Либеральная интеллигенция воспринимает фамилию Михалков чуть ли не синонимом приближенности к власти и даже некоторой верноподданности. Бесспорно, на такое восприятие влияет и биография поэта Сергея Михалкова, участвовавшего в написании всех редакций гимна СССР и современной России, а также дискуссии о роли Никиты Михалкова в современной российской кинематографии. Однако сей фамильный клан известен не только деятелями культуры. Для людей, занимающихся историей разведки, имя одного из двух младших братьев Сергея Владимировича Михалкова, Михаила, интересно само по себе, без всяких аллюзий с его родственниками.

Этот человек мало кому известен под настоящей фамилией. Став в 1950-е годы писателем, он предпочитал выступать под псевдонимами Михаил Адронов, Михаил Луговых. До этого, в годы войны, «признавался» своим, что он москвич Николай Соколов, но еще чаще пользовался самыми разнообразными легендами.

Наиболее подробные сведения о жизни Михаила Владимировича Михалкова (1922–2006) можно почерпнуть в полном тексте его мемуаров «В лабиринтах смертельного риска». Вот что говорил в одном из интервью сам автор об истории их публикации: «После того как генерал Струнин, начальник пресс-бюро КГБ, дал резолюцию, что в повести не содержится секретов, ее перевели на немецкий и французский языки и издали за рубежом. В России впервые она вышла только в 1991 году, за свой счет я издал пять тысяч экземпляров».

ВОСПОМИНАНИЯ «АНАЛИТИКОВ» И «АВАНТЮРИСТОВ»

Имя Михаила Михалкова трудно найти в справочных изданиях, посвященных разведке. Думаю, причина здесь в отсутствии систематичности при рассекречивании документов. Да и сама специфика шпионской работы не предусматривает публичности. Так что неполнота «энциклопедий» на данную тему имеет вполне естественные причины.

Приходилось читать, что люди, оставившие воспоминания о нелегальной работе за рубежом, якобы преувеличивали свою роль, если, конечно, они не фигурируют в «правильных толстых книжках». Конечно, всякие мемуары субъективны. Кто не хочет показать себя с лучшей стороны? Но это не повод, чтобы еще не подтвержденные публикациями архивных дел воспоминания нелегалов полагать художественными романами, а не историческими источниками.

Учтем, что в документах по оперативным, а иногда и по конъюнктурным соображениям могли содержаться, напротив, «преуменьшения». К тому же в разведке фантастические на первый взгляд истории зачастую оказываются правдой. Это в приключенческих фильмах невероятности искусственны и потому нелепы, хотя некоторым кажутся «художественными находками». Напомню только о демонстративно дважды повторенном тосте персонажа фильма «Подвиг разведчика» «За победу», а потом с особым выделением слова «нашу» — «За нашу победу». Если бы этот тост кто-то надумал произнести с такими же интонационными паузами в жизни, скорее всего, последовал бы немедленный провал. Да еще в кино тот же персонаж дважды едет расправляться с предателями в одно и то же место. А вот в жизни несуразности и невероятности могут быть с виду странными, но естественными, хотя в кино они показались бы «перебором».

Мемуары Михаила Михалкова в этом плане особо интересны. Дело в том, что у каждого профессионала, а он был профессионалом (успел, несмотря на молодость, закончить учебное заведение НКВД и к началу войны уже был офицером погранвойск), есть свой стиль. Среди прочего он зависит и от характерологического «типажа» человека. У одних людей легенда будет стабильной, а стиль деятельности вдумчивый, аналитический, для других характерна постоянная смена легенд, а стиль деятельности можно охарактеризовать как авантюрный, феерический.

Михаил Владимирович явно относился к представителям второго типа. Из крупных отечественных разведчиков ученым-аналитиком по складу характера был, например, Иосиф Григулевич (позднее стал известным историком, членом-корреспондентом АН СССР).

А частая феерическая смена легенд характерна, например, для Дмитрия Быстролетова в 1920-е — 1930-е годы. Полиглот, штурман, врач, художник, он однажды изображал сумасшедшего венгерского графа, которого перевозили через границу в смирительной рубашке. Был репрессирован, оставил трехтомные мемуары. Правда, в молодости Быстролетов, по его собственным воспоминаниям, отличался не только авантюризмом, но и цинизмом, играл и своей судьбой, и судьбами других. А в условиях войны совсем не до игр. Поэтому выбранный мной пример мемуаров менее известного Михаила Михалкова, возможно, более показателен.

Судить да рядить, оправданной ли была частая смена легенд вышедшим из окружения в 1941 году «Николаем Соколовым» не умно. В одних случаях он, избегая провалов, спасал свою жизнь (а раз спас, сохранив лицо, значит был интуитивно прав). В других он сам пишет, что поторопился либо что «смена декораций» ничего не дала. Интересны мемуары и другим — большую часть времени он действовал на свой страх и риск, не имея ни связи, ни конкретного задания. Но выживал именно как разведчик, стремясь выйти на позиции, где можно что-то узнать или, на худой конец, усовершенствовать уровень немецкого (а уровень этот поначалу определялся знаниями, полученными от бонны-воспитательницы).

Как это часто бывало с нелегалами сталинского времени, после окончания войны Михалков отсидел пять лет. Кстати, уже будучи писателем, он параллельно долгое время работал ассистентом у Вольфа Мессинга, выступавшего на эстраде в качестве артиста оригинального жанра. Надо полагать, что ассистировал он, продолжая сотрудничать со спецслужбами, интересовавшимися столь необычным феноменом. Так что современные «документалисты», придумавшие совершенно фантастические подробности «из жизни Мессинга, по идее, должны были побольше обращаться к такому источнику, как воспоминания знавшего его в течение многих лет Михалкова.

ПРИКЛЮЧЕНИЯ ПОНЕВОЛЕ — АРТИСТ ЦВЕЙС

Итак, вкратце опишу фантасмагорический путь Николая Соколова (самый частый его псевдоним) по военным лабиринтам.

С трудом выйдя в сентябре 1941 года из окружения на Украине (он тогда служил в особом отделе Юго-Западного фронта), Соколов-Михалков попал в лагерь для пленных в Кировоградской области. Бежал, пробился в Днепропетровск. Там познакомился с подпольщицей, у которой был немец-отец (репрессирован) и муж с немецкой фамилией Цвейс, работавший до войны артистом разговорного жанра в Курске, а затем призванный на Черноморский флот и пропавший без вести после начала боевых действий.

Со слов подпольщицы, Цвейс практически не был известен местным жителям. Выдав себя за него, автор мемуаров получил документы в комендатуре и устроился на работу в качестве сотрудника биржи труда, где оказывал помощь подполью. Однако внезапно оказалось, что у бывшего ухажера его «жены» имеется фотокарточка ее настоящего мужа. Ухажер пытался шантажировать, угрожать разоблачением. Бежал Соколов-Михалков, никому (в том числе и «жене») ничего не объясняя, уговорив лодочника перевезти его через Днепр. Естественно, он отказался от использования имевшихся у него документов.

Попал в облаву, бежал, снова попал в облаву. Знание немецкого языка теперь скрывал. И снова оказался в лагерь под Кировоградом. Пытался купить себе свободу у немецкой охраны за деньги (отнятые с помощью приятелей у картежников-уголовников), но был обманут и помещен в барак, где сидели обреченные на расстрел мирные граждане. Во время казни, спасся случайно. Его буквально завалило телами, а когда расстрельная команда удалилась, он благополучно выбрался из рва и снова обрел свободу.

САНИТАР ГАНС ШВАЛЬБЕ И ПЕРЕВОДЧИК НИКОЛЯ ШАРКО

После спасения беглец скрывался в сарае у доброй селянки, затем ушел от нее, но вновь попал в плен. Каждый раз менял имена. Его опять чуть было не расстреляли. Долго работал уборщиком в немецком госпитале. Сумел устроиться в офицерские бараки (там должен был убирать только немец, но ленился). Здесь он внимательно слушал разговоры, тайно совершенствуя свой немецкий.

Воспользовался формой военнослужащего вермахта и в начале 1943 года очередной раз бежал, причем теперь уже не один. Выдавал себя за санитара Ганса Швальбе. Перешел Днепр по льду и попытался с одним из членов подполья пробиться на северо-восток. Затем они, разделившись для конспирации, потеряли друг друга, и Швальбе-Михалков дальше путешествовал в одиночестве. Случайно наткнулся на фронтового разведчика-парашютиста Василия Громова, сбежавшего от облавы после выброски. Некоторое время они действовали вместе, но затем тоже разделились. Сумел пристроиться, выдавая себя за отбившегося от своей части переводчика из «фольксдойч» (но не имевшего аттестации — такое практиковалось), к тыловикам танковой дивизии СС «Великая Германия». Сочинил себя легенду — якобы он из Пятигорска, жил там в детстве, звать Николя Шарко. «Приютившая» его часть (отдельная 2-я штабная рота) занималась снабжением дивизии горюче-смазочными материалами.

Пытался перебежать на советскую сторону, когда наши войска приближались к Харькову (февраль и март 1943 года), но не сумел перейти линию фронта. Тогда он вернулся в часть, объяснив свое отсутствие пребыванием у знакомой женщины и внезапным недомоганием (та все подтвердила). Умудрялся, объезжая деревни, выменивать бензин на продукты (например, на сотни яиц для яичного ликера, который любил командир части) и заодно агитировать селян в пользу Красной армии. Установил связь с сельскими подпольщиками и помог им достать оружие. Однако в итоге попал вместе с дивизией «Великая Германия» на переформирование в Румынию. Получил разрешение от командира части ходить в гражданской одежде (командир, кстати, так и не проверил его через контрразведывательные службы дивизии). В Румынии установил случайный контакт (в чутье ему явно не откажешь) с заброшенными под видом местных жителей советскими военными разведчиками.

Оказал им содействие и дал сведения о себе (он начал войну как раз в спецназе погранвойск и участвовал в кратковременном вступлении на румынскую территорию в конце июня 1941 года). Воспользовавшись взятой якобы для чистки формой своего командира, организовал реквизицию у богатой супруги воевавшего в России румынского генерала. Доверия полного, видимо, не было, но на реквизированные ценности разведчики купили необходимых им лошадей и подводы.

ИЗ ГРЯЗИ В КНЯЗИ: ПОЕЗДКА В ШВЕЙЦАРИЮ

Дивизию «Великая Германия» после переформирования планировали перебрасывать в Прибалтику, куда Соколов-Михалков, в общем-то, и хотел попасть, надеясь перейти к партизанам. Однако далее нелогично (во всяком случае, нелогично, если исходить из того, о чем говорится в мемуарах), спрыгнул с поезда, весной 1944 года скитался по Карпатам, затем вышел на территорию Венгрии.

Обратил на себя внимание местного великосветского авантюриста Шандора Мольнара, выдав себя за потомка известной и богатой немецкой фамилии (возможно, совпало звучание придуманной фамилии). В итоге летом 1944 года попал вместе с Мольнаром на светский раут в замке близ Будапешта. Слушал там разговоры генералов, включая генерал-полковника Гелле. Они, кстати, еще на что-то надеялись. Также Соколову-Михалкову пришлось выслушать и «зажигательную речь» одного из заместителей Геббельса — Функа (в допросе которого весной 1945 года он участвовал как военный переводчик Смерша — очередное удивительное совпадение).

На рауте познакомился с богатым французским коммерсантом Мержилем. Получил предложение тут же полететь в Швейцарию на обслуживающем интересы фирмы немецком самолете якобы в качестве представителя влиятельного семейства. Однако в Швейцарии случайно познакомился с русскими эмигрантами и тут же был легко раскрыт профессиональным царским генералом от контрразведки, назвавшимся Петром Степановичем Белобородовым («Шнурки завязывают бантиком и на два узла только русские люди, вы — коренной москвич, в вашей семье была бонной немка, заставлявшая вас с детства говорить по-немецки»).

Однако эмигрант Белобородов боролся с фашизмом — давал информацию как советской, так и английской разведке. Французский коммерсант по его просьбе сделал Соколову-Михалкову швейцарский паспорт. Затем по поручению Белобородова автор мемуаров слетал в Брюссель попросить местных подпольщиков изобразить там активность в стиле «Красной капеллы», чтобы навести на ложный след гестапо, заставить фашистов перебазировать в Брюссель часть своей зондеркоманды из Парижа и Женевы. Затем в конце июля 1944 года съездил еще и в Турцию.

Тем не менее Соколов-Михалков упорно стремился в Прибалтику (не совсем ясный момент, возможно, имелся в запасе какой-то вариант для восстановления связи). С самого начала его французский компаньон собирался лететь по своим делам в Ригу. Так и случилось.

Тут произошла очередная не совсем понятная смена легенды. Соколов-Михалков оставил записку Мержилю, что якобы встретил в Риге знакомую женщину и уехал в деревню к ее родным, после чего ушел из отеля. Без всякой видимой причины в августе 1944 года он отказывается от швейцарских документов.

ОФИЦЕР СС: ОТ ЛЮЦЕНДОРФА ДО МЮЛЛЕРА

В Латвии Соколов вновь выдает себя за переводчика 2-й штабной роты. Встречает одного из знакомых и сочувствующих ему заготовителей (мальчишку-ездового, украинца) из той самой тыловой части дивизии «Великая Германия», в которой он служил на Украине. Был задержан полевой жандармерией, но отпущен. Однако не ищет «свою» часть (видимо, чтобы не объяснять эпизод с дезертирством в Румынии). Выходит на партизан (отряд Жана Кринки; пишет, что этот партизанский командир был убит в 1947 году «лесными братьями»). Находит немецкий обоз с горючим и забирает с собой в отряд мальчишку-ездового. Участвует в операциях партизан, используя форму убитого офицера дивизии СС «Мертвая голова». Случайно встречает заброшенных в другой отряд знакомых по спецназу погранвойск периода лета 1941 года. Его личность теперь не вызывала сомнений и можно было попробовать вернуться к своим.

Однако при попытке перейти через линию фронта Соколов-Михалков попадает к немцам. Его сажают под арест как офицера-дезертира для установления личности. Пытается отрабатывать легенду (с дивизией «Мертвая голова»), но вынужден бежать — в комендатуру должен прибыть офицер, знающий в лицо убитого гаупштурмфюрера Люцендорфа (по чьим документам он живет). Бежит, ломает руку. Попадает в октябре 1944 года как раненый немецкий офицер войск СС в транспорт для эвакуации морем в Кенигсберг из блокированной советскими войсками Курляндии. Успевает сменить легенду (имя и фамилия теперь иные, но вновь дивизия «Мертвая голова»). Перед началом 1945 года получает при выписке из госпиталя документы на имя Генриха Мюллера (как известно, Мюллеров в Германии много, потому так и назвался), отпускное свидетельство и деньги. Якобы он из Дюссельдорфа, но город разбомблен, потому домой и не едет. Однако по окончании отпуска не позднее 10 января 1945 года все равно следует, согласно предписанию, прибыть в пункт формирования новых частей на должность капитана, командира танкового батальона.

ДОЛГОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ

Соколов колеблется (он не танкист), но едет в учебную часть согласно предписанию, явившись раньше положенного срока. Даже ездит с новобранцами на учебные стрельбы, но под угрозой разоблачения старшим офицером бежит, вновь отказываясь от документов. У стрелочника на железнодорожном переезде оставляет свою форму, требует себе гражданский костюм. В условиях наступления советских войск сумел короткое время проработать обрубщиком туш на немецкой бойне вообще без удостоверения личности, затем вновь бежит в сторону фронта. Был снят с поезда как лицо без документов, выдает себя (уже привычная легенда) за неаттестованного военного переводчика одной из частей, отбившегося от нее, а ранее бывшего переводчиком при реально знакомой ему роте тылового обеспечения дивизии «Великая Германия». Попадает на дознавателя, знавшего ее командира. Мобильной связи тогда не было, ему поверили, так что Соколова-Михалкова сначала записали в «фольксштурм», а затем направили в школу переводчиков в Познань, к которой уже приближалась линия фронта. Он вновь бежит, прячется в городских развалинах и затем наконец-то переходит в расположение советских войск. Первую проверку выдерживает. Оставлен при Смерше как военный переводчик.

Об участии его в апреле 1945 года в допросе Функа я уже упоминал (тот был поражен, услышав точный пересказ его выступления на рауте в Будапеште). К нашим войскам в районе действия этой же 8-й гвардейской армии позднее вышел и бывший царский генерал Белобородов, знавший Соколова-Михалкова по Швейцарии. В общем, его личность было кому подтвердить.

Казалось бы, все хорошо. Победа. Самолет в Москву. Но затем — камера в Лефортово. Однако и освобождение еще в 1950 году по недоказанности обвинения. Тут, конечно, можно погадать о роли брата Сергея Михалкова (гимн СССР на его и Эль-Регистана слова исполнялся с 1944 года), но лучше не будем. Так или иначе, 5 лет тюрьмы. Затем Соколов наконец официально превращается в Михаила Михалкова, хотя выступать как писатель предпочитает под псевдонимами. Видимо, не хотелось ему пребывать в тени знаменитого брата (напомню, в советские времена известного еще и как автор стихов в журнале «Крокодил», киножурнале «Фитиль», а не только как создатель книжки «Про дядю Степу»).

КАША ИЗ ПРИКЛЮЧЕНИЙ

Подводя итоги своей фантасмагорической военной биографии, автор мемуаров сам подсчитал, что бежал за время войны из-под охраны 12 раз. А относительно контактов с советской разведкой пишет, что «в книге четко просматриваются только четыре раза», когда такая связь была установлена. В предисловии к мемуарам Михалков даже упоминает, что и до родных доходили сведения о нем, например, из партизанского отряда в Латвии. Но вот это «четко просматривается» заставляет предполагать, что автор мемуаров раскрыл не все оперативные эпизоды, что для разведчика неудивительно.

Каша из приключений, одним словом. Выглядит все совершенно невероятным.

И даже не все эпизоды объяснимы логически. Автор мемуаров, замечу, вовсе не пытается доказать, что обострившееся в особых условиях чувство опасности никогда его не подводило. И не пробует представить все свои поступки правильными. Не пытается показать, сколь большой ущерб противнику нанес своими личными действиями. Скорее честно признает, что воевал как мог. Но по своей специальности. То, что он легко отличал «своих» от потенциальных предателей, — следствие, по-видимому, как профессиональной подготовки, так и хорошего знания психологии. Умение выдать себя за немецкого офицера в начале 1945 года, а не за «фольксдойч», как в 1941-м, является следствием постоянного совершенствования знания «рабочего» языка и, естественно, лингвистических способностей (иначе невозможной была бы имитация диалектов). Пишет автор мемуаров и про особенности немецкого национального характера, менталитета, как сейчас говорят. Его примеры очень конкретны и убедительны.

Частая и, возможно, не всегда необходимая смена легенд так или иначе спасла Михалкову жизнь. Что касается войны в целом, то она предстает на страницах его мемуаров как гигантская мясорубка, перемалывающая человеческие жизни. И при этом ясно, что правда никогда не может быть на стороне агрессора.