытнанги, расположенный на левом берегу Оби, напротив Салехарда, – это тоже одна из их «стоянок», – название города так и переводится с хантыйского – «семь лиственниц». А тот район, куда мы стремимся попасть (Софьины горы), – последняя их стоянка и приют.

Интерес к восточному склону Полярного и Приполярного Урала оправдан тайнами, рожденными в этом регионе за обозримое историческое прошлое; от Золотой бабы Герберштейна до загадки реликтового гоминоида. Кроме того, тут по сей день проходит реальная граница христианского мира и туранского язычества. Несмотря на всю условность терминологии, данная граница отражает вполне определенный мировоззренческий рубеж. Очень трудно найти следы язычества у оленеводов коми-зырян. Но у хантов, напротив, трудно обнаружить следы мировой религии.

Вскоре за очередным поворотом показались нехитрые дощатые шалаши. Тут покосы. После весеннего паводка, игнорируя близость полярного круга, на обнажившихся лугах начинается невероятное буйство трав. Ясно, что сегодня нам двигаться дальше не стоит. Герасим, выбрав сеть, занялся разделкой рыбы. Спросил: «Нярху едите?» Получив утвердительный ответ, он сразу же расположился к нам. Нярха – традиционная хантыйская пища из сырой пеляди – малосольная «пятиминутка» по-нашему. До этого я ел сырым только хариуса, но разве можно отказаться от угощения?

За едой завязался разговор. Немало интересного знают эти люди, но даже не пытайтесь вытянуть из них информацию более чем настойчивыми расспросами, да еще с диктофоном или блокнотом в руках. Вам расскажут ровно столько, насколько вы внушаете доверие, – принцип комплиментарности остается в силе.

Разговор постепенно вошел в нужное русло. Что самое удивительное, здесь истории о «диком человеке» чередовались с наблюдениями огненных сфер. При этом информаторы указывали на район Софьиных гор. Обилие посыпавшихся сведений, большей частью отрывочных и со ссылкой на других людей из местных, напрочь лишило меня возможности записать что-либо подробно. Чаще всего речь шла о биологическом объекте как об истории, относящейся к 1937 году. Тогда «дикий человек» был убит местными за то, что «повадился воровать оленей». По этому поводу даже «приезжали люди из центра», но, пока суть да дело, от трупа остались лишь клочья шерсти. Эта история очень напоминала знаменитое «Березовское чудо», когда в этих же примерно местах зырянин и остяк застрелили в середине XIX века типичного таежного йети.

Интересен был рассказ Герасима. С ним и вовсе фантастическая история приключилась. Недалеко от места, где мы тогда находились, он в эту же пору перегонял с товарищем лодки, в 1987 году. Шел первым, вторая лодка была на буксире. Неожиданно заметили справа по ходу вынырнувшую из воды голову «с одним большим глазом». В замешательстве Герасим схватил оказавшееся под рукой ружье.

– Хочу прицелиться, а не могу – голова у меня отворачивается вбок сама. Так и стрелял несколько раз. Не глядя. А она (то есть голова, «объект») выплывает то с одной стороны, то с другой.

– Попал?

« Нет, наверное. Бросил ружье, и ушли с того места.

Вскоре к столу подсел Володя Королев, племянник Георгия, приехавший из Воркуты на отдых. Узнав о наших планах, он предложил свою помощь в заброске. Мы были не против. Паранормальная тематика иногда очень быстро сближает людей на природе. Володя к тому же имел несколько карт-«пятикилометровок». Сверив их со своими, мы расположились на отдых.

Утром опять дождь, в теле вялость от тесноты и комаров. Колеблемся. Но после обеда выходим вверх по Лесмиегану на двух моторных лодках Георгия.

Два небольших эпизода огорчили меня, словно предупредив, что эта попытка обречена на неудачу. Первое: выяснилось, что на теплоходе я умудрился оставить свой нож. А утром «на второе» обнаружился разбитый походный заварник для зеленого чая. Походная жизнь делает нас немного суеверными.

В лодке узнаю от Георгия как нечто банальное, что скоро мы будем проходить культовое место ханты – «святой стул». Уже смеркалось, когда мы сошли на песчаную отмель. Немного поплутав в прибрежном лесу, услышали возглас Георгия. Подошли, снимали с большой выдержкой. Что представляет собой этот объект? Из окатанных камней размером с кулак и более (видимо, их привезли издалека, так как тут кругом глина, изредка песок) выложено нечто вроде небольшой пирамидки с плоской плитой в центре. Это ложе «стула». Верхняя часть образует вокруг ложа барьерчик. Высота сооружения больше метра, а наибольший габарит в плане – около двух. Каким целям служил «святой стул» – выяснить не удалось. Рядом с ним на кустах и сучках деревьев сохранились лоскуты ткани и закольцованные ветви. Обычай таежных жителей метить таким образом особые места весьма показателен; сохранность же материи говорит о недавнем посещении объекта в культовых целях.

Несмотря на сумерки, я обнаружил недалеко от этого места несколько сглаженных и поросших лесом прямоугольных углублений в почве с едва намеченными траншейками под входами в бывшие землянки. Судя по диаметру деревьев, три или четыре десятилетия назад это место было обитаемо.

Георгий согласился забросить нас вверх настолько, насколько позволит уровень воды. Пока он был низок. В отличие от горной местности, где каждый ливень – катастрофа, если вы разбили свой лагерь у самой воды, тут беспокоиться нечего: болота целую неделю будут набухать небесной влагой, прежде чем отдадут ее излишек рекам. Поэтому начавшийся дождь сулил нам высокую воду – увы! – лишь после расставания с моторными лодками.

Местные несколько раз упоминали про некий «аэродром» впереди. Нет, обошлось без «летающих тарелок». Когда мы пристали к крутому берегу, стало ясно, откуда это название. Наверху сквозь редколесье просматривалась очень сухая и ровная площадка. Тут и встали на ночлег. Лодки дальше не пойдут. А нам придется весь груз свой немалый забрасывать вверх бурлацким способом – «на бечеве».

Утром 26 июля ждали возвращения Володи Королева, который отправился на моторке вниз за своим снаряжением. А я тем временем обследовал район нашего лагеря и вновь обнаружил остатки полуземлянок. Моя догадка, что раньше таежные реки были более обжиты, чем ныне, подтверждалась. Люди просто не могли тогда селиться так же кучно, как ныне. Сегодня промысловик или рыбак, имея моторную лодку, добирается до далекого угодья за полчаса или час. А раньше?

Следующий день показал нам, что значит вычерпывать ведром озеро. Мой одиночный 500-километровый поход 1988 года по маршруту Абезь – Ямгорт, с двухместной резиновой лодкой (а теперь у нас были именно такие), создал иллюзию, что с подобным плавсредством можно идти всюду. Как я ошибся! Реки Лемва и Харута на западном склоне Полярного Урала – это совсем не тюменский Лесмиеган. Там были протяженные песчано-каменистые отмели, и волок по ним – одно удовольствие. Тут же – промытый в глинистых наносах канал, сильное течение, глубина у берега сразу по пояс, и все в зарослях ивняка. В таких условиях провод лодок с грузом был почти исключен.

Труднее всего приходилось моим спутникам. Весь их вид говорил: за что? И еще им был недоступен мой старый способ приведения себя в хорошее настроение вблизи реки: несколько раз на день купаться в ледяной воде. Это не только снимает усталость, но, что не менее важно, нейтрализует зуд от укусов кровососущих. Все «аберрации» как рукой снимает.

Уже к концу второго дня такой «бечевы» я понял, что наш коллектив распадется раньше, чем было задумано. Спутники молчали. Володя Королев мрачно «срезал» излучины посуху, но это было не намного легче – дебри ужасные. На перекурах мы сверлили глазами свои карты-«пятикилометровки» и с ужасом осознавали, что за двое суток изнурительного пути пройдено семь километров по прямой! А правый приток Лесмиегана – Артемванью был фатально недостижим. Если дело продолжить в том же темпе, то до верховий еще две недели подобной каторги.

Пузырь неопределенности лопнул с чужой помощью. Утром 28-го, после бестолковых рекогносцировок в направлении недостижимого притока, мы услышали гул моторной лодки. Дожди раньше ожидаемого вызвали подъем воды в реке. Надо сказать, что, задержись мы на пару дней на покосах, не было б этих мытарств, а весь с таким трудом пройденный маршрут преодолели бы за полчаса. Но, как говорится, нет худа без добра. Лодка пристала к берегу. Из нее вышли двое, поздоровались, сели к костру. Старший – Герман Вокуев, охотник-промысловик, имеет угодья чуть выше Артемванью. Младший – его племянник Саша. Оба из Овгорта. Герман не скрывал, что посещение своих избушек в столь несезонное время связано с нашей группой и отчасти – с пожарами. Одним словом, здоровое чувство хозяина в эпоху массового туризма. Избушки грабят безбожно – понять его легко. Но эта встреча не добавила оптимизма моим спутникам.

Взвесив все обстоятельства, а именно: ограниченность времени у ребят, их физическую и психологическую усталость, свою собственную склонность к поискам в одиночку и некоторые другие, – я предложил ребятам расстаться. Это было принято без долгих колебаний. Они подкачивают плавсредства и – потихоньку вниз.

Герман прекрасно знал фарватер. Он согласился помочь в заброске, сколь позволит уровень воды. Но при этом не переставал отговаривать меня от безумной, с его точки зрения, затеи: «Ты даже не представляешь, какие там нюрмы! Уйдешь в сойм, и никто тебя искать не будет!» Поясню термины. Нюрм (или нюр) – это болото по-русски. Когда мчишься с ветерком на моторной лодке по этим рекам и с радостью созерцаешь стройные ряды сосен и елей по берегам, то с трудом верится, что это лишь витрина тайги, за которой или непролазный бурелом, или столь же непролазное болото. Сойм – ручей. Но применительно к превратностям пути имеется в виду весьма опасная его часть в месте непосредственного впадения в реку. Так как почва глинистая, то даже небольшой ручеек прорезает глубокую и узкую канавку, которая совершенно незаметна из-за прибрежного разнотравья высотой с человеческий рост. Один неосторожный шаг с тяжелым рюкзаком и… можно «уйти в сойм». То есть сломать, например, ногу. Но так как аварийные радиомаяки доступны лишь тем, кто идет под чьей-то «эгидой», то искать нашего брата действительно никто не будет. Или будут, но очень поздно.

Чем выше по реке мы поднимались, тем все более замедлялась скорость лодки. Камней тут нет. Но всегда есть шанс налететь на корягу и остаться без винта.

Прошли устье Артемванью. Излучины реки стали более крутыми и частыми. Сама она сузилась, а скорость течения намного возросла. С каждым поворотом решимость моя все больше таяла, и когда лодка, вспугнув лосиху с лосенком, уткнулась в глину берега, от этой решимости и вовсе ничего не осталось. Я с тоскою посмотрел на 55 килограммов своего груза на берегу. Потом – на удрученный вид Германа, походившего в этот момент на человека, который «видел ЕГО последним», и – решил начать свой маршрут с Овгорта. Заново. С нуля. Иначе, подумал я, неудача так и не отцепится.

Мы возвратились к устью Артемванью. Причалили. Привязав лодку к кустам, по совершенно незаметной для чужого глаза тропинке углубились в тайгу. Метров через сто показалась уютная охотничья избушка с лабазом. А дальше – чай, разговоры. Охота не приносит больших доходов, это скорее образ жизни. Герман и Саша – коми-зыряне.

Трудно проникнуть в таежные тайны без помощи местных жителей. Это почти невозможно и к тому же лишено всякого смысла. Пройдя реку десятки раз, легко пропустить буквально все, что есть интересного на ее берегах. Вот и тут за разговором выяснилось, что в борьбе с течением мы проскочили несколько руин от старых деревянных построек. Все по правому берегу. Я подумал, что их посещение несколько компенсирует мой откат.

К вечеру Герман решил сходить в одну из своих избушек в восьми километрах от той, где мы находились, чтобы проверить сохранность. Пошли втроем, и я получил отличное представление о ходьбе по заболоченной местности напрямую. Обратно вернулись часов через пять. Ходили налегке, но устали чудовищно.

Утром все в дыму. Ветра нет, оттого впечатление, что горит где-то рядом. Второпях окапываем избушку, отлично понимая, что от верхового пожара это не спасет. Затем – курс на Овгорт.

В беседах с Германом я неоднократно пытался вызвать его на разговор по интересующей меня теме «диких людей». Свидетельства охотника-зырянина имели особое значение. И дело тут не в пристрастии, а вот в чем. Мир хантыйского охотника пронизан массой архетипов в силу его большей принадлежности к язычеству, и всякая попытка выделения материальной сущности сильно затруднена. Я понимаю, что по большому счету этого делать не стоит, ведь тут целый комплекс явлений, но... желание найти нечто из плоти и крови никогда не оставляло меня в поисках. Вот короткий рассказ Германа Вокуева, который я услышал за чашкой чая в его овгортском доме 30 июля 1990 года:

«Дело было поздней осенью. Тут недалеко у меня есть избушка. Ночевал там несколько раз, то с собаками, то один. Первый раз заметил неладное, когда обе собаки вечером не находили себе покоя. Они носились вокруг избушки, но крупного зверя рядом не было – в этом уверен. Да и поведение на зверя у них характерное и хорошо мне известно. А через несколько дней я ночевал там уже один. Вот тогда и случилось то, чего забыть не могу до сих пор. После всех дел я прилег на отдых. Как вдруг, еще до сна, на меня от стены надвинулось что-то, отчего я не мог ни пошевелиться, ни вздохнуть. Ощущение огромной тяжести, которая вдавила меня в нары, перехватив дыхание. Помню, что освободился от этого, лишь что-то крикнув».

Я слушал рассказ Германа с огромным вниманием. Дело в том, что в совершенно ином районе, на Памиро-Алтае, я несколько раз испытал подобное, один к одному. Знакомые альпинисты говорили: «Твои психические феномены – одно из проявлений горной болезни». Но о какой горной болезни можно говорить в низовьях Оби, почти на уровне Кронштадтского футштока?