«В Москву я отправился 4-го мая 1918 года по приказанию генерала А. П. Богаевского, бывшего в это время Председателем Совета Управляющих и Управляющим Отделом Иностранных Дел, и с ведома Донского Атамана генерала Краснова. Генералом Богаевским было дано мне письмо…, в котором он просил уведомить через подателя этого письма, согласно ли Советское Правительство вести переговоры с Донским Атаманом Красновым и, если согласно, то каким путем и на каких основаниях...» (Из воспоминаний есаула Алексея Падалкина).

В числе запорожских казаков, переселенных на берега Азовского моря, был и казак с фамилией Падалка. После роспуска Азовского казачьего войска он перебрался в станицу Аксайскую. Потомок запорожцев стал родоначальником фамилии донских казаков Падалкиных. После 1856 года его прямой потомок Петр был владельцем парусного грузового судна. Загружал трюмы донской пшеницей, солью, древесиной в портах Черного и Азовского морей. Его корабль знали во многих городах побережья Эгейского и Средиземного морей. Казалось, удача сама шла Петру Падалкину в руки, но из одного рейса капитан не вернулся. Шторм поглотил морехода-казака вместе с его парусником.

Его сын Алексей, 1893 года рождения, сначала окончил двухклассную станичную школу и некоторое время обучался в Аксайском мореходном училище. Затем со своим родственником и опекуном архитектором Богдановым странствовал по южным городам, где и учился в разных школах.

Приписанный к сословию торговых казаков, Алексей Петрович не подлежал призыву в армию, но с началом Первой мировой войны в городе Баку поступил вольноопределяющимся во 2-й пограничный полк. Он участвовал в боях на Турецком фронте, дважды был ранен и награжден солдатскими Георгиевскими крестами 4-й и 3-й степеней.

После второго ранения вышел из госпиталя уже в февральские дни революции 1917 года и сразу поступил в ударную часть «личного примера», позднее переименованную в Кавказский ударный батальон. Получил чин прапорщика, оставался в армии и после фактического развала фронта, в должности начальника команды разведчиков.

В январе 1918 года выехал на Дон вместе со своей разведкомандой. Здесь поступил на службу в Особое отделение штаба Ростовского округа (политическая разведка и пропаганда), потом ушел в Степной поход и состоял при штабе Походного атамана генерала Попова. Участвовал в освобождении Новочеркасска от красных во 2-й сотне Семилетовского отряда.

3 мая 1918 года председатель Донского правительства Богаевский направил его в Москву с письмом атамана Краснова к Ленину и Троцкому, в котором зондировалась возможность мирных переговоров казачьей республики и большевистской Москвы. На это письмо Падалкин должен был просто привезти ответ – молодой офицер являлся просто курьером и никем более, ни послом, ни представителем.

7 мая вечером он прибыл в Белгород и в 8 часов утра на извозчике выехал на станцию Прохоровку. Не доезжая четырех верст до места, переодетого в партикулярное платье прапорщика встретил советский пост, проверил документы, вещи и деньги, реквизировав 1000 рублей на опохмелку мирового пролетариата, пропустил дальше. Из документов у дипкурьера был паспорт, выданный Ростовской-на-Дону городской управой гражданину Падалкину.

Письмо для московских правителей было спрятано надежно: слишком многие были заинтересованы в его изъятии и уничтожении курьера. Помимо разных политических течений среди верхушки казачества, не менее разнообразных группировок в стане красных, были еще и руководители Добровольческой армии, не допускавшие и мысли о переговорах с большевиками.

Станция Прохоровка железнодорожные билеты давала только до Курска. Россия в этот период была разбита на самостоятельные военные округа. Каждый имел свои комиссариаты по иностранным и внутренним делам. И чтобы въехать в тот или иной округ, необходимо было иметь разрешение. Разрешение же для въезда в Москву необходимо было получить непосредственно от ВЦИК через посредство местного комиссариата иностранных дел. Алексей обратился за таким разрешением в Курский комиссариат. Шансов на его получение у прибывшего из «контрреволюционного» стана было мало, но казачий курьер сообщил цель своей поездки и показал письмо генерала Африкана Богаевского комиссару иностранных дел местного разлива как доказательство.

По этому поводу было срочно собрано совещание ЦИК Курского округа и после двух дней дебатов было выдано необходимое разрешение. Место предоставили в вагоне начальника передвижения войск Курского района, который ехал по делам службы в Москву. В Курске Падалкину был выделен великолепный номер в центральной гостинице, там же помещался штаб округа. По поведению комиссара иностранных дел и других власть имущих, с кем Алексею Петровичу приходилось иметь дело, видно было, что в Курске предложению вести переговоры с казачьим Доном придавалось не второстепенное значение. Начальство на местах любой ценой хотело мира. В пути начальник передвижения, бывший полковник инженерных войск, был крайне предупредителен и любезен.

В Москву поезд прибыл 11 мая. Штаб округа помещался на Пречистенке, в доме № 7. Прапорщик пешком отправился туда. Часовой у двери доложил коменданту, который пригласил Алексея и стал спрашивать причины желания видеть командующего. Затем отвел его в кабинет комиссара Московского военного округа с правами командующего войсками, видного большевика Муралова. Тот, прочитав письмо, ответил: «По этому поводу необходимо переговорить с товарищем Троцким».

Он распорядился подать автомобиль и пригласил Алексея Падалкина ехать с ним к Троцкому в военный комиссариат.

Проходя коридорами комиссариата, прапорщик отметил то, что позже назовут советской бюрократией: восемь пар часовых и четыре секретаря, затем – заведующий канцелярией генерал Потапов, который доложил личному секретарю Троцкого Александре Коллонтай. Последняя, протелефонировав Троцкому, пригласила в кабинет Муралова, Алексей же остался в ее кабинете. Через пятнадцать минут Муралов пригласил курьера к Троцкому. Наркомвоенмор встретил словами:

– Это Вы прибыли от генерала Краснова? Очень приятно, прошу садиться.

Муралов по приказанию Троцкого покинул кабинет. Расспросив подробно о положении на Дону и не получив для себя позитивных ответов, Троцкий спросил, где остановился курьер донского правительства. Поговорив о чем-то с Коллонтай, «демон революции» отдал какие-то распоряжения. В кабинет вошел усатый матрос, и Троцкий сказал:

– Вот этого товарища проводите на квартиру.

И, обратившись затем к Падалкину, добавил:

– Пока всего хорошего, относительно пищи и всего прочего не беспокойтесь, я сейчас еду к товарищу Ленину говорить о Вас, и, вероятно, завтра Вы получите ответ.

Матрос на автомобиле проводил молодого человека в помещение, отведенное для ночлега приезжающих в Москву по делам службы комиссаров. Там дипкурьера приняли с недоумением и, отведя комнату, пищи не давали, наверное, на всякий случай, дабы не прослыть сочувствующими красновской офицерской сволочи. Питался он на свои средства. Пробыв в этом общежитии двое суток в неопределенном положении и не дождавшись приглашения Троцкого, отправился сам к нему в комиссариат, но там его не оказалось. Падалкина принял комендант и, заметно обрадовавшись его приходу, заявил:

– Наконец Вы пришли. Почему не приходили эти два дня? Когда Алексей сообщил причину, он, удивленно хмыкнув, сказал:

– Странно. Товарищ Троцкий эти два дня очень беспокоился, – не случилось ли что с Вами?

После небольшого разговора по этому поводу комендант сообщил, что Троцкого сейчас нет – уехал к Ленину, будет через час и просил подождать.

Приехав, Лейба Давидович сообщил, что с Лениным вопрос решен, но сегодня говорить с курьером он не может, так как едет срочно на совещание военных руководителей, и просил зайти на другой день к двум часам. Спохватившись, спросил:

– Где Вы помещаетесь?

Получив ответ, вызвал Коллонтай, которой дал распоряжение, чтобы офицеру отвели номер в отеле. Через две-три минуты после ухода Коллонтай явился матрос, на сей раз другой – без усов, и Троцкий, указывая на него, обратился к Алексею Петровичу:

– Этот товарищ проводит Вас на квартиру и будет помещаться с Вами.

На заявление курьера о том, что матрос ему без надобности, Троцкий ответил:

– Он будет при Вас в качестве телохранителя. Ведь Вы не знаете, как против красновцев направлена масса, и, если кто-либо узнает, что Вы с Красновского лагеря – Вас растерзают, с ним же Вы будете в безопасности.

Поблагодарив за внимание, прапорщик со своим телохранителем (или тюремщиком?) отправился на новую квартиру.

Матрос был вооружен кольтом и браунингом. С ним прапорщик Падалкин ходил в город обедать, гулять и на различные публичные агитационные собрания. Казалось, вся Москва ничем кроме говорильни не занималась. Телохранитель хвастал посторонним, что с ним офицер – посланник генерала Краснова, на этом основании курьеру часто передавали письма, когда матрос не видел, с просьбой оказать содействие тому или другому лицу пробраться на Дон. Письма эти Алексей уничтожал.

Как-то раз зашел в гости член ВЦИК, казачьей секции подъесаул, фамилию которого Алексей Петрович не запомнил. Бывший какой-то какого-то союза помощи фронту в период германской войны. Он много пил, очень возмущался тем, что посланника Вольного Дона советские власти допустили в Москву, и все время грозил расправиться с курьером «по-казачьему». В конце концов слушать пьяные бредни надоело и матросу. Коленом под зад носитель казачьей свободы и знаток всяких казней был выставлен из квартиры, сопровождаемый балтийским боцманским загибом в несколько этажей.

На второй день прапорщик отправился к товарищу Бронштейну, но его, как всегда, не оказалось – уехал на заседание ВЦИК, просил передать, что будет завтра.

Заехав завтра, Падалкин опять его не застал, но генерал Потапов, заведующий канцелярией военного комиссариата, передал, что Троцкий уехал на заседание в Высший Военный совет, который помещался на Александровском вокзале в Императорском поезде, и просил курьера приехать туда. Потапов предложил воспользоваться автомобилем комиссариата. На вокзале, найдя поезд, офицер попросил часового доложить о себе. После доклада вышел комендант поезда и просил пройти в приемную, а через четверть часа пригласил в салон-вагон.

На собрании присутствовало 25–30 человек. Кроме знакомых Алексею Троцкого и Муралова, здесь были Ленин, Луначарский, Чичерин, Дзержинский, руководитель Регистрационного управления полевого штаба РВС бывший полковник Аралов, главный военный контролер Планц, Калинин и прочие руководители.

Первым заговорил Ленин. Он спросил о цели приезда прапорщика Алексея Падалкина в столицу и задал несколько вопросов о положении на Дону. Получив неудовлетворительные для себя ответы и потеряв всяческий интерес к теме, Ленин обратился к Троцкому:

– Вы, товарищ, дальнейшее ведение этого вопроса возьмите на себя.

Молодой человек понял, что Ленин до сего дня о письме с Дона и не слышал, а возможно, и сейчас не знает его содержания. Ему попросту не докладывали. Кто-то не желал переговоров о мире с Всевеликим войском донским. Казаки уже были обречены на заклание, на жесточайший геноцид. С севера по Донской земле в это время шли карательные войска Подтелкова, Щаденко и Миронова, отбивая в Москву полные победного пафоса телеграммы о счастливых казаках, хлебом-солью встречающих освободителей от власти избранных атаманов.

Немного отвлекусь, чтобы процитировать товарища Троцкого-Бронштейна. Он писал: «Казаки – единственная часть русской нации, способная к самоорганизации. По этой причине они должны быть уничтожены поголовно... Это своего рода зоологическая среда, и не более того. Стомиллионный русский пролетариат даже с точки зрения нравственности не имеет здесь права на какое-то великодушие. Очистительное пламя должно пройти по всему Дону и на всех них навести страх и почти религиозный ужас. Старое казачество должно быть сожжено в пламени социальной революции... Пусть последние их остатки, словно евангельские свиньи, будут сброшены в Черное море...».

Правда, Троцкий со товарищи еще не знали, что отряд Подтелкова уже обкладывают в степи, как волков, «счастливые казаки», вооруженные преимущественно шашками и пиками. Пройдет несколько дней, и Подтелкова и его штаб повесят, Щаденко выбьют с территории проживания казаков в мужицкие районы, а Миронов не сможет продвинуться ни на шаг, безнадежно сев в оборону.

Ленин отпустил курьера, попросив зайти на следующий день в канцелярию товарища Троцкого за окончательным ответом. Троцкий велел зайти к нему завтра к 2 часам.

На следующий день Бронштейн принял Алексея в канцелярии и на вопрос, когда же, наконец, будет получен ответ, сказал:

– Мы с товарищем Лениным говорили по этому поводу много, и вот наше решение: мы пошлем своих представителей генералу Краснову, которым Вы от себя дадите письмо ему с сообщением, что переговоры мы вести согласны и что подробности их ведения он может получить от этих лиц. Мы им даем широкие полномочия и инструкции. Вы же останетесь здесь и будете являться в Москве представителем генерала Краснова.

На это предложение обескураженный молодой человек вновь повторил, что ни на какое представительство не уполномочен, и если советское правительство желает вести переговоры и послать своих представителей, то оно может отправить таковых вместе с ним. Оставаться же Падалкин не может, если советское правительство боится за участь своих переговорщиков и желает оставить в Москве заложника, то у этого самого заложника кончились деньги, и ему нечего есть. Лев Троцкий ответил, чтобы относительно средств Алексей Петрович не беспокоился, ибо все необходимое будет предоставлено в распоряжение атаманского представителя, и добавил, что он надеется на то, что Донское правительство все расходы оплатит.

Прапорщик вторично подтвердил, что без разрешения генерала Краснова, как человек военный и в небольших чинах, предложение принять не может, и если советское правительство не верит честному предложению генерала Краснова, то оно может, не посылая своих людей, просто дать письменный ответ, и курьер отправится восвояси. Троцкий разозлился и довольно грубо заявил:

– Хорошо. Вы завтра поедете на Дон. Я сейчас распоряжусь о выдаче пропусков. Прием окончен, все необходимое для выезда и ответ на письмо будет прислан на квартиру вечером или завтра.

Вечером вместо доставки документов к Алексею явились военный контролер Планц и представитель ЧК Закс с обыском. На все протесты они отвечали одно:

– Нам приказано произвести обыск.

После тщательного обыска и изъятия всего, кроме одежды, они забрали с собой тепло попрощавшегося матроса-телохранителя, оставив вместо него у двери вооруженный караул.

Под домашним арестом парламентер находился девять суток. За это время несколько раз он по телефону говорил с Троцким, указывая на нечестный поступок советского правительства в отношении курьера, а следовательно, и в отношении Дона, требовал немедленно дать разрешение на выезд. Троцкий утешал завтрашним днем.

На десятые сутки к Алексею явился Планц и с ним начальник штаба округа Аралов с сообщением, что завтра готовы отправить бедолагу домой. Спросили в последний раз: действительно ли это окончательное решение – ехать на Дон, не соглашаясь на предложение Троцкого? Они обещали богатую и красивую жизнь в Москве, но казак решительно, отказываясь от всего, просил дать возможность выехать. Тогда Аралов многозначительно сказал:

– Хорошо, Вы завтра поедете, но без всякого ответа.

На следующий день пришел солдат из военного контроля и, сняв караул, приказал собираться для отъезда, заявив, что он будет сопровождающим до Курска.

Когда прапорщик спросил у него свои документы, он дал удостоверение, выданное Главным Военным Контролем республики, следующего содержания: предъявитель сего Падалкин Главным Военным Контролем республики командируется в г. Курск. Подпись: Планц.

На вопрос о личных документах солдат ответил, что они утеряны.

По дороге на поезд прапорщик узнал, что сопровождающий имеет пакет к военному комиссару Курского военного округа относительно дальнейшей судьбы курьера атамана Краснова.

В Курске офицера поместили в штаб округа под наблюдение часового. Комиссара в округе не оказалось, он выехал в Москву, его замещал бывший поручик Быч.

У него удалось узнать, что пакет, привезенный комиссару, был такого содержания: «При сем препровождается в Ваше распоряжение курьер генерала Краснова, которому Вы можете дать разрешение на обратный выезд на Дон». Там же, в штабе, подконвойный узнал, что военный комиссар был матрос из Гельсингфорса, славного бессудными расправами над офицерами, который, увидев подобное письмо, не дал бы никакого разрешения, а приказал бы расстрелять несчастного прапорщика. И так как поручик Быч в его отсутствие боялся принимать самостоятельные решения в отношении курьера, то молодой человек при помощи находящихся при штабе бывших офицеров, оставив верхнюю одежду, бежал и в середине июня благополучно добрался до Новочеркасска.

Шанс если не остановить Гражданскую войну, то значительно ее ослабить, выведя основную опору белых армий – казачество из игры, у большевиков был. Но они им пренебрегли. Казачья автономия не нужна была никому, кроме самих казаков. Белое движение выступало за «единую и неделимую Россию». Поэтому Колчак в итоге согласился передать атаманам полномочия только для решения вопросов внутреннего управления казачеством. Коммунисты, из тактических соображений поддерживавшие сладкую идею самоопределения наций и широких автономий, в итоге упорно держались за распространение на всю территорию страны конституции РСФСР, не упоминавшей только о казачьей автономии. Подъем антисоветских выступлений казаков случился весной 1918 года, когда аграрная политика советской власти заставляла массы казачества отказаться от ее признания. Во-первых, это были действия продотрядов, отношение к которым казачества и крестьянства было одинаково враждебным. Но значительно более серьезным фактором стало земельное законодательство. Предложенный коммунистическим правительством вариант разрешения земельного вопроса за счет казачьих территорий в принципе исключил возможность какого-либо союза земледельцев, вбил клин между силами, могущими в потенциале стать решающим фактором в судьбе страны. Декрет о земле и в еще большей степени «Основной закон о социализации» нашли отклик в первую очередь у крестьянства. Казачество от них ничего не получало. Более того, по этому закону оно теряло участки, ранее сданные крестьянам в аренду. В условиях, когда казачество выжидало, у коммунистов был реальный шанс покончить с вооруженным противостоянием. Абсолютное большинство казаков предпочитало оставаться нейтральными. Однако стереотипы представлений о казаках, политическая и национальная нетерпимость к казакам как к вооруженной и организованной части русского народа, ошибки в политике привели к кризису. Он назревал постепенно, поэтапно и вспыхнул огнем братоубийственной войны.

Может быть, это прозвучит несколько парадоксально, но нейтралитет казаков не устраивал никого. Самой силой обстоятельств казачество было обречено на уничтожение. После возвращения в Новочеркасск Алексей снова отбыл в командировку для разведки в тылах противника в районе Царицына. За успешное выполнение заданий командования в тылу красных войск и в награду за их успешность произведен в чин хорунжего. При этом зачислен в разведывательный отдел штаба Донской армии и оставлен в личном распоряжении председателя правительства. В сентябре 1918-го откомандировался на фронт, в 62-й пеший казачий полк, где командовал Кумшацкой сотней. При станции Шутово ранен в кисть и плечо правой руки, но остался в строю, повел сотню в контратаку и снова был ранен штыком матроса в правую ногу. На перевязочном пункте в эту ногу вновь попала картечь шрапнели. За этот бой Падалкин произведен в чин сотника.

По выздоровлении командирован в распоряжение полковника Мартынова, с которым приступил к попытке формирования батальонов из пленных красноармейцев. Однако некоторые роты при первой встрече с противником перешли на его сторону, прихватив насильно с собой и офицеров. Прекратив это неудачное предприятие, с полковником Мартыновым отправился формировать из крестьян Астраханско-Приволжский полк. Был назначен командиром этого полка, но заболел тифом.

Оправившись от болезни, сотник Алексей Петрович Падалкин начал службу при Особом отделении штаба Донской армии в должности офицера для секретных поручений. Был отправлен в новую командировку за линию фронта для выяснения казачьих настроений в северных округах Дона. За блестящее выполнение задачи награжден чином подъесаула. Во время следующей разведки тылов противника, под Новохоперском, снова попал в руки красных и оказался за колючей проволокой в концлагере. Бежал в ноябре 1919-го. В дальнейшем, отступая с Донской армией, попал в Крым и там служил начальником политического пункта и офицером для специальных поручений при штабах 5-й и 2-й Донских казачьих дивизий. Не прекратил борьбы и в эмиграции.

В Болгарии, по поручению Донского атамана, противодействовал работе Союза Возвращения на Родину, а иногда руководил агентурными заданиями на территории СССР. Четыре года состоял атаманом казачьей станицы в Варне.

В 1928 году переехал во Францию. Зарабатывал на жизнь физическим трудом, собрал и отослал в Пражский Донской музей много материалов по истории борьбы с большевиками. Этой теме посвящены его многочисленные статьи в казачьих изданиях «Родимый край», «Путь казачества», «Казачий путь», «Казачьи думы» и других газетах и журналах.

Умер 15 сентября 1975 года, похоронен на русском кладбище в Сен-Женевьев-де-Буа.