Будущий разведчик, родившийся 27 июля 1911 года в деревне Зырянка, неподалеку от городка Талица (ныне Свердловская область), получил от родителей имя Никанор. Отец Кузнецова, зажиточный крестьянин из староверов, в годы гражданской войны кочевал какое-то время с белой армией, но затем перешел на сторону красных, воевал у Тухачевского. В попытках объяснить, каким образом крестьянский сын, закончивший сельскую школу-семилетку, смог в совершенстве овладеть немецким языком, его первые биографы придумали неких колонистов-переселенцев, среди которых якобы и вырос Никанор. Однако местные краеведы со всей определенностью установили, что никаких немецких поселений вокруг Зырянки не существовало. Едва ли не единственным носителем языка, с которым мог общаться будущий разведчик, был некий лесник, бывший солдат австро-венгерской армии, «застрявший» после войны на Урале. Зато в сельской школе Зырянки тех лет работали весьма знающие педагоги.

ДВАЖДЫ ИСКЛЮЧЕННЫЙ

И все же определяющим фактором лингвистических успехов Ники Кузнецова стали его природные дарования. Чужую речь он схватывал буквально на лету, почти без словаря вникал в содержание иностранных книг, которые находил в библиотеках. Помимо немецкого, он освоил в молодости еще несколько языков. Благодаря знакомству с полькой, актрисой одного из свердловских театров, выучил «на слух» польский. Работая в Кудымкаре, на территории Коми АССР, и общаясь с местным населением, овладел коми-пермяцким языком, да еще так глубоко, что коренные жители принимали его за своего. Эсперанто выучил самостоятельно, по книгам и пособиям, и даже перевел на этот язык ряд стихотворений своего любимого поэта Лермонтова.

Талант полиглота уживался в нем с врожденным артистизмом. В Тюменском сельскохозяйственном техникуме, куда он поступил после школы, Ника играл во многих любительских спектаклях, которые пользовались тогда бешеной популярностью, причем почти всегда ему поручали главные роли. Знание языков, способность к перевоплощению, твердый, «нордический» характер, да еще типично арийская внешность, казалось бы, предопределили его путь в разведку. Однако же путь этот складывался совсем непросто…

Вскоре умер по болезни его отец, и юноша перевелся в Талицкий лесной техникум, чтобы быть ближе к семье. Но спокойной жизни в родных местах не получилось. Кто-то донес о его «кулацко-белогвардейском происхождении», и Кузнецова исключили из комсомола, а следом из техникума. Молодой человек воспринял случившееся как глубокую драму и в запальчивости уехал на север, в Коми-Пермяцкий автономный округ, об особенностях которого знал из рассказов своего друга-пермяка. В Кудымкаре он устроился помощником таксатора в местном земельном управлении и тут же начал писать в Москву, добиваясь восстановления в комсомоле.

Работа была ответственной, притом весьма опасной. Кузнецов имел право на ношение личного оружия – нагана. В глухих бескрайних лесах не исключались внезапные встречи, как с четвероногими хищниками, так и с затаившимися врагами новой власти.

Молодого активиста привлекали к участию в актах коллективизации, к рейдам против мятежных кулаков. Однажды ему в одиночку пришлось отбиваться от шайки бандитов, в другой раз он целую неделю плутал по тайге…

Между тем, пришло известие, что он восстановлен в комсомоле, а также по месту учебы. Однако радость оказалась недолгой. Начальство Кузнецова, как и его старшие коллеги, занимались приписками, жульничали. Никанор сообщил об этих фактах в милицию.

Мошенники были осуждены, но и сам Кузнецов оказался под следствием «за допущенную халатность», что автоматически привело к его повторному исключению из комсомола. Именно в этот период молодой правдолюбец попал в поле зрения органов госбезопасности. Ему предложили стать внештатным секретным сотрудником и подобрали псевдоним – «Кулик». Здесь же, в Кудымкаре он встретил свою первую любовь – медсестру окружной больницы Елену Чугаеву, ставшую его женой. Не без влияния Елены Кузнецов взял себе при оформлении документов новое имя – Николай. Однако счастливая семья так и не сложилась, и уже через три месяца молодожены расстались. Не получил он и свидетельства о полном среднем образовании, а лишь справку о прослушанных курсах.

КРУТОЙ ПОВОРОТ

В 1932 году Николай Кузнецов не без помощи «конторы» перебрался в Свердловск. В тот период в этом крупном уральском промышленном центре работало несколько тысяч иностранных специалистов, в том числе немцев. По данным чекистов, среди последних находились агенты германских спецслужб. В задачу Кузнецова входило внедрение в эту диаспору и выявление в ней подозрительных лиц. Свои донесения он подписывал теперь псевдонимом «Ученый».

Числясь с 1934 года в конструкторском отделе Уралмаша, «Ученый» жил в отдельной квартире престижного дома и не нуждался в средствах, что позволяло ему поддерживать полезные знакомства с нужными людьми. Столь комфортные бытовые условия имели в те годы даже не все кадровые чекисты. А это означало, что секретной работе «Ученого» придавалось исключительное значение.

По одной из версий, в Свердловске он заочно учился в индустриальном институте, причем преподавательницей немецкого языка у него была бывшая фрейлина Ольга Михайловна Веселкина, из ссыльных, которая, собственно говоря, и поставила ему литературный немецкий выговор.

Однако тот весьма обеспеченный образ жизни, который вел «Ученый», вызывал болезненную реакцию у некоторых его знакомых. Появились доносы, всякого рода «сигналы». В марте 1938-го Николай был арестован и провел в подвалах внутренней тюрьмы Свердловского управления НКВД несколько месяцев. Позднее он признавался одному из своих друзей: «В заключении я прошел через жуткие испытания, у меня даже выпали волосы на голове».

По счастью, беда прошла стороной, Кузнецов был освобожден. А вскоре в его судьбе произошел крутой поворот. Началось с того, что в Коми АССР был назначен новый нарком внутренних дел М.И.Журавлев, бывший партработник из Ленинграда. Перед ним поставили задачи, связанные, в частности, с лесозаготовками. Будучи сугубо городским человеком, Журавлев не разбирался в этой специфике, и привлек для консультаций чекистов своего региона – специалистов по лесному делу. Одним из них оказался Николай Кузнецов.

Эрудиция секретного агента, его преисполненная достоинства манера поведения, как и выдающиеся лингвистические способности, произвели неизгладимое впечатление на наркома, который, кстати говоря, был тому ровесником.

Накануне своего назначения Журавлев учился в Москве на курсах для руководящего состава НКВД, где в числе преподавателей был Райхман, ответственный сотрудник отдела контрразведки Главного управления госбезопасности НКВД, в будущем генерал-лейтенант. Райхман сам был лишь недавно переведен в Москву из Ленинграда. Оба ленинградца быстро нашли общий язык, и позднее Журавлев не раз звонил в Москву старшему товарищу, советуясь по различным вопросам.

Зная, что после недавних чисток Центр испытывал острый кадровый голод, Журавлев при очередном телефонном общении поведал собеседнику об удивительном уральском самородке.

«Присылайте его ко мне!» – резюмировал Райхман.

Ряд исследователей утверждает, что Кузнецов прибыл в Москву в середине 1938 года. Но, учитывая то обстоятельство, что Журавлев получил назначение в Коми АССР лишь в январе 1939 года, ход событий следует перенести, очевидно, на более поздний срок.

ЛЕГЕНДА ДЛЯ «КОЛОНИСТА»

Позвонив по прибытии в столицу Райхману, Кузнецов, конечно, не догадывался, что ему уже уготовано первое испытание. Рядом с Райхманом находился наш нелегал, лишь на днях прибывший из Германии. «Сейчас с вами будут говорить по-немецки», – сообщил Райхман Кузнецову, после чего передал трубку своему гостю. Диалог продолжался довольно долго.

Затем разведчик-нелегал, прикрыв трубку рукой, удивленно прошептал хозяину: «У него выговор коренного берлинца!»

«Приезжайте прямо сейчас», – сказал Райхман Кузнецову и продиктовал свой домашний адрес.

Личное знакомство окончательно расположило ответственного чекиста в пользу уральца. Тот как нельзя лучше соответствовал условиям контрразведывательной работы на германском направлении НКВД. По всем внешним приметам – истинный ариец, привлекательный блондин, выше среднего роста, с военной выправкой, худощавый, но мускулистый.

Запросили его личное дело из Свердловска. Оказалось: кулацкое происхождение, судимость, повторное исключение из комсомола, арест… Человека с такой анкетой невозможно было направить даже на учебу в разведшколу!

Но произошел тот редкий случай, когда значимость отдельной человеческой личности оказалась весомее бумажки. Всю ответственность взял на себя руководитель отдела Федотов. Кузнецову придумали уникальную должность: особо засекреченный спецагент с окладом содержания по ставке кадрового оперуполномоченного центрального аппарата, кодовое имя «Колонист». Поскольку работать Кузнецову предстояло среди немцев-дипломатов, а также их союзников, то и легенду для него сочинили соответствующую. Родился он в Саарбрюккене, и в 2-летнем возрасте был увезен родителями в Россию. Здесь вырос, получил советское гражданство, и является ныне старшим лейтенантом ВВС, летчиком-испытателем авиазавода в Филях. Зовут Рудольф Вильгельмович Шмидт (Шмидт в переводе с немецкого – «кузнец»), холост. Условились, что оперативную связь с «Колонистом» будет поддерживать капитан госбезопасности Василий Рясной (будущий заместитель министра МВД СССР). Местом встречи определили пятачок перед памятником первопечатнику Федорову.

ЗАВСЕГДАТАЙ «ЗОЛОТОГО ПЕРЕУЛКА»

На первое время Шмидта – «Колониста» поселили в гостинице «Урал» в Столешниковом переулке.

В предвоенные годы Столешников оставался едва ли не главной московской площадкой, где собирались спекулянты и валютчики, перекупщики и фарцовщики, карточные шулера и аферисты, равно как и дорогие кокотки. В многочисленных ресторанах, кафе и пивных заключались торговые сделки на дефицит той поры: драгметаллы и камни, меха и антиквариат, а также часы, в основном иностранного производства. Немало всякого рода дельцов крутилось и вокруг ювелирного магазина – крупнейшего в Москве, недаром же Столешников переулок москвичи называли «Золотым». Понятно, что вся эта публика находилась под неусыпным наблюдением агентов различных «контор».

Однажды в поле зрения чекистов попал хорошо одетый мужчина среднего возраста и славянской внешности, говоривший по-русски с легким акцентом. В «Золотом» переулке он появлялся довольно регулярно, сбывая с рук швейцарские хронометры. Слежка установила, что торговца зовут Гейза-Ладислав Крно, и что он является советником дипломатической миссии Словакии.

Выяснилось также, что господин Крно – кадровый разведчик, тесно связанный с германскими спецслужбами. Не секрет, что после того, как в результате Мюнхенского сговора немцы инсценировали провозглашение Словакии самостоятельным, а, по сути, марионеточным государством, словацкая разведка практически целиком обслуживала интересы Гитлера. В свете этих событий, деловая активность дипломата-шпиона несколько озадачивала. На Лубянке пришли к выводу, что господина советника отличает особая алчность. Используя дипломатический иммунитет, он провозил в своем багаже золотые изделия и часы, а затем продавал их в целях личного обогащения, рискуя стать жертвой дипломатического скандала.

На его алчности и решили сыграть. «Колонист» получил задание установить контакт с Крно и войти к нему в доверие. К этому времени сам Кузнецов обосновался по новому адресу. Вообще-то, в тот период основная масса сотрудников Лубянки, за исключением лиц высокого ранга, ютилась в коммуналках. Но Кузнецову, исходя из специфики его работы, требовались особые условия.

Поэтому ему предоставили отдельную, притом двухкомнатную квартиру (из числа конспиративных), по улице Карла Маркса (Старая Басманная), 20, недалеко от площади Разгуляй.

Завязать в непринужденной манере знакомство с Крно для «Колониста» не составило труда. Купив у советника часы, он намекнул, что мог бы брать товар оптом, при условии разумной скидки.

Опытный Крно согласился, но поначалу приносил часы небольшими партиями, а встречу назначал в таких местах, где легко бы обнаруживалась слежка. Целых два месяца Кузнецов обхаживал матерого разведчика и, наконец, настолько вошел к нему в доверие, что Крно, в свою очередь, предпринял попытку завербовать его и даже дал понять, что работает на абвер.

Но спектакль уже подходил к концу. Вернувшись в Москву из очередной поездки на родину с крупной партией часов, Крно, как обычно, позвонил «Колонисту». Тот ответил, что придти на встречу, увы, не может: в результате жесткой посадки повредил ногу, и сейчас с трудом ковыляет по собственной квартире. Но есть вариант. «Приезжайте ко мне домой. Деньги у меня при себе, тут и рассчитаемся». Чутье подсказывало Крно, что дело нечисто, но страсть к наживе затмила все доводы разума. Едва он разложил на столе свою коллекцию, как в дверь требовательно позвонили. Ковыляя, Шмидт пошел открывать.

«В доме скрывается опасный преступник! – послышался властный голос. – Мы осматриваем все квартиры». В комнату вошел милицейский патруль (переодетый Рясной с двумя оперативниками).

«Ого, сколько часов! Что здесь происходит?!»

«Я иностранный дипломат!»

«В таком случае я вынужден позвонить в наркомат иностранных дел».

Крно предпринял отчаянную попытку уладить дело:

«Послушайте, забирайте это все себе!»

«Часы нам не нужны, – сощурился Рясной. – Но договориться мы можем»…

Расчет оказался верным, Крно согласился сотрудничать с НКВД. Уже на следующую встречу он явился с посольскими шифрами, а затем регулярно приносил секретные документы, которые тут же переснимались. Передавал он и те сведения, что получал от немецких «друзей», в частности, о передислокации частей вермахта, а также подробно рассказывал о своих беседах с послами стран прогерманской ориентации. Словом, Лубянка приобрела бесценный источник информации.

ИЩИТЕ ЖЕНЩИНУ

И все же основной целью нашей контрразведки было германское посольство, где только по штату числилось более двухсот сотрудников, значительная часть которых работала на спецслужбы рейха. Кроме того, после подписания пакта Молотова-Риббентропа в Москву зачастили немецкие делегации, в состав которых, как правило, включались секретные агенты. Однако у чекистов (в отличие от военной разведки) здесь долгое время не было серьезных источников информации.

Все переменилось, когда в игру вступил «Колонист».

В один прекрасный день он, конечно же, «случайно», познакомился в театре с членом германской торговой делегации Майером, который, в свою очередь, свел его с красавицей-блондинкой, секретаршей германского посольства. Та, без памяти влюбившись в «русского немца», сообщала ему все сведения, что проходили через ее пишущую машинку.

В тот же период Кузнецов-Шмидт завел роман с Ирмой – женой камердинера германского посла Шулленбурга. Ирма поведала, что ее муж, Ганс Флегель, жуткий бабник, а еще – подслушивает все беседы своего хозяина с важными визитерами. Эта наводка заинтересовала «Колониста».

В скором времени он завязал столь доверительные приятельские отношения с камердинером, что тот подробно пересказывал ему все, что удалось подслушать, затаившись под дверью посольского кабинета.

Одним из наиболее активных разведчиков, действовавших под крышей посольства, был военно-морской атташе Баумбах. Говоривший по-русски без акцента, он знал Москву, как свои пять пальцев, и имел обширную агентурную сеть среди московских проституток. Опытный конспиратор, он умело уходил от слежки, так что многие его связи оставались для чекистов нерасшифрованными. Однако было известно, что в квартире атташе имелся сейф, где, скорее всего, хранились полные списки агентуры, как и другие секретные документы. Но как попасть в саму квартиру, если в случае отлучки Баумбаха там всегда дежурила его горничная? Элегантное решение проблемы нашел «Колонист».

«Случайно» познакомившись с горничной, он сумел расположить ее к себе, выяснив в точности расписание пунктуального Баумбаха по часам на неделю вперед. В один из тех дней, когда атташе перепоручил дом заботам горничной, в чьей преданности он не сомневался, «Колонист» пригласил ту на свидание. Отказаться от предложения обаятельного кавалера дама не смогла, утаив встречу от хозяина. Тем временем чекисты незаметно проникли в квартиру, открыли сейф, пересняли нужные документы, в том числе списки агентуры, установили целый набор «жучков», и, заметя следы своего пребывания, покинули дом.

Зная, что советские спецслужбы «пасут» германское посольство, некоторые дипкурьеры из Берлина предпочитали останавливаться в московских гостиницах. «Колонист» по своим каналам заранее выяснял дату прибытия очередного «гонца», и наши агенты успевали подготовиться к встрече. Как правило, в результате удавалось незаметно переснять доставленную почту.

Еще один куратор «Колониста» – Ильин, ведавший работой по линии столичной интеллигенции, ввел своего подопечного в театральный, точнее, балетный мир Москвы. Многие балерины, включая солисток с именами, имели «спонсоров» из среды иностранных дипломатов, прежде всего, германских. Став близкими приятельницами неотразимого «Колониста», они охотно знакомили его со своими покровителями, а также рассказывали о том, чем те делились с ними в минуты откровения.

С появлением в Москве Кузнецова поток секретной информации, получаемый Лубянкой из германского посольства, возрос многократно, не говоря даже об особой ценности многих сведений. Уже в марте 1941 года «Колонист» сообщил своему начальству тревожные данные, неопровержимо свидетельствовавшие о подготовке Германии к агрессии против СССР. Это донесение было срочно передано наверх, и не вина разведчиков, что в Кремле оно легло под сукно.

ПАРАДОКСЫ СЕКРЕТНОЙ СЛУЖБЫ

Кузнецов использовал любые возможности для расширения круга своих знакомств среди дипломатического корпуса. В числе лиц, от которых он в той или иной форме черпал наиважнейшую информацию, были также чиновники японского посольства, сотрудники норвежской и венгерской миссий, представитель шведской авиакомпании, корреспондент крупной американской газеты, горничные (немки по происхождению) послов Норвегии и Ирана…

Успехи «Колониста» в этой сфере были столь существенны, что в какой-то момент на Лубянке возникла мысль сделать его администратором Большого театра. Но затем от этой идеи отказались, рассудив, что в качестве «свободного художника» он принесет разведке гораздо больше пользы. Нередко Кузнецова использовали как контрольного агента, когда требовалось перепроверить информацию, поступившую из других источников. И он всегда приходил к четким выводам – способности аналитика были заложены в нем самой природой.

Тот раскрепощенный образ жизни, который вел в Москве «Колонист», конечно же, не мог не привлечь внимания других секретных агентов, действовавших практически в каждом учреждении.

Соответствующие донесения поступали в различные подразделения Лубянки, и не только туда, где знали об истинной роли «Колониста».

Некоторые руководители среднего звена уже готовились получать награду за разоблачение «агента германской, японской, иранской и прочих разведок». Наград они, конечно же, так и не дождались, как и объяснений. Сверху им предписывалось «продолжать наблюдение», только и всего. Между тем, германская, а следом и японская разведки действительно собирались завербовать советского офицера Шмидта, который, в полном соответствии с легендой, не скрывал в частных беседах своего недовольства большевистским режимом. Дальше всех пошел немецкий разведчик-дипломат, проходивший в донесениях как «Карл». «Карл» довольно долго обрабатывал «Колониста», а затем начал давать ему конкретные задания. С ведома своих кураторов, «Колонист» вступил в эту тонкую игру. Существовали планы его внедрения в германские спецслужбы. Но началась война, и судьба Кузнецова снова круто повернулась. Впереди была особая миссия, как и слава «легенды советской разведки».