На рассвете 22 июня 1941 года два высокопоставленных немецких чиновника – куратор германской внешней политики Иоахим фон Риббентроп и гитлеровский посол в СССР Фридрих фон Шуленбург, соответственно в Берлине и Москве, встретились с их советскими коллегами и передали из рук в руки некие, исключительной значимости, документы. Герр Риббентроп пригласил к себе сталинского посла в Третьем рейхе Владимира Деканозова, а граф Шуленбург потревожил в столь ранний час второе лицо в кремлевско-большевистской иерархии – члена Политбюро и народного комиссара иностранных дел Вячеслава Молотова. Оба «фона», исполняя приказ своего плебейского повелителя, вручили потрясенным собеседникам одинаковые конверты с идентичными текстами. Это была нота о разрыве дипломатических отношений и начале боевых действий…

«Если и были малейшие сомнения…»

Любопытна судьба «звездной» четверки, прикоснувшейся в то страшное утро к бумагам, которые перевернули жизнь всего человечества. Фридриха Шуленбурга – дипломата старой, бисмарковской школы – повесили свои, нацисты, в ноябре 1944-го, вслед за неудачей офицерского покушения на Гитлера. Заговорщики хотели назначить ученого мужа министром иностранных дел и «десантировать» его – единственного среди них человека, который хорошо знал Сталина – в Москву, для срочного наведения мирных мостов. Иоахима Риббентропа тоже повесили, но, правда, чужие – в октябре 1946-го по приговору Нюрнбергского трибунала.

Впрочем, и советскую «пару» ждала нелегкая участь. Тесно спаянного с «органами» бакинского армянина Владимира Деканозова (любил, кстати, величать себя грузином, но Сталин всегда его осаживал: «Перестаньте, пожалуйста, вы – не грузин!») расстреляли свои, на исходе 1953-го, после суда над лубянским маршалом Лаврентием Берией и «ангелами его». Не единожды битый на съездах и пленумах, изгнанный из родной партии Молотов подвергся жесткой хрущевской опале, а позже, при генсеке Черненко, был восстановлен в рядах КПСС и, благополучно дожив до 96 лет, умер в ноябре 1986-го на больничной койке элитной Кунцевской лечебницы.

Но все это – потом, годы спустя. А пока перед глазами, словно пулеметная очередь, неслась галопом бегущая строка: «…Если и было малейшее сомнение в агрессивности стратегического сосредоточения и развертывания русских войск, то их полностью развеяли сообщения, полученные Верховным главнокомандованием вермахта в последние дни. После всеобщей мобилизации в России против Германии развернуты не менее 160 дивизий… Созданная группировка русских войск, особенно моторизованных и танковых соединений, позволяет Верховному главнокомандованию России (подобная армейская инстанция еще не существовала у нас в июне 1941-го. – Я. Е.) в любое время начать агрессию на различных участках германской границы.

…Советское правительство предало и нарушило договоры и соглашения с Германией. Ненависть большевистской Москвы к национал-социализму оказалась сильнее политического разума. Большевизм – смертельный враг национал-социализма. Большевистская Москва готова нанести удар в спину национал-социалистической Германии, ведущей борьбу за существование. Правительство Германии не может безучастно относиться к серьезной угрозе на восточных рубежах. Поэтому фюрер отдал приказ германским Вооруженным силам всеми наличными средствами отвести эту угрозу. Немецкий народ понимает, что в предстоящей схватке он призван не только защитить Родину, но и спасти мировую цивилизацию от смертельной опасности большевизма, расчистив дорогу к подлинному расцвету в Европе».

Так вспыхнула тяжелая и кровопролитная Отечественная война. Но эта четырехлетняя эпическая «брань» (вместо четырехмесячной по плану «Барбаросса») имела сложную предысторию, самые интересные, самые волнующие страницы которой пришлись на последние месяцы, предварившие одно из важнейших событий бурного ХХ века.

Меняется твоя таинственная карта…

Общеполитическая обстановка в мире, складывавшаяся к лету 1941-го, была противоречивой, а порою и запутанной. С конца 1939-го и в течение всего 1940 года две ведущие державы европейского континента – Германия и СССР, связанные пактом о ненападении, усердно округляли свои границы. Но в этих сходных, казалось бы, усилиях проглядывала и несомненная разница. Третий рейх «хлопотал» по периметру: присвоив себе еще до войны Австрию, Чехословакию и литовскую Клайпеду (Мемельсберг), он в сентябре 1939-го стремительным захватом Польши развязал настоящую мировую сечу. В апреле 1940-го пала Дания, потом немцы около двух месяцев топтались в Норвегии, каковую помимо ее крошечной армии прикрывали несколько англо-французских корпусов. Общие старания затормозили, но не остановили вермахт. Фюрер уже вожделенно поглядывал на Швецию, и только ласковый окрик из дружественной Москвы помешал рейхсканцелярии полакомиться землей отважных мореходов. Опасаясь нацизации всей Скандинавии, Кремль предпочел забыть о недавней помощи шведов финским шуцкоровцам, противостоявшим Красной Армии, и выразил твердое «пожелание, чтобы шведский нейтралитет не был нарушен». Тамошний премьер-министр тотчас рассыпался в комплиментах, заявив русскому послу в Стокгольме, что «дружба с Советским Союзом является основной опорой Швеции».

Но пламя войны не погасло. В мае Германия обрушилась на своих заклятых стратегических врагов в Европе – французов и англичан. Гитлеровцы в обход пресловутой «линии Мажино», ради которой французские налогоплательщики отдали немереное количество денег, вторглись на территорию миниатюрного Бенилюкса. Среди демократов вспыхнула паника. Полумиллионный английский экспедиционный корпус, прижатый к побережью Ла-Манша, воспользовался туманной погодой и, бросив тяжелую экипировку, спешно перебазировался на кораблях в милые пределы. О британских потерях красноречиво свидетельствовали цифры: из 704 танков, командированных во Францию, домой вернулось 22. Франция оказалась наедине с вековечным противником. Положение было незавидным, но того, что случилось, не ожидал никто…

Доблестных галлов считали после Первой мировой войны полновластными хозяевами Европы. Их армия была вооружена до зубов, кратно превосходя вермахт по всем ключевым показателям. Так, летом 1939-го, когда в Москве вяло текли переговоры о совместном отпоре потенциальному агрессору, генерал Думенк хвалился, что его страна способна выставить без всяких задержек 110 дивизий, четыре тысячи танков, три тысячи пушек крупного калибра и до двух тысяч самолетов первой линии. Более скромные англичане сулили тогда же шесть дивизий, обещав поторопиться с призывом еще девяти, а «позднее», как выразился адмирал Реджинальд Дрэкс, отрядить на континент 16 дополнительных формирований. Ратников должны были окрылять три тысячи британских самолетов, а морскую гладь предстояло вспенить известному на весь мир победоносному флоту. Куда все это исчезло к весне 1940-го, осталось тайной за семью печатями…

Отвыкшие, да и не стремившиеся сражаться французы бросились врассыпную. Они без боя сдали Париж, а 22 июня – ровно за год до начала нашей Великой Отечественной войны – новое правительство во главе с маршалом Филиппом Петэном подписало акт о капитуляции. Его «утвердили» в том же самом железнодорожном штабном вагоне в Компьенском лесу, где без малого 22 года назад французский маршал Фердинанд Фош принял немецкий «белый флаг» и объявил Первую мировую войну завершенной. Гитлер, стоя у раритетного транспорта, похлопал себя от удовольствия по животу, а затем приказал уничтожить весь мемориальный комплекс, что возвели в лесу французские калифы на час. Весь, кроме памятника маршалу Фошу, сохраненного великодушным жестом фюрера. Штаб на колесах перевезли в Германию, где в лихую минуту он угодил под английские авиабомбы.

Лирическое отступление

Искрометный разгром Франции произвел в Кремле впечатление разорвавшейся бомбы. Он напрямую повлиял не только на ситуацию осенью и зимой 1940-го, но и на расстановку международных – прежде всего, русско-германских – сил весной 1941 года, накануне грозного поединка. Сталинская верхушка изначально планировала все свои шаги с оглядкой на военно-политический расклад в Европе. Суть кремлевского замысла была проста, как большевистская правда: пусть капиталисты, сбившиеся в блоковые волчьи стаи, грызутся между собой до умопомрачения, до кровавых колик. А советский народ, занятый мирным трудом и включающий в состав СССР все новые и новые союзные республики-сестры, подождет до окончания буржуазной свары. И когда англо-французы и немцы после двух-трех лет свирепых стычек устанут и выдохнутся, когда в их странах начнется революционный подъем разгневанных пролетариев, Красная Армия, в соответствии с гениальными указаниями Вождя, примет все надлежащие меры. Если говорить об обороне, то чем дольше и ожесточеннее будет продолжаться «обмен любезностями» на франко-германской границе – и по линии Мажино, и вдоль линии Зигфрида, – тем меньше шансов обретет нацистская камарилья для воплощения бредовых идей, озвученных в книге «Майн кампф». Если же говорить о превентивной советской атаке, то чем значительнее ослабят друг друга парижане-лондонцы и берлинцы-римляне, тем легче сумеют славные красноармейцы прийти на помощь братьям по классу в странах Запада, как они пришли уже к украинцам, белорусам, молдаванам, прибалтам.

В любом случае, отправной точкой наших энергичных «порывов» могло стать только взаимное физическое и духовное истощение обоих непримиримых ненавистников Советской власти. До сего момента какие-либо действия, укрепляющие одну из сторон (особенно англо-французский лагерь, казавшийся Кремлю более подготовленным, чем германский), должны были считаться бессмысленными и даже вредными. Всякому овощу – свое время! Именно поэтому Сталин заверял рейхсминистра фон Риббентропа, дважды посетившего Москву (в августе и сентябре 1939-го), что Советский Союз никогда не предаст своего немецкого партнера, а лично он, отец народов, «не допустит ослабления Германии». Собственную же абсолютную готовность к браням всех видов и уровней Иосиф Виссарионович относил, по словам Вячеслава Молотова, приблизительно к 1943 году. К подобной дате надлежало, как полагали советские аналитики, угомониться и изнуренным европейским супостатам.

Гладко было на бумаге, да забыли про овраги! Иллюзии развеялись летом 1940-го. Французы – скрытая надежда наша – рухнули на колени за шесть недель. Англичане убрались домой. Америка пребывала еще в тисках изоляционизма и ограничивалась, в основном, словесными укорами Гитлеру и Муссолини. Почти вся Европа в одночасье попала под немецкий сапог, и Советский Союз внезапно очутился лицом к лицу с хищным тевтонским волком.

Сталин воспринял весть о скоропостижной кончине Франции с нескрываемой яростью. В тот теплый летний день гений человечества буквально рычал от гнева. «Как они смели капитулировать без сопротивления? Почему сдались?!.»

Было отчего бушевать! Вместо триумфальной цепочки Верденов и Соммов обозначился жалкий пунктир Седанов и Мецей. Вместо гордого премьера Жоржа Клемансо высветился растерянный лик Наполеона III, лепетавшего что-то канцлеру Бисмарку о снисхождении и всепрощении. Тщательно выстроенные в Москве планы сражаться малой кровью, на чужой территории и против любой комбинации врагов затрещали по всем швам. Отрицательно-пренебрежительное отношение к вчерашнему субъекту истории, росчерком пера превращенному в ее немощный, робкий объект, еще долго и прочно господствовало в советской элите. «К западу от Рейна, – восклицала в январе 1941-го газета «Красная звезда», – лежит распростертая после поражения страна, которая называется Францией. Ровно год назад… главковерх союзной англо-французской армии генерал Гамелен писал в новогоднем приказе: «Солдаты! Придет миг, когда вас поведут к победам». Это эхо времен Наполеона (Великого. – Я. Е.) причудливым образом жило в штабе Гамелена рядом с духом герцога Брауншвейгского, печального героя Йены и Ауэрштедта во время франко-прусской войны 1806 года… Франция перестала играть роль в делах Европы. Но ее колониальные владения и ее флот могут сыграть весьма видную роль в дальнейшем ходе войны. Здесь гнездятся очаги будущих конфликтов…». Далее автор суровой статьи под символическим названием «Европа во мгле» добавлял: если битые французские генералы и нюхали когда-нибудь дым, то, вероятно, не пороховой, а табачный…

Когда страна прикажет быть героем…

«Наперекор» Германии, бросившей перчатку большинству европейских стран и «прихватившей» многие государства, которые никогда раньше не принадлежали и не подчинялись ни одному из трех немецких рейхов, Советский Союз кропотливо собрал в 1939–1940 годах геополитические осколки, отпавшие от России под гром Октябрьской революции. Сперва соколиное сталинское око присмотрело районы Западной Украины и Западной Белоруссии. Часть этих приволий русским пришлось отдать в 1920-м пану Пилсудскому, а часть – Галиция (Львов, Тернополь, Станислав) – вслед за распадом Австро-Венгерской империи в 1918 году тоже досталась воскресшей из праха Польше. Когда-то, на пике польских «разделов» между австрийцами, русскими и пруссаками, императрица Екатерина II горько всплакнула у себя в кабинете, осознав, что Галиции ей не получить. Придворные сочувственно вглядывались в осунувшееся и сразу подурневшее лицо монархини…

Иосиф Виссарионович не стал уподобляться слабой, чувствительной женщине. Наметив для себя эти области по итогам переговоров с Риббентропом, он не торопился, тем не менее, участвовать на равных, плечом к плечу с нацистами в «четвертом разделе» Польши. Земной бог выжидал конкретного развития событий. Потребовалось три тайных обращения немецкой стороны, чтобы Кремль, наконец, решил – в угоду Гитлеру – показать всему миру: Германия не одинока, у нее есть друзья, есть надежный восточный тыл. На соседние земли выдвинулись советские части – 35 дивизий и 9 танковых бригад. (Среди наших бойцов гуляла шутка: освобождаем Польшу от мяса и сала.) Красная Армия быстро вышла на так называемую «линию Керзона», которую некогда предлагали западные страны в качестве этнической границы между Советской Россией и молодым Польским государством.

Следующим этапом стала Зимняя война с Финляндией, входившей до революции, наряду с Царством Польским, в Российскую империю. Образованные после 1917 года рубежи не удовлетворяли кремлевских владык. Вопрос упирался в давние «поблажки», сделанные финнам еще в начале XIX века с легкой руки императора Александра I. В декабре 1811-го к Великому княжеству Финляндскому зачем-то прирезали огромную Выборгскую губернию (то есть практически всю русскую Карелию). Праворадикальный историк Дмитрий Иловайский не скрывал (уже при Николае II) своего недоумения «недостатком национальной политики» двоюродного прадеда последнего самодержца: «Граница княжества придвинулась к самому Петербургу, и он еще более оказался на окраине».

Товарищ Сталин оперативно исправил данную историческую оплошность Зимнего дворца, да и Владимира Ильича Ленина, отпустившего Финляндию восвояси в этаком-то непригожем виде. Не сумев склонить Страну тысячи озер к добровольному размену территорий, Кремль разорвал с «финской белогвардейщиной» дипломатические контакты и заговорил на языке канонерок. Их гортанная речь звучала 3 месяца и 12 дней, умолкнув лишь тогда, когда была взломана линия Маннергейма. Мирный договор от 12 марта 1940 года «подарил» нам Карельский перешеек, северо-восточную оконечность Ладоги, ценные позиции на полуостровах Рыбачьем и Среднем. Глубоких последствий из этого, как выражался величайший вождь всех времен и народов, «первого крещения Красной Армии» оказалось немало. Советский Союз как «агрессора» исключили из Лиги Наций. Донельзя испортились и без того не лучшие отношения с англичанами и французами – на пороге их собственного грехопадения. Финляндия стала склоняться к сотрудничеству с Третьим рейхом. В Красной Армии развернулась борьба с отжившими явлениями – «культом традиций и опыта Гражданской войны». Был уволен в отставку главный герой всех военных саг и легенд маршал Климент Ворошилов, а должность народного комиссара обороны занял Семен Тимошенко. Наконец, заболевшие патриотизмом жители Суоми переиначили свою столицу из шведского Гельсингфорса в финский Хельсинки. «Мы сбили с них форс», – посмеивались в России ветераны зимней кампании…

Ну, а в июне-августе 1940-го на наших западных и юго-западных «засечных чертах» сверкнули молнии, во многом предопределившие огненные грозы, что пронеслись над просторами России спустя год, летом 1941-го. На сей раз Кремль задумал вернуть в лоно матери-Родины потерянную в 1918 году под давлением румынских бояр область Бессарабии. К ней решено было заодно подсоединить и Северную Буковину. 26 июня советское правительство предъявило ультиматум монаршему двору в Бухаресте. Там заволновались: король Кароль II захотел посоветоваться по телефону с Гитлером. Грозный диктатор, находившийся на штабном совещании недалеко от Парижа, в прекрасной резиденции Фонтенбло (где весной 1814-го сложил скипетр Наполеон Бонапарт), сославшись на занятость, отказался от беседы. А через шесть часов в Бухаресте прочитали его безапелляционную телеграмму. Фюрер, говорилось в ней, приказывает Румынии уступить русским Бессарабию и Северную Буковину. Правда, сам Гитлер, как поведал министр фон Риббентроп, был «ошеломлен» тем, что Москва наложила руку и на буковинские территории, никогда не подчинявшиеся России, а бывшие «исконной землей австрийской короны». Эти доводы встретятся еще раз в нацистской ноте об объявлении войны, врученной утром 22 июня Молотову и Деканозову. Кроме того, фюрер, размышляя в Фонтенбло о грядущем, забеспокоился о положении своих бухарестских друзей: а вдруг Советский Союз вознамерится прикарманить всю Румынию, от чьей плоештинской нефти зависят сухопутные, морские и воздушные моторы Тысячелетнего рейха?

Россия моментально овладела искомой южной полосой вкупе с живописным Кишиневом, Германия оперативно направила в Румынию пехоту и авиаэскадрильи. А униженный и оскорбленный король, спасая честь и достоинство, отрекся от престола и передал его юному сыну – Михаю Гогенцоллерну. Собрав внушительный багаж и усадив в купе свою холеную рыжеволосую диву Магду Лупеску, экс-монарх двинул состав в солнечную Португалию, под крыло дона Антониу ди Салазара. На ее взморье потом осядет и отставной регент Венгрии адмирал Миклош Хорти, принудительно вывезенный в 1944-м за отказ продолжать безумную войну в Верхнюю Баварию в качестве «почетного гостя фюрера», а затем тоже перебравшийся на Пиренеи. Оба высоких путешественника обосновались на курортных виллах в Эшториле, у кромки Атлантического океана, где через короткий промежуток и завершился их бренный путь. Кароль умер в апреле 1953-го (вслед за Сталиным), Хорти – в феврале 1957-го (поскорбев о жертвах неудачного антикоммунистического мятежа Имре Надя)…

Пугающе болезненная реакция Берлина на советский курс в Румынии ускорила действия Москвы в прибалтийском пространстве. В Кремле откровенно обсуждали довольно прозрачную и тревожную аналогию: как маленькие страны вроде Бельгии, Голландии и Люксембурга, предоставленные самим себе, не смогли прикрыть Париж, так и микроскопические, вчера только образованные государства типа Литвы, Латвии и Эстонии не сумеют обеспечить безопасности Ленинграда и Москвы. Над Россией навис тот же дамоклов меч, что и над несчастной Францией. И в ту пору, когда Гитлер, откровенничая в узком кругу, бахвалился, что захватит Украину, расположенные в прибалтийских государствах контингенты Красной Армии «посодействовали» местным коммунистам провести парламентские выборы, на которых – кто бы усомнился? – взяли верх посланцы трудящихся, и обратиться к советскому руководству с просьбой о вступлении в Союз ССР. 3, 5 и 6 августа 1940-го три прибалтийских народа вошли в состав СССР, а еще 2 августа Молдавия, бывшая до того автономией в границах Украины, стала, обретя Бессарабию, «равноправной» союзной республикой. На этом сталинская программа-минимум была, судя по всему, выполнена.

Эпилог

Конкретика территориальных приращений обоих европейских гигантов вырисовала очень четкую и понятную картину. Если Германия сокрушала и присваивала чужие, не входившие в ее пределы государства, то Советский Союз, главным образом, вернул послереволюционные потери вдоль своих западных рубежей. Исключение составляли лишь две «точки» – Галиция и Северная Буковина, населенные украинскими крестьянами. В Берлине преобладала «стратегия», в действиях Москвы – тактика.

С января по июнь 1941 года Россия не «присовокупила» ни одного вершка закордонной земли, тогда как Германия захватила весной два балканских королевства – Югославию и Грецию, ввела – с согласия царя Бориса – дивизии в Болгарию, высадила десант на острове Крите и держала вместе с итальянцами протяженный фронт в Северной Африке.

Справедливости ради стоит указать, что не все предвоенные советские обретения были безоговорочно полезны. Много недоуменных вопросов вызывает ликвидация самостоятельной славянской державы – Польши, в решении судьбы которой Сталин фактически повторил ошибки Екатерины II. Ошибки, отмеченные еще пером историка Василия Ключевского: зачем было устранять естественный буфер, отделявший нас от милитаристской Пруссии?

Да и от той совокупной «добычи» теперь не сохранилось почти ничего. После Беловежской пущи нас покинули Бессарабия и Буковина, Западная Украина и Западная Белоруссия, а чуть раньше – Прибалтика. Уцелело только то, что досталось РСФСР – земли на северо-западной ойкумене: Карельский перешеек и горделивый Выборг с его неповторимой архитектурой.

Но в кипучие летние дни 1941 года, невзирая на то, что пришлось драться без континентальных товарищей по оружию, заблаговременно «подтянутые» к империи окраинные регионы помогли красным бойцам и командирам сосредоточиться, укрепиться духом и отвести огонь Апокалипсиса от обеих русских столиц…