Моозунд – в названии балтийского архипелага грохот корабельных и береговых орудий в пору Первой мировой войны, трагедия и героизм 1941 года, когда Гитлер требовал незамедлительно захватить Эзель и Даго – нынешние Саарема и Хийумаа, а главком ВМФ Николай Кузнецов приказывал во что бы то ни было удерживать острова. Но некогда шведская, потом российская, советская, а теперь эстонская россыпь больших и малых клочков суши известна не только бурной историей – острова по сию пору во многом сохранили микромир уцелевших издавна обычаев и занятного уклада жизни.

…Волк был всем волкам на загляденье! Немало домашних животин успел он загрызть на горе деревенских и хуторских обитателей, пока не выследили его и чучело серого разбойника не оказалось экспонатом островного музея.

– Двенадцать лет за ним по всему острову гонялись, – пояснил наш провожатый, – у нас же на Хийумаа волков с полвека не было, а в морозную зиму этот с материка по льду перебежал и кончилось у народа спокойное житье. То в одной деревне со скотиной беда, то в другой, то на одном хуторе хозяйка в слезах, то на соседнем. Наконец, настигли зверя. И знаете, что самый удачливый охотник на свое вознаграждение сделал?

Я перебрал в уме все варианты применения премии за добытого хищника, но ни одном остановиться не рискнул. Судя по откровенной хитринке в улыбке и прищуре рассказчика, речь шла о чем-то уж очень необыкновенном. Так, впрочем, и оказалось.

– Памятник волку этот счастливчик заказал, да и своих денег еще добавил, – сказал не без гордости добровольный поводырь по хроникам островных анекдотов и, насладившись впечатлением, добавил, – из самого Таллина пришлось везти сначала на грузовике, потом на пароме. – Красивая статуя была!..

Оказалось, что увековечиватель памяти о своем охотничьем трофее и позднее повеселил островитян. Однажды в нередкую на острове туманную погоду он принял за лося безобидную лошадь и убийственно взял ее на мушку. Разобравшись позднее с претензиями хозяина местной сивки-бурки и распродав конину, он громогласно объявил тем же вечером в ресторанчике островной столицы Кярдлы, что с удовольствием поставил бы памятник несчастной лошади, если бы… она оказалась на острове последней.

В ответ на мою просьбу подвезти к «волчьему» памятнику хозяева только развели руками: мол, место, где скульптура стояла, можем показать, а самой ее давно уже нет. Говорят, кто-то из хуторян своей скотины зверю так и не простил, вот и утащил как-то ночью изваяние. Никому не ведомо, что он с ним делает. Может собак натравливает, а может в сарай упрятал и любуется да притом волка проклинает.

Представить, на что способен сгодиться в хозяйстве скульптурный портрет волчары, я тоже не смог и подошел к выставленной рядом с волком доске с названием старинного парусника. Это напоминание о былых мореходных подвигах хийумаасцев выглядело весьма странно. По одну сторону, так сказать, на аверсе начертаны были одни буквы, на реверсе – другие. Похоже, что шкипер только и делал, что менял название по утрам и вечерам.

Догадка моя угодила прямо в яблочко. В старые времена остров славился контрабандистами. Вот и наловчились они морочить головы береговой охране – уходили в рейс под одним именем, а возвращались под другим. В туман и прочую непогоду, когда не каждый из тогдашних стражей границ рискнул бы бушприт своего кораблика в море высунуть, уловка срабатывала без осечек.

Чуть в сторонке от двуликой таблички я увидел фотографию допотопной вышки. Выяснилось, что в двадцатые годы минувшего столетия на острове пытались искать нефть и нанимали для работы на буровых здешних крестьян. Земли на Хийумаа бедные и островитяне охотно отвлекались на попутный приработок. Когда же ничего путного из затеи не вышло и предприниматели собрались разобрать свои буровые, крестьяне не захотели остаться без добавки к скудным своим доходам и… повадились по ночам подливать в скважины керосин.

Окончательно убедившись, что здесь, подобно Габрову и Одессе, народ находчивостью и склонностью к розыгрышам не обделен, я выбрался на улицу. День выдался жарковатым и ноги сами привели в сельский магазинчик, где я обзавелся бутылкой местной минералки. Не успев, однако же, поднести стакан к губам, я услышал, что не простую воду собираюсь отведать, а метеоритную. На вкусе содержащейся в бутылке влаги столь необычное ее происхождение никак не сказалось, отменная была вода и, утолив жажду, я поинтересовался, какое отношение источник имеет к пришельцам из космоса.

Один из собеседников пояснил, что ложбина, в которой расположилась Кярдла, и впрямь самый настоящий древний метеоритный кратер. Когда без толку, а может просто бестолково, пытались найти нефть, вместо нее получили из скважины образец отличного гранита. Кажется, успели уже, говоря по-современному, бизнес-план прикинуть по добыче облицовочного материала. Впрочем, гранитные мечты развеялись столь же быстро, как и нефтяные. Видимо, за многие века, если не тысячелетия огромный, но одинокий ледниковый валун глубоко ушел в землю и вот одарил ненадолго несбыточной мечтой. Зато вместо гранита наткнулись потом на минеральный источник. В некотором роде эту водицу действительно можно считать настоянной на метеорите.

Слово за слово и мы въехали в лес, где дорога так причудливо заюлила среди деревьев, что водителю пришлось заметно сбросить скорость.

– Поскупились предки, – с досадой сказал он, – теперь маемся. – Народ у нас ни одного цента просто так не отдаст, так что обувку стараются поберечь. При чем тут дороги? А вот причем. Как-то в старину пропала у богатого хуторянина со двора свинья. Он ее несколько дней по следам искал. Куда хрюшка, туда и он. Но свиньи не люди, они плутают по своим понятиям, не ищут, как мы, путей покороче. Пока хозяин носился за беглянкой, немало путаных троп протоптал. А соседям не хотелось сапоги и башмаки о сучья рвать, они и предпочли по проторенному ходить… Потому и петляют на Хийумаа дороги!

– Зато по морю можно прямиком, – добавил шофер и, почувствовав мое недоумение, милостиво разъяснил, что по волнам, как посуху, островитяне все же не ездят, но в суровые зимы, когда мелководная в этих местах Балтика замерзает, то правят на недалекий материк прямо по льду.

Однажды повезли на Хийумаа таллинских артистов по таким вот затвердевшим водам. Предупредить их об особенностях путешествия никто не удосужился, так что ехали они и удивлялись, мол откуда в Эстонии такие просторные степи взялись. Примерно на полпути мотор перегрелся и пришлось остановиться. Эра антифризов еще не наступила и шофер тормознул шедшую следом машину в надежде стрельнуть воды для закипевшего радиатора. Сидевший за баранкой хийумаасец повел себя в лучших островных традициях: в ответ на риторический вопрос о водице он смешливо постучал каблуком по присыпанному снежком льду – мол, здесь вода, ближе не бывает. Поняв в чем дело, гастролеры предпочли после концертов возвращаться в Таллин по воздуху.

Между тем дорога более или менее выровнялась и дала даже намек на кое-кой подъем.

– На Крестовую гору заехали, – весомо, если не горделиво и притом почти хором известили меня спутники, вразнобой, но единодушно добавив, что никто из островитян эту не слишком высокую, но все-таки возвышенность миновать не в состоянии.

Я выбрался из остановившейся машины и в самом деле попал в самый центр невообразимой экспозиции импровизированных крестов. Попадались среди них и добротные творения из резного дерева или металла, но преобладали крестообразности, явно сотворенные на месте из того, что под руку подвернулось. Бал правили, конечно же, простенькие лютеранские, поскольку в Эстонии, а значит и на ее островах приверженцы этой конфессии в неоспоримом большинстве, однако при более внимательном осмотре нашлись и православные восьмиконечные символы, отыскался даже один сугубо словацкий крестик с двумя перекладинами.

В поисках материалов для самовыражения авторы этой, так сказать, крестотеки удержу вообще не знали. Были кресты, выложенные из камешков. Из травы выглядывали подобные сакральные знаки из бутылочных пробок и пивных банок. Кое-кто просто вырезал очертания крестов ножом на деревьях. На одном из стволов попался крестик из вбитых в кору бусинок – похоже, что одна из посетительниц пожертвовала в пользу обычая своим ожерельицем! Некоторые визитеры, не мудрствуя лукаво, попросту прилаживали сухую ветку в развилку ветвей. У самой дороги нашелся крестик из скрепленных ржавым гвоздем коровьих мослов. Рядом с ним красовалась конструкция, ради которой, похоже, пожертвовали парой спиц велосипедного колеса, понадеявшись, видимо, вернуться домой на оставшихся. Имелся и сакральный знак из куриных костей, очевидно, на него пошли несъедобные остатки птицы после устроенного здесь же пикника.

Услышав, что каждому из визитеров непременно следует оставить свой посильный след, я не стал ломать голову над поисками вариантов и сотворил свой знак из подсохших стеблей травы.

Почитание столь необычной достопримечательности на Хийумаа, который в старину именовался по-шведски Даго, для каждого дело… семейной чести, поводом для которого считается история двухвековой с лишним давности. Вроде бы веке в восемнадцатом на острове в один день состоялось два венчания. Выслушав напутствия пастора, новобрачные отправились в объезд родственников по деревушкам и хуторам, умудрившись в этом странствии одновременно заехать на безымянную тогда гору с разных сторон. Никто из претендентов права на первоочередный проезд уступать не хотел, к тому же в спорах, подогретых хмельным здешним пивом, припомнились какие-то старые счеты и завязалась потасовка с участием всех действующих лиц с двух сторон. «Горячие шведские парни» – эстонцев тогда на острове немного имелось, так что серьезного вклада в мордобой они толком внести не могли – вкупе с не менее пылкими девушками двух национальностей разошлись до того, что одна процессия навеки лишилась новоиспеченного мужа, а другая… столь же малостажной в семейной жизни жены.

С течение времен страсти улеглись, горечь поразбавилась и… уцелевшая молодая вдова вышла замуж за выжившего в баталии опять-таки нестарого вдовца. После этого и возник на острове забавный и притом мудрый обычай, который в наши дни выглядит так: в день бракосочетания виновники торжества, родственники и гости с двух сторон едут на Крестовую гору, оставляют там привезенные с собой или тут изготовленные кресты и отправляются по трем остальным обязательным адресам. Первым делом кортеж останавливается у роддома, в котором молодой жене желательно побывать в будущем. А затем… неизбежен подъезд к уездному суду, ибо на Хийумаа полагают, что все вероятные маршруты надо изучить заранее. У суда, правда, не задерживаются. Притормозят и поскорей домой или в ресторан к праздничному столу.

…Над зеленой хвоей сосен тянулась к пасмурному небу желтая башня старинного маяка. Мощные контрфорсы – опоры, поддерживающие массивные стены придавали маяку отдаленное сходство с ракетой. Сходство это случайное, ибо маяк строили в эпоху, когда ракеты использовали разве что для фейерверков. У подножия башни мемориальная доска, поставленная в честь 450-летия маяка Кыпу «Благодарными мореплавателями» – потомками многих поколений балтийских моряков, высматривавших по ночам на горизонте его мерное ритмичное помаргивание.

Поначалу на вершине этой башни разжигали костры. Веками позднее, когда оптика и электричество пришли на смену языкам пламени и треску смолистых поленьев, сверху надстроили еще одну небольшую башенку. Спасительные для моряков маячные вахты стали куда надежнее.

…Мы распахнули маячную дверь. Влажные ступени тревожно поблескивали при свете далекой лампы. Двадцать первое столетие словно осталось за стенами и, поднимаясь все выше и выше я уже без труда представлял себе, как задолго до основания Санкт-Петербурга карабкались смотрители на верхнюю площадку с вязанками поленьев, как прикидывали глубину балтийских сумерек, прежде чем запалить огонь, экономя дрова.

Сколько кораблей сверяло курс по огням башни Кыпу, сколько жен и матерей дождались мужей и сыновей с моря, благодаря тому, что свет маяка предупредил об опасной близости берега…

Вахтенный техник маяка оказался, как и большинство эстонцев, человеком неразговорчивым. Сказал кратко о детях, о семье, о том, что замещает сейчас начальника уехавшего в отпуск. Свою работу он считал самой обыкновенной и, конечно же, был прав. Но все-таки строки на мемориальной доске в какой-то степени адресовались и ему, так что будничность, которую маячник подчеркивал в каждой фразе все же не развеяла неких романтически видений, словно клубившихся вокруг древней башни.

Впрочем… от возвышенного до двусмысленного всегда один шаг. Неподалеку от маяка расположилось учебное заведение, которое на острове с не лишенным висельности юмором именуют «Кыпусская академия». За пышным неофициальным названием скрывается вспомогательная школа для не слишком обремененных умственными способностями юных хийумаасцев. За многие столетия жизни в не вполне полной, но все же несомненной изоляции островитяне так основательно наообменивались родственными генами, что аномалии в развитии представителей новых поколений стали очень уж заметными. Не вполне благополучные по наследственности дети проходят «академический» курс наук, потом женятся, выходят замуж, а их потомки нередко идут учиться на тот же мыс Кыпу. Точная статистика мне неведома, но один из новых – то бишь непотомственных, а потому и способных критичней аборигенов воспринимать окружающее старожилов – островитян уверял меня, что здесь каждый четвертый хоть с легким, но все же приветом. С другой стороны похоже, что всеобщее кровное родство и вызванные им аномалии сказалось на склонности к хийумаасцев к чудачествам. Очевидно, природа в этих случаях компенсирует одно другим.

…«Кыпу» – маяк из самых ветеранистых в Европе. Историки никак не могут разобраться – второй или третий он по стажу среди действующих по сию пору световых башен Старого Света. Но есть на Хийумаа маяки «помоложе», без которых тоже не будет надежной безопасность балтийских трасс. Занятно, что без вмешательства человека они с каждым годом все дальше отбрасывают свои лучи. На три миллиметра с января до января поднимается остров над морем. Значит, Кыпу с времен своего появления на острове подрос больше, чем на метр, а маяк на мысе Тахкуна, построенный в XIX веке, на тридцать сантиметров. С каждым годом им проще перемигиваться с другими балтийскими маяками. На «Тахкуне» уверяют, что изредка особенно ясными ночами с башни различимы световые сигналы с финского мыса Ханко, находящегося почти в ста восьмидесяти километрах.

…До распада СССР у цилиндрической колонны «Тахкуны» каждым летом звучала русская речь. Туристов с внеэстонских территорий «Союза Нерушимого» на Моозунд почти не пускали – весь архипелаг считался погранзоной, однако наши ветераны, сражавшиеся на островах полувеком ранее, сюда все же прорывались. Маяк притягивал их эпизодом сентября 1941 года, когда после ухода наших частей на Ханко, в «Тахкуне» нашел недолгое убежище матрос по фамилии Чиж. По одной из версий входил в маячный экипаж, но из-за ранения не смог эвакуироваться и укрылся на маяке. Убежище это надежным назвать никто бы не рискнул. Захватившие остров немцы прочесали его метр за метром и «световую колонну» миновать не могли.

Обреченный на плен или гибель матрос предпочел сражаться до последнего. Забаррикадировшись в башне он отстреливался до последнего патрона, а когда заряжать винтовку было уже нечем, то бросился с верхней площадки с двумя связками гранат…

До начала 90-х годов прошлого века на Хийумаа время от времени приезжали из разных уголков СССР участники боев. Могилу Чижа отыскать не удалось и привезенные с материка букеты цветов они оставляли входа в башню. Потом Эстония при попустительстве яковлевско-горбачевской команды отчалила в сторону Европы, а современники последнего боя маячника очень уж постарели, так что букетов у маяка уже не увидеть…

На Хийумаа и в наши дни добраться непросто, а в позапрошлом веке остров и подавно был забытым Богом клочком земли. Потому-то и практически неведомо миру природное явление, скупые упоминания о котором попались мне в давних записках бывалых моряков. Экипажу русского корабля «Гангут», проходившего 13 августа 1845 года неподалеку «Дагерорского маяка», как именовали тогда маяк «Кыпу», запомнился «метеор», удивительно ярко озаривший небо.

А всего четырьмя днями до падения болида близ острова Борнхольм замечено было нечто, чему и подавно не найти объяснений. На русских морских картах глубины в этих местах не понижались меньше 37 футов. Но вдруг в шведских лоциях появилось упоминание о мелководье. А в английских морских кругах заговорили о показаниях некого шкипера, который клятвенно заверял лордов адмиралтейства, будто своими глазами видел, как на невесть откуда взявшуюся банку сходу выскочил какой-то неудачливый парусник.

В конце концов, адмирал Лазарев-2-й, намереваясь раз и навсегда избавиться от путаницы, отправил из Кронштадта для уточнения глубин бриг «Агамемнон». И вот что доносил по инстанциям командир корабля капитан-лейтенант Борисов:

«В полночь при свежем ветре мы увидели в близком расстоянии от брига вырывающееся из воды сильное пламя с множеством искр. Курс вел прямо на этот огонь и потому поворотили немедленно по ветру. Пространство пламени сажен 5 в квадрате основания имело неправильную фигуру, возвышаясь от 2 до 3 футов, а может быть и выше. Цвет пламени был красноватый, запах не слышали и этому не могло препятствовать направление ветра. Пламя не гасло от набегавших волн. Никак нельзя было предположить, что виденное пламя происходило от горящего судна…»

Капитан-лейтенант Борисов счел, что виной всему подводный вулкан. Инициатор плаванья вице-адмирал Лазарев 2-й напротив был склонен обратиться за разгадкой с вселенским силам. В то лето север Европы испытал немало несчастий. Лазареву 2-му показалось логичным поставить визит небесного гостя с один ряд с «необыкновенным феноменом северного сияния в Стокгольме и с разлитием Балтийского моря при Либаве».

Что же на самом деле наблюдал капитан «Агамемнона» близ Бонхольма? И что за «цунами» настигло современную Лиепаю? Уверенным можно быть только в одном – извержений подводных вулканов на Балтике в позапрошлом веке быть не могло. По мнению специалистов Института вулканологии из Петропавловска-Камчатского, к которым я обращался на консультацией, геологическое строение региона версию капитан-лейтенанта Борисова категорически опровергает. А вот поразивший вице-адмирала Лазарева-2-го «метеор», падение которого он рискнул связать с событиями европейского масштаба, заставляет призадуматься. Обычную ночную искорку, скатившуюся с небосклона, не стоило и вспоминать, значит падение болида было очень эффектным, что и заставило морского волка в высоком чине включить его в серию других нашумевших явлений.

Сколько ни расспрашивал я островитян в символических чаяниях услышать какое-нибудь предание событиях той незапамятной уже поры, но никто из них никаких отголосков припомнить не смог.

…Я бродил у хийумааских маяков и вспоминал другой край света. Когда-то с экспедицией гидрографов мне посчастливилось проплыть вдоль камчатских побережий и ночь за ночью маяки, чередуясь, сопровождали нас до самого возвращения в порт. И на Балтике и на Тихом океане нужны морякам эти лучи доброй надежды, чей свет сопутствует кораблям едва ли не с тех пор, когда первые утлые челны рискнули оторваться от своих берегов. Не так уж много изобретений также верно служат человеку с времен Александрийского маяка, причисленного некогда к чудесам света.

…На прощанье с островом перед отъездом в аэропорт мне на глаза попались массивные, сколоченные из толстенных досок качели. Днем на них катаются малыши, а к вечеру уступают забаву островитянам более солидных лет.

Тяжелые с виду, качели разогнались удивительно быстро. Спрыгнуть удалось не без труда, хотя доски уже почти остановились. Земля коварно ударила по ступням, так что я с трудом удержался на ногах.

– Что ж вы без спросу кататься принялись, – соболезнующе крикнул водитель, – они только с виду тихие, а новички, бывает, и ноги ломают. У нас же и земля особая, и притяжение свое.

Свое на острове Хийумаа притяжение?!