После позорно проигранной войны с японцами в России проанализировали причины поражения. Одной из причин, пусть не самой основной, был назван полный провал деятельности русской разведки и контрразведки — как перед войной, так и во время боевых действий. Основными подводными камнями, затруднявшими работу разведки, были недостаток финансирования и квалифицированных кадров, а также отсутствие четкой организации. Особенно плохо был организован сбор разведданных в Японии, что объяснялось пренебрежительным отношением к этой стране.

Уже в 1905 году, когда стало ясно, что война проиграна, появились первые работы, авторы которых пытались осмыслить причины поражения. Я не буду заострять внимание читателей на абсолютном отсутствии агентурной сети в стане врага, достаточно сказать, что даже пленных японцев допросить не имелось никакой возможности — просто не было людей, знающих японский язык. Выпускники владивостокского Восточного института в армии были на вес золота! Их было что-то около двух десятков. Специалист по тайным операциям, участник Русско-японской войны капитан Генерального штаба Свирчевский предложил интересный проект создания на Дальнем Востоке детского сада и «восточной коммерческой школы» юных разведчиков штабов Приамурского военного округа и Заамурского округа пограничной стражи. Суть проекта была в следующем: отбираются ребятишки с малых лет, преимущественно дети казаков и офицеров как наиболее грамотные и бойкие. С первых шагов обучаются японскому языку, основам шпионажа, техническим новинкам, воспитываются в бесконечной преданности и любви к России, а далее, после детского сада, постигают основы международного бизнеса и юриспруденции по университетской программе. На выходе — готовые разведчики Русской императорской армии с абсолютным знанием языка вероятного противника, вербовщики, агенты влияния и руководители агентурной сети. Ипполит Викторович Свирчевский требовал создания возможностей для получения специального — «шпионского» — образования для агентов: «Имея в виду, что для выполнения задач разведывания питомцам школы придется не только посещать периодически страну «противника», но главным образом жить в ней, очевидно, что общий характер образования, даваемого школой, должен быть таков, чтобы разведчик мог сравнительно скоро найти себе там дело, которое и вести, не вызывая подозрений. Казалось, что наиболее соответственным для такой цели будет образование коммерческое, соединенное с изучением различных ремесел».

Как обычно, помимо дороговизны проекта, выяснилось, что преподавать язык по большому счету некому. Энтузиазм русских преподавателей, выученных опять же русскими преподавателями, никак не может заменить настоящих носителей языка. Извините за небольшое отступление: в военных структурах мне преподавали китайский язык с детства. Учили меня советские офицеры-китаисты. Хорошо или плохо учился я сам — не мне судить, но, попав волею судьбы после открытия границ в Китай, общаясь с преподавателями Цзямусысского госуниверситета, я с удивлением обнаружил, что мой китайский сами китайцы воспринимают с большим трудом и я их понимаю с пятого на десятое. Таким же был и уровень китайцев-русистов. Предложение Свирчевского полностью принято не было — «в силу недостатка ассигнований и должной настойчивости со стороны штаба округа». Как временную меру нашли следующий выход: армейским командованием было принято решение о подготовке не просто хороших преподавателей, а о воспитании детей в «стане врага», в Токио. Благо возможность для этого была. Снова пришла на помощь армии Русская православная церковь, имевшая в Токио семинарию для подготовки священнослужителей из числа японской молодежи. Иван Дмитриевич Касаткин — архиепископ Николай Японский, причисленный в 1970 году к лику святых, никогда не был разведчиком, но по мере сил помогал армии. Открыта семинария была еще в 1879 году в помещениях, примыкающих к кафедральному собору. В первые пять из семи лет обучения давалось образование, подобное университетскому. Уровень обучения был настолько высок, что даже высокопоставленные японские чиновники отправляли туда своих детей. Из числа воспитанников семинарии вышли многие японские государственные деятели и видные ученые. После 5-го курса, когда начиналось углубленное изучение богословских дисциплин, оставались только принявшие крещение. С 5-го курса студентам вменялось в обязанность самостоятельно проповедовать. В конце XIX — начале XX века лучшие выпускники семинарии направлялись в Санкт-Петербургскую духовную академию, по окончании которой возвращались в качестве преподавателей и священнослужителей в Японию. Исидор Незнайко родился в кубанской станице Ахтырской 27 мая 1893 года. Когда мальчику было три года, в Петербурге состоялось решение о строительстве Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД). Дорога должна была связать наши Забайкалье и Приморье с новоприобретенными форпостами в Китае — Порт-Артуром и Дальним. 16 (27) августа 1897-го началось строительство КВЖД, а уже в 1898-м в Харбин — столицу Русской Маньчжурии для ее охраны и обороны от китайских бандитов прибыл первый отряд кубанских казаков. В его составе находился отец мальчика штаб-трубач вахмистр Яков Федорович Незнайко. Семейство Незнайко в полном составе (мать, дочь и сын Исидор) переселилось в Харбин через год. В 1902 году мальчика пришлось отправить на родину. В Харбине еще не хватало школ, но вскоре после Русско-японской войны Исидор вернулся в Маньчжурию и стал участником важных событий.

В 1906 году штабом Заамурского округа пограничной стражи, сфера деятельности которого распространялась на КВЖД, для получения специального образования за границей была отобрана группа из восьми подростков. В автобиографии Исидор Незнайко вспоминал об этом так: «…был командирован в Японию, город Токио, как стипендиат штаба округа, специально для изучения японского языка и был для этой цели определен, вместе с другими 7-ю чел., в духовную семинарию при российской духовной миссии в Токио, где изучал японский язык под руководством начальника миссии покойного архиепископа Николая до 1912 года. В июне 1912 года закончил образование и изучение японского языка вместе с другими двумя товарищами». В судьбах учеников святого Николая Японского самым драматическим образом сплелись простые человеческие желания и трагедии целых народов, личные интересы и интересы сразу нескольких спецслужб. Абсолютное большинство фамилий семинаристов неизвестны экспертам даже сегодня, однако эти люди — японоведы и разведчики — были не просто свидетелями, но и активными участниками важнейших событий на Дальнем Востоке в начале ХХ века. Опыт обучения казачат в семинарии уже был. В 1902– 1906 годах семинария впервые подготовила двух русских переводчиков японского, которые после этого отправились в распоряжение все того же Заамурского округа пограничной стражи. Их фамилии Романовский и Легасов. Оба семинариста упоминаются в дневниках Николая Японского в связи с началом Русско-японской войны: «Здесь в семинарии учатся японскому языку два русских мальчика из Порт-Артура, чтобы быть потом переводчиками. Приходили спрашивать: «Им уезжать или оставаться?» Но куда им уезжать? У одного (Легасова) родителей совсем нет — убиты были в китайскую войну, а дядя уехал, кажется, в Россию; у другого (Романовского) родители вернулись в Россию. Оба они казачата. Они и сами склонны к тому, чтобы остаться и продолжать занятия. Конечно, им трудно будет. Сказал им терпеть и молчать, по пословице: «Терпи, казак, атаманом будешь», улыбнулись и ушли».

Хотя они отучились только четыре года, возвратившись на родину, юноши были с ходу взяты один в штаб пограничной стражи, второй в Хабаровск, в штаб Приамурского округа к генералу Гродекову. В делах разведки Заамурского округа отдельного корпуса пограничной стражи (г. Харбин) за 1906 год содержится любопытная информация о русских учениках в Японии, комментарии и переводы из японской прессы. Отправка русских мальчиков в Японию обратила на себя внимание общественности страны. Газеты весьма доброжелательно отнеслись к этой командировке детей. Правда, выводы делали своеобразные. Считалось, что разбитые русские варвары прониклись величием японской расы и прислали своих детей учиться высшей культуре. Приведу выдержки из японской прессы: «Из каких же сословий общества эти ученики? Братья Юркевич и Волков Александр из купеческого. Персяков Владимир — сын музыканта, другие все дети казаков и офицеров. Отсюда можно заключить, насколько русские дети, особенно казаки, после войны поняли фактическую силу Японии. Какое же воспитание получили эти мальчики на родине? Юркевич и Дзимбатов дошли до 3-го класса гимназии, другие же окончили низшую школу. Во время Японо-русской войны они жили в Маньчжурии и все знают более или менее по-китайски. Среди них Юркевич говорит по-китайски особенно хорошо. Теперь они едят совершенно одну японскую пищу. В январе они ели даже зоони (японские новогодние пирожки) и очень любят их. Они неподдельно говорили, что это вкусно. Русские все очень любят моти (пирожки из риса). Бывшие раньше в Японии Романовский и Легасов, как говорят, также очень любили моти. Русским не нравятся сырая рыба (сасими), улитки и осьминог; они называют эти блюда червями и содрогаются при одной мысли о еде их». Ребята носили японскую одежду, жили вместе с японскими слушателями, ели японскую пищу. Для физического развития в семинарии детям преподавали дзюдо. Один из русских мальчиков добился больших успехов в этой дисциплине. Напомню, что Василий Ощепков — один из самых известных выпускников Токийской православной семинарии. Он приехал в столицу Японии 31 августа 1907 года, увлекся дзюдо и помимо семинарии окончил школу Кодокан. Примечательно, что Василий Ощепков стал четвертым по счету выпускником-европейцем и первым из русских, кто постиг секреты японского единоборства. Ощепков занялся пропагандой дзюдо и созданием нового вида борьбы, который через десять лет после его смерти получил название самбо. В 1915 году спортивный журнал «Геркулес», выходивший в Петрограде, писал о новостях из Владивостока: «Правление общества, воспользовавшись пребыванием в городе специалиста японской борьбы джиу-джитсу г. Ощепкова, пригласило его в качестве преподавателя. Интерес к этой борьбе возрастает среди спортсменов, и они с увлечением принимаются за изучение одного из самых распространенных видов спорта в Японии». Ощепков просьбу Спортивного общества удовлетворил и до 1920 года руководил действовавшим во Владивостоке кружком дзюдо. 4 июля 1917 года он провел в этом городе первые в мировой истории международные командные соревнования по дзюдо, пригласив для этого в Россию дзюдоистов из коммерческого училища города Отару с самого северного японского острова Хоккайдо. Позже, 4 октября 1917 года, будучи в командировке в Японии, Ощепков сдал экзамен на более высокий — 2-й дан. Цели и задачи той командировки нам неизвестны — после окончания семинарии и до октябрьского переворота в России Василий Ощепков служил в разведке и контрразведке в Хабаровске, Харбине и Владивостоке. Известно, что все это время он продолжал заниматься дзюдо — и как борец, и как тренер, и как пропагандист.

После оккупации Владивостока японцами работал переводчиком при японском штабе. Сотрудничал с колчаковской разведкой. Позднее начал сотрудничать с разведкой Красной армии. В 1923 году был завербован для работы в местном отделении 4-го управления Штаба РККА (разведка). В 1925-м вернулся в Японию под видом кинопродюсера. Работа Ощепкова заслужила высокую оценку у Яна Берзина. Преподавал дзюдо в Москве. В ночь с 1 на 2 октября 1937 года был арестован по обвинению в шпионаже в пользу Японии. В январе 1910-го в токийской семинарии состояло 67 учеников, в числе которых 16 русских. Из них 13 человек были приняты в семинарию по просьбе военного начальства в Харбине и Хабаровске для подготовки из них переводчиков японского языка. Остальные русские мальчики приняты по просьбе родителей для общего образования. На содержание русских учеников присылаются соответствующие средства. «Написал в Харбин к генералу Чичагову и во Владивосток к есаулу Ефимьеву, что учащиеся здесь русские из Харбина (8) и из Хабаровска (2) просятся на каникулы и просят денег на дорогу, первые по 30 рублей, вторые по 20 рублей, как было в прошлом году. Похвалил их поведение и прилежание и просил исполнить их просьбу. Но умолчал, что успехи их в изучении японского языка — для чего и живут здесь — не блестящи: и способностями они не отличаются, и вечно болтают между собою по-русски, что значительно мешает усвоению японского языка». «...Жаль, что таких малоспособных присылает Харбинский военный штаб, если желает иметь хороших переводчиков; следовало бы выбрать таких, как вчера отвечавший Скажутин, из Хабаровска присланный», — жаловался в своем дневнике владыка Николай. Это похоже на стариковское брюзжание — он не мог не знать, что даже недоучившиеся русские мальчики, вышибленные за плохое поведение, отчисленные по здоровью или по семейным обстоятельствам, высоко котируются у военных и предпринимателей как переводчики. Во всяком случае, японский разговорный у них был на высоте! Сам пастырь признавал, что такая система командировки детей в страну является наилучшей из всех для подготовки русских толмачей, он мирился с неудобствами и продолжал работать. Его глубоко возмущали статьи дальневосточной прессы, настаивавшие на бесполезности командировок таких мальчиков в Токио. Айсбренер Александр, 16 лет, Юркевич Трофим, 17 лет, Шишлов Иосиф, 16 лет, Родионов Емельян, 15 лет, Плешаков Владимир, 14 лет, Попилев Трофим, 15 лет, Юркевич Федор, 14 лет, Волков Александр, Незнайко Исидор — это фамилии ребят из первого набора. Архиепископ Николай Японский упоминает и других учеников — Василия Ощепкова, который состоял в семинарии в 1909 году, Ивана Попова (исключен и отправлен во Владивосток в марте 1910-го), Павла Кузнецова (отправлен во Владивосток из-за болезни), Михаила Сокольского, Стефана Хлебцевича (1909), Гавриила Журавлева (1908)...

К этому времени появляется много желающих учиться в Японии, отец Николай пишет: «Наплыв просьб русских о принятии учеников в семинарию. Из Харбинского уезда вчера было одно, сегодня пришли четыре, с метрическими свидетельствами и прочими документами учеников. Приходится отказывать. Кому же учить? И где жить им?» На декабрь 1910 года в семинарии занимались 18 русских учеников. На экзаменах периодически присутствовали отец Николай и русский посол Малевский-Малевич: «…экзаменовались русские по японской физической географии. Прекрасно отвечали; видно, что взяли силу в японском языке. Вызваны были русские ученики, чтобы посмотреть их успехи в японском языке; отвечали хорошо». Впрочем, были, видимо, и исключения. В марте 1911 года в дневнике отца Николая запись: «Русских учеников в семинарии 13; и все ведут себя добропорядочно и учатся хорошо, кроме одного, Михаила Сокольского, с которым нет средств сладить: ничего не делает и постоянно нарушает школьные правила; а назначат наказание — не обращает на это внимания; сколько ни уговаривай — к стене горох; над всем смеется, в глаза лжет; называет школу адом, клянет своего дядю, ротмистра, который четыре года назад определил его сюда... Кажется, придется... отослать его в Харбин». В июне 1911-го «неисправимый лентяй и нарушитель школьной инструкции» был отослан в Харбин. Впрочем, пишет о. Николай, «разговорный японский язык усвоил за 4 года настолько, что толмачом в штабе может служить, о чем я и написал начальнику штаба, генералу Володченко».

Точная численность и состав русских учеников токийской православной семинарии до сих пор остается загадкой — ни в одном из доступных ныне документов не содержится исчерпывающей информации на эту тему. Пофамильно нам известны 23 человека. О некоторых из семинаристов мы вообще сегодня знаем только благодаря тому, что когда-то их ответы на экзаменах поразили святителя Николая: «Утром экзаменовал 2-й класс семинарии, 12 человек, по священной истории; все отвечали хорошо. Экзаменовались с ними и двое русских, из которых Скажутин так хорошо и таким правильным языком отвечал по-японски, что, если не смотреть на него, а только слушать, не узнаешь, что говорит не японец». Уже упоминавшийся Исидор Незнайко окончил семинарию в 1912 году и отправился в столицу «русского Китая» — Харбин, где проходил службу в штабе Отдельного округа пограничной стражи «с отличающей его старательностью, точностью и добросовестностью, проявляя во всех случаях (по отзывам японцев) прекрасное знание японского языка». Будучи одним из лучших учеников, семинарист Исидор Незнайко помогал известной японской переводчице Сэнуме Кае в переводах на японский язык произведений русских классиков. Жена ректора семинарии Сэнума прославилась своими, первыми в Японии, переводами на японский язык произведений Чехова.

Профессор Позднеев, выполняя в 1926 году в Маньчжурии поручения советской военной разведки, писал о нем: «В отношении японского языка на всю КВЖД имеется один работник Незнайко, который в постоянном разгоне и теперь давно уже отсутствует из переводческой комнаты, так как связан все время с Мукденскими конференциями». Всю свою дальнейшую службу (Незнайко до 1954 года прослужил на различных участках и ответвлениях китайских железных дорог) он возглавлял переводческие отделы, изумляя совершенным владением японским языком. Вот забавная и очень характерная вырезка из статьи в одной из харбинских газет: «Исидор Яковлевич Незнайко — сплошное «неизвецио». Его японская речь немедленно вызывает в представлении присутствующих пышные хризантемы и миндалевидные глазки прелестных гейш. Недаром даже японцы, знакомясь с И. Я. на улице, в заключение беседы просят его снять шляпу, чтобы убедиться по цвету волос, что он не их соотечественник». В Шанхае в 1942 году Незнайко издал «Учебник практического ниппонского языка с приложением практических разговоров и словаря», где в предисловии выражена благодарность наставникам токийской семинарии. В конце жизни Исидор Незнайко вернулся на родину — в Советский Союз, где скончался в 1968 году, став одним из немногих японистов, которых не затронули репрессии. Но только в 2012 году его внук получил из архива документы, свидетельствующие о том, что всю свою жизнь И. Я. Незнайко выполнял миссию, возложенную на него при отправлении в семинарию, — «состоял секретным связистом с органами русской и советской разведки в Китае». Еще один известный выпускник семинарии — Юркевич Трофим Степанович (1891–1938) — японовед-филолог; специалист по экономической географии. Родился в селе Рыповское на острове Сахалин. В 1916 году окончил Восточный институт во Владивостоке. В годы Гражданской войны служил в военном контроле и казачьих частях, после демобилизации — в военной почтовой цензуре и переводчиком в японском штабе. В 1921–1930 годах — преподаватель японского языка и экономической географии стран Дальнего Востока в ДВГУ. С 1930 года преподаватель Московского института востоковедения, с 1931- го — доцент японского языка КУТВ. Специалист по экономической географии стран Дальнего Востока продолжал заниматься и проблемами преподавания японского языка. Трофим Юркевич стал одним из первых признанных советских востоковедов-лингвистов.

По сравнению с судьбами большинства его однокашников о жизни Юркевича известно довольно много. В то же время почти все, что мы знаем о нем сегодня, — материалы лишь одного следственного дела... Арестован в Москве летом 1938-го. 10 июля расстрелян на полигоне НКВД «Бутово». В годы обучения в семинарии он был в числе лучших по японскому языку, и не случайно владыка Николай выбрал именно его, когда в семинарию обратился герой Порт-Артура и Мукдена маршал Ояма с просьбой подобрать русского подростка, который мог бы рассказать о России его сыну. Семинарист был очень дружен с сыном японского маршала, через него был вхож во многие приличные дома японской знати, что использовал в дальнейшей разведработе. Трофим Юркевич до революции успел окончить еще иркутскую духовную семинарию, Восточный институт, став одним из первых русских дипломированных японоведов, и Оренбургское казачье училище. Сотником Юркевич встретил Гражданскую войну, провел ее «адъютантом по казачьим делам» в штабе Колчака и в управлении военных сообщений японского экспедиционного корпуса во Владивостоке, оставаясь при этом… агентом «Р» дальневосточной большевистской разведки. Судьба еще одного однокашника Незнайко — Владимира Плешакова известна нам пока только по обрывочным упоминаниям в научных работах и следственному делу НКВД. Участник мировой войны, в годы Гражданской он служил в разведке армии Колчака, где занимался «восточными вопросами». Возможно, при его тайном содействии, заключавшемся в освещении истинных планов Японии по аннексии российского Дальнего Востока, Верховный правитель отказался от военного сотрудничества с Токио. Потом были годы работы в резидентуре советской разведки в Японии и Китае. В 1937 году недавно вернувшийся в СССР переводчик шифровального отдела НКВД Плешаков был расстрелян по ложному обвинению в шпионаже в пользу Японии. Помимо Плешакова упоминается еще один «товарищ по школе», то есть по семинарии, Степан Сазонов. Об этом человеке очень мало что известно. По сообщению Ощепкова, Сазонов был личным секретарем, «правой рукой атамана Семенова», через него просматривалась возможность «познакомиться с лицами из политических и военных кругов Японии». Из Книги памяти Хабаровского края следует, что он родился 26 июля 1896 года в казачьей станице Иловлинской — нынешнем поселке Иловля Волгоградской области. Окончил Токийскую духовную семинарию — вероятно, был одним из последних ее выпускников в 1917 году. К 1945 году проживал в Китае и числился переводчиком японского языка. 13 сентября 1945 года он был арестован в Харбине контрразведкой Смерш базы Краснознаменной Амурской флотилии по подозрению в проведении антисоветской деятельности, обвинен в «контактах с иностранным государством в контрреволюционных целях» и «активной борьбе против революционного движения, проявленной на ответственной или секретной (агентура) должности при царском строе или контрреволюционных правительств в период Гражданской войны». 20 ноября 1945 года Сазонов был приговорен судом военного трибунала к высшей мере наказания и расстрелян в Хабаровске 24 января 1946 года. Роль Ощепкова, Юркевича, Плешакова, Незнайко и всех остальных семинаристов в истории нашей страны, их пример благородного и трагичного служения Отечеству до сих пор до конца не известны и не оценены по достоинству.

Все они служили в контрразведке Русской императорской армии, затем в белых войсках, а после в той или иной мере сотрудничали с разведкой Красной армии. Других специалистов по Японии в России просто не было. По роду своей деятельности они, естественно, общались с японцами и на волне повальной шпиономании были расстреляны как агенты японской военщины. На этом закончилась еще одна страница летописи русской разведки и рассказ об очень юных бойцах невидимого фронта.