В военной истории России есть несколько локальных операций, не привлекавших пристального внимания историков, но имевших довольно значительные геополитические последствия. К их числу относится осуществленная 170 лет назад ликвидация Краковской республики.

«Гнездо всему нынешнему злу…»

В качестве самостоятельного, хотя и зависимого от сильных соседей государства «Вольный и строго нейтральный город Краков» появился на карте Европы в 1815 году. Это был нежданный ребенок подводившего итоги наполеоновских войн «танцующего» Венского конгресса; плод сложных взаимных разменов и компромиссов между победителями.

Речь о возрождении независимого польского государства на Венском конгрессе не поднималась, поскольку его территории еще в 1795 году оказались поделены Россией, Пруссией и Австрией. Однако в 1815 году земли предстояло переделить заново.

Большая их часть вошла в состав Российской империи под названием автономного царства Польского. Пруссия отхватила территории, прилегающие к Балтийскому морю, австрийцы же наложили лапу на Галицию и претендовали на бывшую столицу Речи Посполитой — Краков с округой.

Однако царь Александр I решил сыграть роль благодетеля поляков и одновременно досадить неоднократно его предававшему австрийскому канцлеру Меттерниху. Под занавес конгресса он сделал неожиданный ход, предложив дать Кракову статус вольного города, находившегося под покровительством (а точнее, протекторатом) трех держав — России, Австрии и Пруссии. Также разыгрывавшие роль друзей Польши англичане и французы идею поддержали, не говоря о пруссаках, которые с удовольствием вредили бы Меттерниху и днем и ночью.

По разработанной на конгрессе конституции Краковская республика управлялась сенатом и президентом, имела собственную полицию, но во внешней политике должна была согласовывать свои действия с находившимися в городе русским, австрийским и прусским представителями-резидентами.

В 1831 году, когда в царстве Польском грянуло антироссийское восстание, ситуация изменилась. После его подавления в Кракове укрылись революционеры, продолжавшие мечтать о независимости и рассчитывавшие, что древняя столица польских королей станет ядром возрожденной Речи Посполитой. Вдобавок в 1833 году с территории «Вольного и строго нейтрального города» в царство Польское вторгались группы революционеров, пытавшихся разжечь новое антироссийское восстание. Все эти отряды были благополучно разгромлены, но под впечатлением от их действий наместник царства Польского фельдмаршал Иван Паскевич отправил царю докладную записку, представлявшую собой своего рода программу ликвидации Краковской республики.

На ее основе три покровительствующие державы подписали в 1833 году конвенцию, предусматривавшую возможность оккупации Кракова, в случае если на принадлежавших им польских землях патриоты снова решат взяться за оружие. Более того, за спиной пруссаков Петербург и Вена достигли договоренности о постепенной ликвидации Краковской республики с передачей самого города Австрии, а большей части прилегающих территорий — России. Такая уступка, по мысли Николая I, должна была укрепить российско-австрийский альянс, а главное, уничтожить «гнездо всему нынешнему злу» и «очаг мятежа», расположенный вблизи границ царства Польского. Говоря откровенно, царь был готов пойти еще дальше, обменяв все царство Польское на Галицию, «древнюю нашу отчину». Но австрийское правительство не горело желанием сосредоточить почти все польские земли с их буйным населением под своей властью.

План постепенной ликвидации вольного города был рассчитан примерно до 1846 года, однако все могло закончиться 10 годами ранее.

В январе 1836 года во время уличных беспорядков в городе был убит русский агент Павловский. Под предлогом их подавления 17 февраля 1836 года в город вошли австрийские части генерала Кауфмана, подкрепленные полусотней казаков. Еще две русские роты разместились в Краковском округе.

Однако краковский сенат проявил разумную сдержанность, а пруссаки чувствовали себя обиженными и не проявляли энтузиазма, Франция и Англия, разумеется, протестовали. В общем, окончательную ликвидацию русский и австрийский императоры отложили; войска вывели, но ужесточили таможенную политику, рассчитывая удушить Краков экономически.

Седлецкие заговорщики

Решающие события начали назревать в 1845 году, когда разрозненные польские патриотические организации сплотились вокруг одного лидера — генерала Людвига Мерославского.

Его замыслы потрясали воображение. В назначенный день и час восстание должно было охватить царство Польское, принадлежавшее пруссакам герцогство Познаньское и австрийскую Галицию. О дальнейшем не задумывались, хотя обычная логика подсказывала, что подобное выступление могло привести только к еще большей консолидации русско-австро-прусского альянса. Ни Франция, ни Англия (даже сумей они договориться) не стали бы бросать вызов такому союзу, да еще исключительно ради спасения поляков.

Отчаянно смелым порывом Мерославский намеревался спасти Польшу, а заодно поднять всю Европу против отживших монархических режимов, стать примером для итальянцев, венгров и представителей других наций в их борьбе за национальное возрождение.

Своей штаб-квартирой Мерославский избрал главный город прусского «захвата» — Познань, поскольку именно в Пруссии местные власти терпимее всего относились к польским патриотам; общественность же им откровенно симпатизировала.

Существовал еще вольный город Краков, но там при большей внешней свободе плести заговоры оказывалось сложнее, поскольку любые изменения ситуации бдительно отслеживались резидентами и агентурой «держав-попечительниц». Однако именно в Кракове Мерославский в январе 1846 года провел такое кратковременное, но важное мероприятие, как совещание своих сторонников по плану и дате восстания.

Царство Польское на нем представлял Николай Лисовский, с непонятной убежденностью заявивший, будто весь край поднимется как один человек, как только в него прибудут повстанческие колонны из Познани и Галиции.

При всей внешней решительности на роль лидера восстания в царстве Польском Лисовский не годился, и выбор пал на другую кандидатуру — сына создателя польских легионов в наполеоновской армии Бронислава Домбровского. Будучи крупным познаньским землевладельцем, он благодаря приданому супруги располагал обширными поместьями в царстве Польском, не был стеснен в средствах, а его громкое имя до определенной степени могло компенсировать нехватку способностей. Датой восстания назначили ночь с субботы на воскресенье 21 февраля 1846 года, последний день Масленицы.

В начале февраля Домбровский побывал в Варшаве, где подобрал 13 «офицеров» для своего предприятия (11 чиновников и 2 студентов). Все они отправились в расположенное неподалеку от Варшавы имение его жены — Куфлев, где под видом собравшейся на охоту компании стали готовиться к выступлению. В качестве целей нападения были определены крепость Ивангород и уездный центр Седлец.

Правда, осмотр укреплений Ивангорода убедил в полной бесперспективности любых попыток взять крепость внезапным налетом. Взятие Седлеца представлялось более легким, однако «офицеры» никак не могли обзавестись подчиненными: на любые разговоры о любви к Родине крестьяне категорически заявляли, что «бунтовать не будут».

Настроение заговорщиков падало, но присоединившийся к ним помещик Панталеон Потоцкий убеждал не опускать руки. С тремя «офицерами» он отправился в свое поместье, где, выставив обильное угощение, уговорил девятерых крестьян присоединиться к своему отряду.

Между тем в Куфлеве супруга Домбровского заставила гостей разъехаться от греха подальше, сама же вместе с мужем отправилась в герцогство Познаньское.

Потоцкий об этом не знал и в полночь 21 февраля на санях во главе отряда из 9–10 человек (еще двое-трое крестьян сбежали по дороге) прибыл в Седлец. Последующие метания этой горстки людей выглядели трагикомично. Сначала они попытались захватить гауптвахту, где ранили двух солдат, затем атаковали казначейство, где ранили еще двух солдат и жандарма. Наконец ворвались в здание дворянского собрания, где проходил бал, ранив унтер-офицера и двух гардеробщиков. Потоцкий ревел: «Кто поляк, соединяйся со мной!», но кавалеры предпочли успокаивать дам: «Не бойтесь — это наши». Окончательно протрезвевшие и испуганные крестьяне топтались в прихожей, делая вид, что зашли на огонек случайно, а при появлении уездного начальника Гинча и нескольких офицеров с явным облегчением сдались. Потоцкий и его «офицеры» бежали в лес, где к утру следующего дня были захвачены опять-таки местными крестьянами.

Обрадованный лояльностью и даже преданностью крестьян, Николай I писал Паскевичу: «Меня душевно радует поведение мужиков у нас; награждай щедро и более усердствующим давай медали; надо сколь можно их поощрять и награждать их за верность и усердие».

Узнав о событиях в Седлеце, фельдмаршал приказал выставить дополнительные войска вдоль границ с Познанью и Галицией, а также отправил доверенных офицеров в разные концы царства Польского отследить ситуацию. Иногда эти эмиссары заставали подозрительные компании, съезжавшиеся на «охоты», которые тут же отменялись.

Потоцкий и двое его «офицеров» (Коцишевский и Жарский) были повешены. Под следствием оказались многие участники «охоты» у Домбровского, а сам он был арестован прусской полицией. Прусская же полиция арестовала и самого Мерославского, поняв по начавшимся в Познани беспорядкам, сколь далеко идут его замыслы.

Однако вздыхать с облегчением было рано. Если в царстве Польском ситуация находилась под контролем, то в соседних Кракове и Галиции страсти разгорались.

Конец «вредного гнезда» и «комюнизм» по-галицийски

События в Седлеце происходили одновременно с не менее драматичными, но гораздо более масштабными событиями вокруг Кракова. Заговор Мерославского настолько наэлектризовал обстановку в вольном городе, что Вена созрела наконец для решительных действий.

Уполномоченный Мерославского Тиссовский, в ночь на 21 февраля 1846 года сумел сосредоточить в окрестностях Кракова до 7 тысяч плохо вооруженных повстанцев. Австрийцы поспешили ввести в город отряд генерала Коллина де Кольштейна численностью 1300 пехотинцев, подкрепленных двумя эскадронами и 6 орудиями. 21 февраля начались уличные бои, во время которых австрийцы нанесли повстанцам поражение, но запятнали себя рядом жестокостей. Например, они вырезали всех жителей дома, из которого по ним произвели ружейный выстрел.

На следующий день в довершение всего пришли вести о якобы окруживших Краков толпах мятежников, и занервничавший Кольштейн скомандовал отступление. Вместе с ними город оставили большинство сенаторов и полиция. Воцарилась анархия. Провозгласивший себя диктатором Тиссовский начал выпускать манифесты к полякам Галиции. Те организовали несколько отрядов, что вызвало неожиданные ответные действия. Австрийские чиновники, зачастую переодевшись в простонародное платье, подстрекали крестьян-украинцев нападать на польских помещиков.

Дальнейшие события получили название «Галицийской резни» и привели к истреблению почти восьми сотен дворянских семей. Русский офицер Николай Лихутин вспоминал, что в 1849 году познакомился с одним галицийским помещиком, человеком гуманным и образованным. С горечью тот признался, что ненавидит крестьян, которые тремя годами ранее зверски убили его отца и всей деревней изнасиловали красавицу-жену. Мемуаристы приводят и более душераздирающие случаи зверств крестьян над своими господами. Таким образом, польское восстание в Галиции, еще не начавшись, было залито кровью.

В Кракове между тем началась борьба партий. Радикал Тиссовский после бурного двухдневного диктаторства оказался отстранен от власти сравнительно умеренными деятелями во главе с профессором Краковского университета Михалом Вишневским. Но «произведенное возмущение» уже запустило механизм ликвидации вольного города.

Паскевич приказал занять Краков 8-й дивизии Панютина, а поскольку для ее сосредоточения требовалось время, распорядился: «Идти сейчас с 3 батальонами, артиллерией и казаками, которые у вас уже есть, и отрядом князя Бебутова вперед к Михаловице, а Краков окружите казаками. Бояться нечего, стыдно! Держитесь и держите бунтовщиков в страхе!»

Такой же боевой настрой содержится и в инструкции, данной непосредственному начальнику Панютина Ридигеру: «Артиллерия должна расстроить неприятеля. Она действует предпочтительно прежде, и пехота не должна ее заслонять. Если неприятель выдержит картечь, послать пехоту, которая должна быть в двух линиях, никак не в одной. Потом кавалерию. Мусульман не посылать в атаку на пехоту, ибо они будут только горячиться, а употреблять их только в перестрелках и фланкерах против кавалерии, равно на флангах, когда атакуют казаки. А лучше, чтобы Панютин, по получении сего предписания, форсированно пошел до Мехова; ибо, ставши там, он ближе будет к секурсам, которые идут из Пруссии или Австрии. Ему же нечего бояться. Странно будет, если австрийцы или пруссаки прежде нас придут. А генералу Панютину нечего опасаться».

Между тем 25 февраля конный отряд повстанцев попытался атаковать расположенный в пограничном городе Мехове батальон Кременчугского егерского полка, но отступил после нескольких выстрелов. Эта стычка, стоившая полякам одного раненого, оказалась единственным боем русских войск за всю операцию по овладению Краковом.

Через день к Мехову подошел отряд Бебутова из 3 батальонов пехоты, 3 сотен казаков и 4 сотен горцев при 12 орудиях, чтобы проследовать далее прямиком к вольному городу. Впереди с гиканьем и свистом на карабахских конях мчалась сотня джигитов личного конвоя Паскевича из сформированного по его инициативе в 1835 году Закавказского конно-мусульманского полка. Это была «изрядная вольница, позволявшая себе по пути всякие шалости. Коней своих дорогих они ставили в лучших домах и сами спали с ними. Наместник за все щедро платил из своего кармана».

Без единого выстрела

3 марта 1846 года отряд Бебутова занял Краков, причем многие уставшие от беспорядков горожане приветствовали его криками: «Да здравствуют русские!» Спустя три часа подошли австрийцы под командованием графа Кастильоне (5 рот и 2 эскадрона). По дороге они разогнали вышедший им навстречу то ли отряд повстанцев, то ли мирную процессию с хоругвями, причем в ходе этой бойни погиб 24-летний талантливый писатель Эдуард Дембовский.

В погоню за Тессовским устремился сводный конный отряд под командованием будущего покорителя Кавказа Александра Барятинского. Этот блестящий офицер недавно вернулся с Кавказа и ехал в Европу на лечение, но, следуя через Варшаву, решил изменить маршрут, чтобы поучаствовать в интересной операции.

Именно под напором Барятинского Тиссовский с остатками своего войска (из 900 косинеров, 200 стрелков и 200 всадников) ушел в Пруссию, где сдался пограничной страже.

Прусский контингент (2 батальона и 4 эскадрона) вступил в Краков 6 марта. Действовали пруссаки без особого энтузиазма, явно не желая таскать каштаны из огня для своих соперников австрийцев.

Николай I, узнав о взятии вольного города, писал Паскевичу: «Слава богу! слава тебе, мой отец-командир, дело вел прекрасно, и за то славный конец. Признаюсь, что не могу довольно выразить тебе моей радости, что мы под носом выгнанных из Кракова австрийцев поспели ранее всех и заняли Краков. Теперь и более силы будет поставить на нашем, ибо мы, а не австрийцы, не пруссаки заняли Краков. Известия, которые мне привез вчера Коновницын из Галиции, весьма любопытны. Мне кажется, что комюнизм… мужики там поняли по-своему, то есть резать помещиков при первом законном предлоге. Здесь оно хорошо, но опасно дать этому развиться. Теперь настало время соседям наказывать виновных, будет ли у них столько духа? Сегодня писал я к ним, что требую уничтожения Кракова, не хотят взять его австрийцы. Имеем и мы право по революции же уничтожить это вредное гнездо и уничтожим».

Паскевич был обеспокоен недовольством пруссаков, предложив Николаю I поделить всю территорию республики на три равные части — по одной каждому из союзников. Догадываясь, что ответ будет отрицательный, но надеясь урвать с пресловутой «паршивой овцы» (Австрии) хоть «шерсти клок», фельдмаршал предложил еще один вариант: взять с австрийцев компенсацию закупаемой у них солью (в размере импорта за два года) или деньгами.

Но Николай I был категоричен. «Брать себе ничего не хочу… Краков должен быть австрийским, а не прусским; так этому и быть. Но ежели хотят австрийцы поменяться и отдать мне Галицию взамен Польши, по Бзуру и Вислу, отдам и возьму Галицию сейчас, ибо наш старый край».

Понимая, что австрийцы на такой размен не согласятся, Паскевич предоставил событиям идти своим ходом. Известия о реакции пруссаков на краковские и галицийские события вдохновили его на интересные социологические рассуждения: «Общественное мнение в Пруссии составляется средним классом, т. е. гражданами от банкира до сапожника, и чиновниками, которые так сильны в Пруссии и все заражены духом своевольства. Партия эта никогда не думала о народе, т. е. о поселянах и крестьянах; крестьяне же, чувствуя, что одни правительства о их благе пекутся, не послушались бунтовщиков и вооружились против них. Такими действиями крестьяне сняли маску с третьего сословия, которое с 1793 года называло себя народным. Я сказал: маска снята, и они сего очень боятся; она снята не только со шляхты польской, которая, будучи во всегдашнем возмутительном положении, везде и во всякое время пристает к бунту, но со среднего сословия в целой Европе — и вот истинная причина, отчего все люди сей партии так ожесточены».

Получалось, что главной опорой трона становились крестьяне, что, собственно, и подтверждалось кровавыми событиями в Галиции, а также поведением крестьян царства Польского, сдавших своих дворян-помещиков русской полиции.

Между тем судьба Кракова оставалась нерешенной из-за саботажа обиженной Пруссии. Выдав российским властям тех мятежников, которые являлись русскими подданными, король Фридрих Вильгельм IV просил царя не казнить их и не ссылать в Сибирь.

Николай I изливал душу Паскевичу: «На первое могу согласиться, на второе же нет; сам Иисус Христос изгнал плетью из храма воров — не в долге ли мы очистить край наш от разбойников? Далее хочет он предложить, чтобы все мы сложились, чтобы отослать в Америку всех бунтовщиков, т. е. дать им возможность или дорогой бунтовать, или из Америки возвратиться, когда захотят. Непонятно!»

Только в июне 1846 года русские войска были выведены из утратившего свой вольный статус Кракова, который к осени был де-факто и де-юре включен в состав Австрийской империи. Фридрих Вильгельм IV сопротивлялся до ноября, но в конце концов примирился с таким решением.

Краковская республика прекратила существование, а идея всеобщего польского восстания с целью восстановления Речи Посполитой закончилась крахом.

Нависший над Европой призрак революции испарился как дым. Правда, не надолго. Уже в 1848 году начнется «Весна народов». Помимо борьбы за «свободу и равенство» о своих правах на собственные национальные государства заявят итальянцы, венгры, чехи. Но голос поляков будет почти не слышен, и никаких серьезных проблем России, Австрии и Пруссии они не доставят.