Поляк и француз на американской дуэли
РОССIЯ
«Секретные материалы 20 века» №6(366), 2013
Поляк и француз на американской дуэли
Дмитрий Митюрин
историк, публицист
Санкт-Петербург
1170
Поляк и француз на американской дуэли
Карл Карлович Ламберт (слева) и Александр Данилович Герштенцвейг

Осенью 1861 года прекратившая свое государственное существование, но не канувшая в небытие Польша созревала для очередного восстания. Варшава сотрясалась от манифестаций, с большей или меньшей жестокостью разгонявшихся полицией и войсками. Но даже на этом фоне известие о самоубийстве варшавского генерал-губернатора Герштенцвейга (второго по значению человека в российской администрации) было подобно грому. Самоубийство чиновника столь высокого уровня всегда несет на себе печать скандальности, но вскоре последовала еще одна сенсация: Герштенцвейг не покончил с собой, а погиб на так называемой «американской» дуэли с собственным непосредственным начальником — наместником Царства Польского Ламбертом.

«СТРЕЛЯТЬ В КРАЙНЕМ СЛУЧАЕ»

Кризис в Польше стал одним из побочных результатов либеральных реформ, проведенных в начальный период царствования Александра II. Ослабление жесткого полицейского режима привело к росту общественной активности, что было заметно по Санкт-Петербургу, Москве и губернским центрам. Однако в Польше все проходило острее, поскольку характерные для того времени конфликты осложнялись многовековыми традициями российско-польского противостояния.

Заметную роль играл и личностный фактор. В 1856 году ушел в небытие наместник Царства Польского фельдмаршал Иван Федорович Паскевич, получивший титул князя Варшавского за подавление восстания 1831 года.

Сменивший его генерал Михаил Дмитриевич Горчаков ни по авторитету, ни по административным способностям не мог сравниться с грозным предшественником, в тени которого он и проделал свою карьеру. Как полководец Горчаков полностью дискредитировал себя во время Крымской войны, потерпев от англичан и французов унизительное поражение на Черной Речке.

Его последующее назначение наместником, вкупе с общей либерализацией самодержавной системы, было воспринято как попытка царя достичь некоего компромисса со своими польскими подданными. И тогда все, кто ратовал за восстановление Речи Посполитой (причем в ее прежних границах — с Западной Украиной, Литвой, Белоруссией) снова подняли голову.

Манифестации под соответствующими лозунгами почти регулярно проходили в Варшаве с февраля 1861 года, сопровождаясь церковными службами, поминальными молитвами и панихидами за упокой героев антироссийской борьбы. При этом, к неудовольствию русских военных, Горчаков неохотно прибегал к силовым действиям, что, по их мнению, только провоцировало поляков.

Показательны в этом отношении события апреля 1861 года. 7 числа несанкционированная манифестация прошла перед резиденцией наместника на Замковой площади. Ее участники были остановлены войсками, но разошлись только после того, как выведенные против них казаки вернулись обратно в Замок (резиденция наместника, ранее занимаемая польскими королями).

Исход этого противостояния поляки трактовали как свою победу, и на следующий день манифестация должна была повториться с еще большим размахом. На развешанный ночью приказ Горчакова о том, что в случае повторения подобных несанкционированных сборищ будет применена «вооруженная сила», никакого внимания не обратили.

В результате, когда на следующий день манифестанты стали слишком уж задирать солдат выстроившихся перед Замком русских пехотных частей, командовавший ими герой Севастополя генерал Хрулев получил от наместника разрешение открыть огонь.

Грохнули залпы, рухнули первые жертвы. Горчаков же при виде этой картины сделал круглые глаза: «А разве стреляли не холостыми зарядами — кто приказал?» Бледный, с трясущимися губами, Хрулев начал рубить правду-матку: «Нет, Ваше Сиятельство, теперь Вам отказываться и вилять поздно. Я могу сослаться на многих здесь присутствующих… Притом стрелять в такие минуты холостыми зарядами могут разве только дети!»…

Манифестации вскоре возобновились, а Горчаков скончался в мае 1861 года, оставив своим преемникам плохое наследство.

Новому наместнику приходилось выбирать между двумя возможными линиями — выпусканием пара и закручиванием гаек. Первый вариант мог привести к полному выходу ситуации из-под контроля, второй грозил серьезными дипломатическими проблемами с западными державами.

На должность наместника временно назначили генерала Николая Онуфриевича Сухозанета — того самого, который в 1825 году на Сенатской площади рассеял картечью каре декабристов. Однако некогда склонный к решительным действиям генерал сильно постарел и в бой вовсе не рвался. Идти же другим путем, искать компромиссов он был не способен в принципе.

В результате ситуация оставалась неопределенной. С одной стороны, в Варшаву вводились дополнительные войска, а с другой — их действия сковывались подробнейшими инструкциями и требованиями отчетов по любому самому незначительному инциденту. Один из чиновников русской администрации Н. В. Берг приводит следующие факты: «В роту Симбирского полка, шедшую патрулем в один июньский вечер по Медовой улице, мимо Капуцинского монастыря, был пущен из калитки этого монастыря камень. Боясь быть неточным в описании этого происшествия, майор Фелышер, командовавший ротой, в рапорте своем начальнику 1-го городского отдела так изобразил полет камня: «Камень пролетел позади меня, около подпоручика Шах-Назарова и вдоль 1-й шеренги 1-го отделения 2-го полувзвода означенной роты и ударился в двери дома, находящегося на противоположной стороне улицы». Затем прилагался длинный список чинов 8-й роты Симбирского полка, мимо которых пролетел камень.

Более всего военные возмущались приказом, отданным по войскам 21 июня, где «в крайнем случае» разрешалось «стрелять», но в конце было сказано, что «если на время следования караула, команды или патруля по улицам из какого-либо дома будут сделаны выстрелы или брошены камни, то не отвечать пальбой, а только заметить дом, откуда последовал выстрел». Военные спрашивали: «Какого же еще нужно крайнего случая, если выстрелы по войскам — не крайний случай, который мог бы разрешить крайние меры?»

В Петербурге между тем нашли сразу двух кандидатов, которые, как предполагалось, могли бы заняться решением польского вопроса. Один из них, вероятно, должен был выступать в роли «голубя», а другой — «ястреба». Здесь, впрочем, приемлемы и другие аналогии: «добрый» и «злой» следователи; «хороший» царь и «вредный» министр. Плохо было то, что обоим кандидатам не объяснили их будущие роли, что и привело к последующей трагедии.

«ГОЛУБЬ» и «ЯСТРЕБ»

«Голубем», «добрым следователем» и «хорошим царем» (в ранге наместника) предстояло стать 46-летнему генерал-лейтенанту Карлу Карловичу Ламберту. Отец его происходил из старинного дворянского рода, поступил после Французской революции на русскую службу и в 1812 году проявил себя как один из самых блистательных кавалерийских генералов. Сын его обратил на себя внимание Николая I и получил должность императорского флигель-адъютанта после того, как на одном из парадов красиво проехал замыкающим полковой колонны. Затем он немного повоевал на Кавказе, поучаствовал в Венгерском походе Паскевича, а в Крымскую войну командовал частями, занимавшимися охраной побережья Финского залива. Карьера была не тыловая, но и не особо боевая, гарантированная высоким происхождением и придворными связями.

При назначении Ламберта учитывалось, что он являлся католиком, и, следовательно, ему проще было найти общий язык с местным духовенством, активно участвовавшим в протестных мероприятиях. К тому же по отцу Карл Карлович был французом — то есть представителем нации, к которой поляки традиционно питали самые теплые чувства.

Теперь о «ястребе», «злом следователе», «плохом министре». Новый генерал-губернатор Варшавы Александр Данилович Герштенцвейг был тремя годами младше своего начальника и на четыре года позже его получил звание генерал-лейтенанта. Он происходил из польского дворянского рода с немецкими корнями, по материнской же линии был внуком одного из сподвижников Костюшко, генерала Мадалинского. А вот отец его приобрел известность при подавлении Польского восстания 1831 года, передав своему отпрыску истовую преданность российскому престолу.

Службу свою Александр Данилович начинал в столичной гвардии, где и познакомился с Ламбертом. На Кавказе он не воевал, зато во время Венгерского похода проявил себя весьма ярко, за что удостоился особой милости — доставить в Санкт-Петербург трофейные знамена. В Крымскую войну Герштенцвейг храбро сражался в Севастополе, а затем стал одним из доверенных лиц военного министра Сухозанета, вместе с которым и вернулся на свою историческую родину (патриотом которой отнюдь не считался)…

Характеризуя отношения «голубя» и «ястреба», Н. И. Берг писал: «Граф Ламберт, с которым Герштенцвейг по разным встречам в свете был довольно близок, даже на «ты», постоянно уверял приятеля, что действительным наместником в Царстве будет он, а никто другой: все будет предоставлено его опытности и соображениям; что их старая дружба не допустит, конечно, и тени столкновения. Словом, как это бывает часто, говорилось много хороших вещей, пока оба приятеля стояли друг от друга вдалеке; пока Ламберт был для Герштенцвейга только Ламберт и ничего больше. Но едва состоялся высочайший приказ о назначении одного наместником, а другого генерал-губернатором в один и тот же пункт, как все сейчас же изменилось».

О причинах перемены догадаться не сложно. В Санкт-Петербурге Ламберт узнал, что кандидатура Герштенцвейга также рассматривалась на должность наместника и не прошла, в сущности, по одной причине: он был младше Ламберта и по возрасту, и по времени производства в генерал-лейтенанты, хотя в обоих случаях разница оказывалась весьма незначительной.

Как должен был Ламберт относиться к такому заместителю? Как к человеку, который «подсидит» его при первой возможности. Здесь, правда, возникает другой вопрос: стоило ли драться за «расстрельную», в сущности, должность наместника? Ламберт и Герштенцвейг, видимо, считали, что стоило, поскольку оба были сравнительно молоды, честолюбивы, полны сил и понимали, что человек, который сумеет навести в Польше порядок, может занять при Александре II примерно такое же положение, которое занимал «отец-командир» Паскевич при Николае I.

Разумеется, приступив в августе 1861 года к выполнению своих новых обязанностей, Ламберт и Герштенцвейг вели себя максимально предупредительно друг к другу. Однако политику проводили абсолютно противоположную.

Ламберт охотно на своих приемах с французской любезностью общался за чашкой чая с лидерами «белой» (говоря по современному — «конструктивной») оппозиции. Поляк Герштенцвейг, напротив, высказывал убеждение, что «время каких бы то ни было уступок повстанцам окончательно миновало, и шалости ребят, соединившихся в иных действиях со взрослыми, перешли уже ту черту, когда на них можно смотреть как на шалости».

ОКТЯБРЬ В ВАРШАВЕ

«Шалости» между тем продолжались. 10 октября состоялись похороны архиепископа Фиалковского, совпавшие с очередной годовщиной заключения Люблинской унии между Польшей и Литвой и образования Речи Посполитой (1569 год).

В последние полтора года своей жизни Фиалковский был самым известным из католических иерархов, оказывавших моральную поддержку национальному движению. Тем не менее Ламберт и Герштенцвейг планировали посетить его похороны, отдав дань уважения. Однако двигавшаяся про городу многотысячная похоронная процессия внезапно изменила маршрут движения, так что сделать подобный примирительный жест не получилось.

11 октября город бурлил, поскольку по покойному справлялись панихиды. Затем обстановка вроде успокоилась, но все понимали, что это затишье перед бурей.

На 15 октября в Варшаве намечались мероприятия в честь очередной годовщины со дня смерти Тадеуша Костюшко, а уже 19-го исполнялось 48 лет со дня гибели Юзефа Понятовского — командующего польскими войсками в составе наполеоновской армии в битве при Лейпциге.

Предчувствуя бурные события, 14 октября Ламберт подписал указ о введении в Варшаве военного положения, запрещавший любые собрания (более трех человек), пение польских патриотических песен, распространение плакатов и так далее. Войска приводились в полную боевую готовность.

Тем не менее манифестанты нашли выход из положения. Большое число не только мужчин, но и женщин, детей собрались в трех центральных костелах — Святого Иоанна, Святого Креста и Бернардинском, под стенами которых и зазвучали патриотические гимны.

Войска тут же окружили эти костелы с тем, чтобы арестовать зачинщиков, однако народ из храмов не показывался. Наступил вечер… В качестве посредника попытался выступить епископ Деккерт, просивший выпустить народ из соборов и никого не арестовывать. Ответ был дан следующий: «Пусть выходят; препятствий к этому нет; что же до арестов, это дело правительства».

Тогда некоторые священники решили организовать шествие со святыми дарами, хоругвями и с его помощью выручить осажденных. Об этом стало известно в резиденции наместника, где до глубокой ночи продолжалось совещание. Наученный горьким опытом, генерал Хрулев считал, что в случае разгона такого шествия может восстать весь город. «Конечно, жители войск не одолеют, но все-таки произойдет побоище страшное, и падут многие жертвы, может быть более, чем 8 апреля; особенно невыгодно для правительства перебить кучу попов, которые непременно явятся во главе толпы».

Поэтому Хрулев предлагал не медлить и «…послать в окруженные костелы офицеров с невооруженными командами солдат, которые предложат народу выйти; если этого не последует, ввести вооруженные команды и всех арестовать». На том и порешили.

В соборе Святого Креста арестовать никого не удалось. Пользуясь темнотой, поляки ушли то ли через служебные помещения и прилегающий к костелу сад, то ли через сохранившийся со старых времен подземный ход.

В Бернардинском костеле поляки, вооружившись скамейками и шандалами, поначалу заставили солдат отступить, так что арестовать всех мужчин удалось только после применения холодного оружия.

Арестами в соборе святого Иоанна руководил сам Герштенцвейг. Пока мужчин небольшими группами выводили наружу, в храме продолжалась служба. «Темная масса, как один человек, затаив дыхание, точно оцепеневшая или сраженная внезапной смертью, стояла на коленях. Весь храм дышал светом и молитвой». А над городом в это время разносились удары одинокого колокола. «Да снимите мне этого звонаря с колокольни!» — кричал Герштенцвейг. Но пока до звонаря добрались, прошло около часа.

Понятно, что у русских солдат и офицеров, производивших аресты в такой обстановке, настроение было довольно угнетенное.

ДУЭЛЬ ИЛИ САМОУБИЙСТВО?

Когда Герштенцвейгу назвали общее количество арестованных — тысячи две-три — он пришел в ужас и воскликнул: «Что мы будем с ними делать? Какая страшная история!»

Зато польская сторона после случившегося, напротив, чувствовала некоторое моральное превосходство и тут же нанесла новый удар. Утром 16 октября, ссылаясь на факт осквернения соборов Святого Иоанна и Бернардинского, Варшавское архиепископство издало постановление о закрытии в Варшаве всех католических церквей и часовен, что, соответственно, означало и запрет на проведение церковных служб, в том числе на отпевание покойников, крещение новорожденных.

В Средние века аналогичными способами римские папы боролись с непокорными европейскими монархами. И Ламберт понимал, насколько обострится теперь ситуация в городе. Выслушав соответствующее заявление от администратора архиепископства Вялобрежского, Карл Карлович пообещал принять меры к «успокоению умов», высказав надежду, что аналогично будет вести себя и католическая церковь.

Затем Ламберт приказал коменданту Варшавской цитадели генерал-майору Ермолову и председателю следственной комиссии полковнику Левшину, произведя «возможно скорую сортировку арестованным, освободить тех, кто покажется им менее опасным и виновным, причем обращать внимание на возраст».

К 11 часам дня 16 октября большинство арестованных были освобождены, а Герштенцвейга об этом даже не поставили в известность. В полдень он прибыл к наместнику, собираясь доложить о том, что приказал обеспечить арестованных едой, одеялами.

Разговора между ними никто не слышал, но в принципе не сложно представить, как он развивался. Герштенцвейг начинает докладывать о том, что делается для арестованных. Ламберт перебивает его и сообщает, что большинство из них уже выпущены на свободу. Немая сцена. Затем Герштенцвейг взрывается и выкладывает все, что накипело у него на душе. Ему не хочется быть злым генерал-губернатором при добром наместнике. И зачем было поручать ему эти аресты, если через несколько часов арестованные выходят на свободу?

Ламберт на этот вопрос мог либо отмолчаться, либо честно признаться, что после закрытия костелов ему остается только попытаться отыграть ситуацию назад. Герштенцвейг, в свою очередь, должен был сказать, что наместнику следовало предвидеть подобное развитие событий; что метание от жестких мер к уступкам только усугубляет кризис власти.

Примерно так, наверное, звучали логические аргументы, но помимо них наверняка бурлили и эмоции, раздавались оскорбления, поскольку выясняли отношения не просто начальник и подчиненный, но люди одного круга, одной касты…

Из кабинета наместника Герштенцвейг вышел бледный как полотно. По общему мнению, они с Ламбертом решили драться на дуэли немедленно, так называемым «американским» способом. Бросали жребий, и тот, кто проигрывал, должен был застрелиться. Несчастливый жребий выпал Герштенцвейгу. Однако стреляться сразу он не стал и поехал к себе на квартиру.

В 5 часов вечера генерал-губернатор пообедал с директором своей канцелярии и одним из адъютантов, причем говорил мало и был погружен в свои мысли. Затем Герштенцвейг отправился в свой кабинет и весь вечер, никого не принимая, лежал на диване.

Утром 17 октября, встав с постели около 7 утра, он зарядил револьвер и, подойдя к одному из окон, выстрелил себе в лоб два раза. Первая пуля, скользнув по черепу, прошла сквозь оконную гардину. Вторая пуля пробила лобную кость и, прошив череп, застряла в затылке. Но генерал-губернатор не умер, а, пройдя в соседнюю комнату, рухнул на постель и, позвонив в колокольчик, вызвал адъютанта…

«Вообразите, — сказал он своему ошарашенному подчиненному, — два выстрела, и я еще жив!» Послали за наместником, который приехал в девятом часу вечера и, войдя к умирающему, приказал адъютанту удалиться. Тот возразил, что не может сделать это без приказа своего начальника. «Прикажите!» — потребовал Ламберт. Герштенцвейг неохотно подал знак выйти.

Содержание их последнего разговора нам неизвестно, тем более что генерал-губернатор почти не мог разговаривать. В мучениях он умирал 19 дней и скончался только 5 ноября, после того как врачи попытались извлечь пулю…

Вообще-то, поскольку выяснение отношений между Ламбертом и Герштенцвейгом происходило один на один, а никаких комментариев по поводу случившегося они не давали, формально нельзя исключать, что генерал-губернатор покончил жизнь самоубийством. Однако подобную трактовку никто не принял. Во-первых, Герштенцвейг был христианином и, конечно, воспринимал самоубийство как грех, которому нет прощения. Во-вторых, покойный относился к числу жизнелюбов, не имел склонности к рефлексии, считался человеком чести. В-третьих, «американская» дуэль являлась выходом вполне естественным для людей, которые не могли вынести свой конфликт ни на суд высшей власти, ни тем более на суд общественности, которая (коли речь идет о Польше) только посмеялась бы, вздумай два царских администратора выяснять отношения с помощью традиционной дуэли. Убей Ламберт Герштенцвпейга, или наоборот, на обычной дуэли — это не укрепило бы авторитета русской власти. «Американская» дуэль, закамуфлированная под самоубийство, во всяком случае, делала эту ситуацию чуть менее скандальной…

В Санкт-Петербурге общее сочувствие было на стороне покойного. По словам Н. И. Берга, «говорили, что со стороны Герштенцвейга это уж чересчур по-рыцарски. Выпади пистолет Ламберту, он бы не застрелился». Кто знает, насколько это суждение справедливо... Еще до кончины Герштенцвейга измученный туберкулезом Ламберт покинул Варшаву и отправился лечиться на Мадейру. Как ни цинично это звучит, но туберкулез проявился очень своевременно, избавив царя от необходимости снимать его с должности. Скончался Карл Карлович там же, на Мадейре, в 1865 году, до последнего дня избегая любых разговоров о Польше.

В Варшаве некоторое время обсуждали эту «американскую» дуэль, события же продолжали двигаться в прежнем направлении. Ламберта на посту наместника сменил генерал Лидерс. В 1862 году его место занял великий князь Константин Николаевич, не сумевший предотвратить в 1863 году нового польского восстания. И только в 1864 году, при Ф. Ф. Берге, Царство Польское начнет успокаиваться. Все три этих наместника благополучно переживут покушения и не будут драться на дуэлях. Ни на «американских», ни на обычных.


21 марта 2013


Последние публикации

Выбор читателей

Владислав Фирсов
8370545
Александр Егоров
940827
Татьяна Алексеева
775904
Татьяна Минасян
319186
Яна Титова
243109
Сергей Леонов
215717
Татьяна Алексеева
179142
Наталья Матвеева
176557
Валерий Колодяжный
171204
Светлана Белоусова
157271
Борис Ходоровский
155356
Павел Ганипровский
131006
Сергей Леонов
112002
Виктор Фишман
95617
Павел Виноградов
92450
Наталья Дементьева
91736
Редакция
85313
Борис Ходоровский
83213
Станислав Бернев
76847