На карте международной туриндустрии современная Аджария позиционируется как курорт с активно развивающейся инфраструктурой. Тот же Батуми переживает грандиозный «евроремонт», стандартно порождающий казино, играющие фонтаны и новомодные городские скульптурные изваяния с вычурными названиями: «Ротация», «Смятая пластиковая бутылка», «Морские тапочки, водруженные на двенадцать яиц». Грузинской политической осенью 2012 года на улице Гогебашвили вниманию туристического сообщества предстала 25-метровая башня в азиатском стиле, состоящая из информационного туристического центра, четырех открытых бассейнов и фонтана, из которого один раз в неделю в течение нескольких минут вместо воды струится чача местного производства. «Чача-тауэр» — один из последних проектов старой власти, патронировавшийся в том числе для привлечения иностранных туристов. Недавно на улице Мазниашвили появился и чуть ли не первый в Грузии музей восковых фигур, расположенный в историческом здании XIX века. Здесь Медея и Ясон, аргонавты, грек Лазарос Бинат Оглы — производитель табака и первый владелец упомянутого здания. В расширяющейся экспозиции наверняка зарезервировано место для еще одного обаятельного и харизматичного персонажа — Мечислава Эдуардовича д’Aльфонса.

Деятельность одного из активнейших устроителей батумских садово-парковых и сельскохозяйственных участков вновь на слуху. В конце сентября 2012 года память об основателе Батумского бульвара была увековечена в мемориальной городской скульптурной композиции аджарской столицы, заметно похорошевшей со времени «революции роз». При этом предлагается считать д’Альфонса иностранным миссионером культуры, западноевропейским специалистом в деле субтропического растениеводства в Закавказском регионе — «французским садовником», как гласит надпись на постаменте его симпатичного памятника у батумского пятизвездочного отеля «Интурист». Современное батумское краеведение, испытывающее, как ни странно, острый дефицит информации об этом предпринимателе начиная с дат его рождения и смерти, величает д’Альфонса преимущественно Михаилом и не иначе как французским дворянином.

ПРЕВРАТНОСТИ СУДЬБЫ ШЛЯХТИЧА

Дед д’Альфонса, француз Иван-Александр (двух имен), приняв присягу на подданство России в Варшаве в 1832 году, закончил свой жизненный путь отставным генерал-майором Императорских российских войск и дворянином Российской империи.

Высочайшее пожалование дипломом на потомственное дворянское достоинство Царства Польского состоялось 12 января 1843 года. В свою очередь, Герольдия Царства Польского рескриптом 26 августа — 7 сентября 1844 года удостоила записи Ивана-Александра вместе с женою Екатериною (урожденной Дидье) и сыном Эдуардом-Александром (двух имен) в генеалогическую книгу потомственного дворянства Мазовецкой губернии Царства Польского. В «Дневнике Депутации дворянства губернии Мазовецкой» этот факт зафиксирован на польском языке. Отныне дворянина Российской империи принято было величать Александр Альфонс.

Шляхтич Королевства Польского с 1840 года, отставной российский генерал-майор с 1842 года, как выясняется, являлся отпрыском тех Альфонсов, которые считали французский город Сент-Омер родиной своих пращуров. Родился же Иван-Александр в Париже 28 декабря 1779 года. Его юность пришлась на лихие времена Великой французской революции. В четырнадцатилетнем возрасте он уже был волонтером 14-го полка французских конных стрелков. Подпоручиком 8-го драгунского полка Альфонс отправился на театр военных действий 1800 года. Своего внебрачного сына он наспех крестил в приходе Нотр-Дам, в Соборной церкви города Нанси, 1 апреля 1800 года. В составе французской Рейнской армии генерала Моро Альфонс достойно сражался с австрийцами во славу французского оружия на полях Германии при Штокахе, Бибирахе, Меммингене, Гогенлиндене. Под Ульмом был ранен. Победоносно вернувшись во Францию, в 1802 году счастливо женился на дождавшейся его вместе с первенцем на руках Екатерине Дидье. Безусловно, вслед за оформлением брака последовал и акт о признании законным их сына, Александра-Эдуарда (двух имен). В угоду бонапартистским планам отец семейства продолжил военную карьеру, всерьез заинтересовавшись инженерной наукой. В этой связи закономерным было его повышение по службе до чина поручика с прикомандированием к пехотному полку князя Изембурга. Участие в нескончаемых военных походах оттачивало в том числе и инженерные познания боевого офицера.

В 1807 году, в ходе войны Четвертой коалиции, штабс-капитана Aльфонса, участника осады Данцига, из штаба маршала Лефебра командировали в штаб генерала Понятовского. С этого момента начался отсчет службы военного инженера в польских войсках. В августе 1809 года, во время очередной войны, Aльфонс получил приказ сформировать и возглавить топографический батальон польских войск, с которым отметился под Рашиным и при штурме города-крепости Замостье, в итоге присоединенного Наполеоном Бонапартом к новорожденному герцогству Варшавскому. Солидный инженерно-геодезический опыт Aльфонса был по достоинству оценен не только военными. По настоянию польского ученого и мецената Станислава Сташица — президента Общества друзей науки — в Варшаве составил карту Волыни, равнинной Галиции, южной Пруссии. Впрочем, эти ценнейшие картографические материалы, представлявшие военно-стратегический интерес, были экстренно препровождены в Париж, в Министерство иностранных дел непосредственно на имя князя Бассано. В том же предвоенном 1811 году Aльфонс составил карту герцогства Варшавского, где цветом были обозначены до мельчайших географических подробностей местности, являющиеся границами департаментов. Эта карта должна и сегодня храниться в фондах Национальной Библиотеки в Париже.

Начало войны с Россией 1812 года капитан Альфонс встретил во главе польского инженерного батальона, отличившегося в июле 1812 года разведкой в окрестностях русской приграничной Соколки (ныне польский город Сокулки). Пройдя затем через горнило кровопролитных боев под Смоленском, у Чирикова, под Тарутином, при Вязьме и под Красным, познал на себе всю силу оружия русского. В составе «Великой армии», испускающей остатки боевого духа, но получившей все же возможность перегруппировать свои силы, ему довелось принять участие в войне Шестой коалиции (1813–1814) в Саксонии. Исполняя должность начальника штаба 7-й дивизии легкой кавалерии генерала Соколинского, участвовал в знаменитой «Битве народов» (16–19 октября 1813 года) под Лейпцигом, сражался за Ганау. За эпохальный военный поход (и особенно за Сокулку) майор Aльфонс отмечен в марте 1814-го орденом Legia Honorova.

После окончательного поражения Наполеона вернулся вместе с генералом Добровским в Варшаву, где в январе 1815 года, все еще находясь под гнетущим впечатлением краха «наполеоновской легенды», продолжил службу уже в составе Генерального квартирмейстерства. Его служебное отличие в деле картографии увенчалось чином полковника (1820). Став свидетелем того, как в одночасье Варшава усилиями наместника русского царя, князя И.Ф. Варшавского, графа Паскевича-Эриванского, превратилась в «цитадель железного режима», принял присягу на подданство России.

В течение последующего десятилетия успешно строил карьеру в Корпусе военных топографов Российской империи. В историю Польши д’Альфонс вошел не только как заслуженный военный топограф, но и как достаточно плодовитый архитектор-любитель. В частности, ему приписывают строительство дворцового комплекса в Обжезерце, проектирование садового павильона Бельведер в Радзеевице, возведение надгробной часовни в поместье графа Владислава Любенского в Добржелине. Жизнь отставного генерал-майора оборвалась 27 апреля 1857 года в Мистрзевице, где находилось его родовое поместье.

«ОДИССЕЯ» ПОТОМСТВЕННОГО АРХИТЕКТОРА

Незадолго до своей кончины генерал был извещен своим младшим сыном, архитектором Эдуардом-Александром Альфонсом, о появлении на свет внука по имени Мечислав-Даниил (двух имен), родившегося вечером 21 декабря 1856 года в волынском городе Кременец (ныне — одноименный город Тернопольской области, Украина). Мать новорожденного, 29-летняя Бернарда (Бернардина) д’Aльфонс, была дочерью коллежского асессора Якова Илляшевича, бывшего радзивиловского пограничного почтмейстера, и его жены Марцианны Фердинандовны (урожденной Лисовской). Решение породниться с Илляшевичами, представлявшими волынскую ветвь шляхетского рода герба «Пеликан», происходящего корнями из Белицкого уезда Белорусско-Могилевской губернии, было одобрено стариком генералом д’Альфонсом. Его присутствие на венчании сына-вдовца в Радзивиловской римско-католической церкви (Луцко-Житомирская римско-католическая духовная консистория) 30-го января 1855 года, безусловно, украсило и без того трогательную церемонию.

В законном браке у дворян Царства Польского д’Aльфонсов родилось трое сыновей: кроме упомянутого Мечислава-Даниила (двух имен), были еще Александр-Блажей-Франциск (трех имен) и Иосиф-Мариан (двух имен). Казалось, в дворянском доме д’Aльфонсов воцарились ожидаемые счастье и достаток.

Между тем наступили мрачные времена. Почти два года Царство Польское (территории современных Белоруссии, Литвы и Правобережной Украины) было охвачено вооруженными волнениями 1863–1864 годов. Эдуарду д’Альфонсу, сыну покойного отставного российского генерала, пришлось спешно покинуть пределы объятых мятежом западных губерний Российской империи, оставив совсем еще маленького Иосифа на попечение родной сестры Бернардины Дальфонс — Констанции Яковлевны Илляшевич, проживающей в Радзивилове. Среднего сына, Александра, посчитали целесообразным отправить в Петербург, в семью брата Бернардины — военного инженера Валериана Яковлевича Илляшевича, преподавателя Николаевского инженерного училища и Императорского училища правоведения. Старшего из братьев д’Альфонс, Мечислава, родители взяли с собой, выехав в южные губернии Российской империи. В этот период архитектору д’Альфонсу, как и полагалось при смене места жительства в Империи, каждый раз из Канцелярии Варшавского обер-полицмейстера привычно высылались отсроченные паспорта. Последний паспорт сроком на 1 год, о котором имеются сведения, был выслан ему в октябре 1871 года по месту очередного жительства в Таганрогское уездное полицейское управление. Казалось, с этим все понятно и логично: жизнь главы семейства д’Альфонс связана с постоянными переездами и лишениями — такая уж работа. Но с этого момента прослеживается странная, почти «детективная» история.

В самом начале 1872 года полковник Генштаба В.Я. Илляшевич, на иждивении у которого уже несколько лет находился племянник Александр д’Альфонс, адресовался через Главный штаб к Герольдмейстеру департамента Герольдии Правительствующего Сената с всеподданнейшим прошением на имя государя императора Александра II. Речь шла о выдаче свидетельств на потомственное дворянство его малолетним племянникам, уроженцам Волынской губернии: Мечиславу, Александру и Иосифу д’Альфонс. Вызвано это было двумя причинами. Первая была продиктована необходимостью определения малолетних д’Альфонс в одну из военных гимназий. Вторая же причина тревожно указывала на то, что Илляшевич остался «единственным попечителем племянников», поскольку их отец, архитектор Эдуард-Александр д’Альфонс, дворянин Царства Польского, находился в «безвестной отлучке». Такая поистине невнятная формулировка оставляла братьев д’Альфонс в устах все того же заслуженного военного педагога Илляшевича «малолетними сиротами». Отсутствие официальных документов, подтверждающих либо факт смерти родителей, либо местонахождение «укрывающихся», позволяет усомниться в правдивости изложенных данных. К тому же в повторном прошении на имя императора от 13 сентября 1872 года в рамках все того же дела Илляшевич, явно чего-то не договаривающий, усугубит картину и будет просить о внесении в дворянскую книгу уже только двух имен племянников: Александра и Иосифа, мотивируя это тем, что ему официально неизвестно, где находится «и жив ли вообще» его племянник Мечислав д’Альфонс. Слава богу, на этот счет не на шутку встревоженный «скрытный» дядя Аверьян был вскоре определенно успокоен. По официальному сообщению Декана римско-католических церквей Херсонской губернии, племянник Илляшевича в 1873 году благополучно обучался в Одесском римско-католическом приходском училище. Благодаря всемогущему полицейскому дознанию, прояснилось и то, что в прекрасном городе Одессе — «черноморском Вавилоне», претендующем на лавры Парижа, Мечислав находился официально с 1866 года. Известие о том, что племянник «жив-здоров» и к тому же получает соответствующий образовательный пансион, послужило веским основанием для обращения (третьего по счету) полковника Илляшевича с прошением на имя императора Александра II о возобновлении дела о дворянстве Мечислава д’Альфонса. Указом Правительствующего Сената от 16 мая 1873 года утверждение в потомственном дворянстве с причислением к роду отца и деда благополучно состоялось. Имена всех трех братьев были записаны в родословную книгу дворянства Варшавской губернии, Мазовецкого отдела. Отсутствие конкретных сведений о родителях малолетних братьев д’Альфонс периода 1870-х годов — самое досадное «белое пятно» в истории этого семейства.

ШИПЫ И РОЗА БАТУМСКОГО САДОВНИКА

В дореволюционной литературе, посвященной Батумскому побережью, имя Мечислава Эдуардовича д’Альфонса (Дальфонса) как «доброго гения батумской набережной» прочно связано с историей освоения этого благодатного края. При этом, однако, обращает на себя внимание поразительная скудность сведений о «достойном вечной памяти» человеке, имеющихся в печати. Местная легенда задумчиво гласила, что «месье» прибыл в Батум неизвестно откуда, вслед за окончанием военных действий 1877–78 годов в поисках исключительно «легкой наживы» на присоединенных землях турецкого владычества. Как бы то ни было, но именно благодаря своей недюжинной энергии, редкой удаче, а главное — вопреки всем нелепым толкам, д’Aльфонс занял достойное место в когорте батумских «пионеров культуртрегерства». На свой страх и риск он методично осваивал новые имперские земли, отчаянно и самозабвенно занимался сельскохозяйственной акклиматизацией, доставляя редкостные растения из всех частей света в отнюдь не простые условия формирования «русских субтропиков».

Застой болот, рост сорных трав, колючек и кустарников были до того сильны, что и «…теперешним владельцам несмотря на усиленную работу невозможно здесь при настоящих ценах на сельские продукты покрыть расходы, в особенности теперь, когда переменный земельный вопрос и отсутствие колесного сообщения так сильно тормозит развитие культуры». Менталитет жизни на лоне природы грозил всевозможными «лихорадками» и опасным диагнозом «малярия». Совсем не лишним было иметь и вооруженную стражу на случай банального разбоя — явления весьма распространенного для экзотического побережья. Наряду с этим приходилось отчаянно «отбиваться» и от назойливых инициатив местной власти, желавшей «приручить» культурных пионеров. Культуртрегеры, надо отдать им должное, мужественно выстояли. Их усилиями, большей частью, конечно, в виде крайне рискованного опыта, были созданы питомники, сады и ценнейшие парки, впоследствии столь органично вошедшие в состав знаменитого Батумского ботанического сада, которому суждено было стать туристическим брендом, «истинной жемчужиной» края. Впрочем, такая «азартная игра» стоила свеч. Потребность иметь дачу в одном из лучших осенних и зимних курортов России возрастала в изумляющей прогрессии. Земли за д’Aльфонсом значилось предостаточно. Соответственно, имелись и реальные перспективы увеличения капитала.

Надо сказать, что всякий, кто решался создать свое культурное хозяйство на батумском побережье, рано или поздно обращал свой заинтересованный взор в сторону Юго-Восточной Азии. Удивительнейшим образом Япония и северные округа чайного китайского региона оказались батумской природе родными сестрами, как по климату, так и по характеру растительности. Это была своего рода «практическая академия» для местных культуртрегеров. В теплом климате субтропиков Колхиды все росло буквально на глазах. Почувствовав настоящий вкус к субтропическому растениеводству, пришлые «пионеры» предпринимали настойчивые попытки к познанию тайн «двенадцати даров Востока». К таковым причисляли: чай, мандарин, хурму, таро, строевой бамбук, рами, ямс, леспедецу, масляное дерево (тунг), а также лаковое, бумажное и восковое деревья. Страсть к экспериментам толкала «продвинутых» плантаторов и к установлению деловых отношений с европейскими садовыми фирмами. В той же Франции их привлекало сотрудничество с фабрикой Фавье (Марсель), садовым заведением Левавассера (Орлеан), знаменитым акклиматизационным садом Антиб, обязанным своим созданием знаменитому французскому ботанику Нодену. В поле зрения была опытная станция в имении «Гранха» (Испания, Барселона). Из Неаполя традиционно выписывались апельсиновые и мандариновые деревья. Смелые акклиматизационные опыты в питомнике того же д’Aльфонса не остались без внимания, тем более что он «…своим примером и убеждениями влиял в том же направлении на других». В его коллекции присутствовали, между прочим, несколько экземпляров чайных кустов (первых на Батумском побережье), выписанных с испанского острова Тенерифе архипелага Канарских островов. Не удивительно, что в течение ряда лет д’Aльфонс, как признанный знаток природы влажных субтропиков, активно обустраивал городской Александровский сад и приморский бульвар имени цесаревича Николая в качестве городского садовника. На загляденье были и его обширное загородное имение в Чакве, и прекрасная дача на Зеленом мысе, представлявшая собой заповедный уголок с исключительно разнообразным рельефом: ущельями, хребтами, склонами разной крутизны.

На живописном выступе скалистого Зеленого мыса, опоясанного нежным папоротником «венерины волосы», и упокоился прах легендарного первопроходца батумских джунглей. Уже в советское время на ведомственной даче, не утратившей своего былого великолепия, поддерживаемого до 1920-го года вдовой д’Aльфонса — Верой Николаевной (в последующем браке стала генеральшей Баратовой), отдыхали многие партийные и государственные деятели. Облюбовал это «райское» место и Лаврентий Берия, память о пребывании которого была впоследствии отмечена здесь неистовым перекапыванием пляжа в поисках его пресловутого клада. После 1953 года дача была присоединена к Ботаническому саду в качестве помещения для лаборатории, которой прежняя дорогостоящая фамильная дачная утварь — мебель, вазы, статуи — не полагалась. Все эти предметы просто исчезли. Высокий забор, за которым раньше бегали овчарки, заменила прозрачная сетка. Заброшенная могила д’Aльфонса неоднократно вскрывалась (последний раз в постсоветское время) и, по сути, была капитально разорена. В начале уже нашего века о местонахождении таковой вообще мало кто догадывался — все заросло дикой растительностью. Безжалостное время не сохранило той первозданной могилы, но сознательно оберегает память о ней реликтовой тишиной вечнозеленого Батумского ботанического сада. Возлагая символический петербургский венок д’Aльфонсу на воображаемый кенотаф, выразим глубокую солидарность с таинственным автором проникновенного газетного панегирика, который в год загадочной смерти «первого дачника» (Мечислав Эдуардович скончался 26 августа 1898 года, в дни празднования двадцатилетия русского Батума) констатировал, что д’Aльфонс «первый проложил тропу в этих некогда диких уголках. Благодаря его энергии и настойчивости заросшие папоротником непроходимые места оживились, заселились и составляют теперь гордость всего Кавказского побережья Черного моря».

Имя д’Aльфонса, действительно, вернулось из небытия, и уже другие люди «…возводят ему теперь не поддающийся забвению, несокрушимый и нетленный памятник, размножая и распространяя те растения, которые он ввел в культуру на побережье…». Всем, кто посетит Батуми в ближайшее время, представится возможность воочию «пообщаться» с новоявленной батумской известностью. Подойдя к пятизвездочному «Интурист паласу», ищите глазами памятник дворянину Российской империи. Он сидит с розой в руке у паркового столика, поджидая любознательного туриста, желающего, к примеру, узнать, какой уход нужен для старинной кустарной розы «Сувенир д’Aльфонса Лавале» (Souvenir d’Alphonse Lavalle), имеющей пурпурный цвет, сильный аромат и свыше 50-ти лепестков.

Тихое информационное «второе пришествие» бывшего батумского городского садовника — хороший знак для европейского туристического сообщества. Для французов д’Aльфонс, конечно, француз. Полякам и украинцам он явно не чужой. В самом деле, стоит присмотреться — окажется родней. Дело за малым: суметь сохранить вековое наследие.

С этим, кстати, всегда и везде были проблемы. К большому сожалению, символическая роза в руке д’Aльфонса, едва дождавшись открытия памятника, сразу же пострадала от рук варваров...