В XVIII веке пост сибирского генерал-губернатора был связан с большими возможностями, большой властью, но и с большими рисками. Не случайно первый, кто занимал эту должность – князь Матвей Гагарин – закончил жизнь на виселице, притом что современники и историки отнюдь не склонны малевать его личность сугубо черными красками.
Десятому сибирскому генерал-губернатору Денису Иванович Чичерину повезло больше, хотя неприятности постоянно ходили с ним рядом. На его счастье, «матушка» Екатерина II, в отличие от Петра, сплеча не рубила.

ПОТОМОК ЧИЧЕРНИ

Денис Иванович Чичерин родился в 1720 году возле города Белева (под Тулой), в родовом имении Ильинское.

Династия, к которой он принадлежал, шла от итальянца Афанасия Чичерни, прибывшего в Москву в свите Софии Палеолог – невесты Ивана III.

Его потомок в 15 лет был записан в престижный лейб-гвардии Семеновский полк, причем, поскольку записали его туда не в грудном возрасте, тянул он служебную лямку если не с солдатского, то с сержантского звания.

Периодически ему поручали какие-нибудь миссии, связанные с проверкой жалоб на действия провинциального чиновничества, и таким образом он достиг капитанского звания. В 1748 году ему даже довелось поучаствовать в походе корпуса Василия Репнина, который был послан на берега Рейна, чтобы попугать Францию и морально поддержать союзников-австрийцев.

В роте, которой командовал Денис Иванович служили знаменитые братья Орловы, с которыми он, видимо, вполне ладил, а вот наследника престола шумная гвардейская братия сильно раздражала.

Взойдя в 1762 году на престол, Петр Федорович решил заменить русскую гвардию голштинской и в числе нескольких командиров отправил в отставку и Чичерина.

Однако довести до конца свой замысел он не успел и был свергнут при активном участии Орловых, которые похлопотали перед матушкой-царицей о возвращении своего командира.

Уже в августе 1763 года Денис Иванович был произведен в генерал-майоры и назначен генерал-губернатором Сибири, причем с полномочиями, превосходившими обычные полномочия лиц его звания.

Императрица понимала, что по причинам пространственно-географического характера заставлять Чичерина согласовывать с ней каждый свой шаг вряд ли разумно. Денис Иванович мог, например, производить подчиненных в офицерские звания до капитана включительно. В обход центральных ведомств ему напрямую подчинялись ямщики, таможни и магистраты. Также он мог назначать уездных начальников.

Популярность генерал-губернатору принесла отмена (разумеется, с согласия императрицы) царского указа «о нестрелянии зверей и птиц весною», который местные жители не то чтобы строго соблюдали, но нарушали, видимо, с тяжелым сердцем и оглядкой.

Поскольку на дворе стоял «век просвещения» в региональной столице Тобольске открыли геодезическую школу, построили каменный госпиталь, учредили аптеку и рабочий дом, в котором ссыльные могли зарабатывать на пропитание. В Тобольске даже появилась первая банковская контора с капиталом в миллион рублей ассигнациями.

Освоение края во многом упиралось в проблему путей сообщения, причем даже главная сибирская «магистраль», соединявшая Тобольск и Иркутск, оставалась запущенной и почти безлюдной. На некоторых участках, чтобы добраться до следующего зимовья (избушки с сараем для лошадей), путникам приходилось преодолевать по заснеженным просторам 150, а то и 200 верст.

Чичерину предлагалось селить вдоль дороги ссыльных, но он этот вариант отверг, резонно опасаясь за безопасность путешествующих.

Похлопотав перед «матушкой», он добился разрешения селить вдоль дороги сибиряков с семьями из числа тех, которые в противном случае были бы призваны на военную службу. Заселение одной такой семьи обходилось всего в 20 копеек (стоимость 4 кг говядины), да и те потом возвращались в виде налогов. Со временем поселенцев стали разбавлять и ссыльными, но общей картины они уже не портили. Расстояние между станциями составляло теперь не более 25 верст, и тракт заработал.

Разумеется, беспокоился Чичерин и о расширении границ. Так, при его активном участии была организована экспедиция Креницына и Левашова, в результате которой российское подданство приняли жители Алеутских островов.

ЦЕРКОВНАЯ ВОЙНА

Вмешательство генерал-губернатора в дела духовные веку Просвещения не очень соответствовало. Он, например, настоял на запрете священникам венчать вдов и дочерей ссыльных со свободными людьми – как считалось, во избежание соблазна побега.

Зато гонения на старообрядцев при нем начали прекращаться и прекратились бы совсем, если бы не противодействие митрополита Павла Конюскевича.

С ним у генерал-губернатора шла своего рода война, причем противостояние порой принимало комические формы. Однажды стоило митрополиту начать в тобольском кафедральном соборе отправление службы в честь дня именин Александра Невского, как на прилегающей площади развернулось невиданное зрелище.

На глазах изумленной толпы к храму шествовал сам генерал-губернатор, облаченный в мантию ордена Святого Александра Невского, с обширной свитой в расшитых золотом мундирах. Поглазеть на процессию высыпал весь город, так что храм сразу же опустел, а святитель остался в одиночестве, скорбя, что его пастырское благословение оказалось никому не нужно.

Зеваки же были вознаграждены: вечером состоялся роскошный губернаторский обед, сопровождавшийся музыкой, грохотом орудий и несмолкаемой оружейной стрельбой.

Подобные казусы повторялись регулярно и по самым неожиданным поводам. К примеру, и митрополит, и губернатор были осведомлены о времени отхода соперника ко сну. Стоило задремать Чичерину, как преосвященный начинал ездить по Тобольску, и все церковные колокола встречали его благовестом.

В свою очередь, с наступлением времени сна митрополита губернатор устраивал концерт военного оркестра, а то и учебные стрельбы – прямо под стенами Софийского подворья, резиденции владыки.

Однажды на Масленицу Чичерин отметился особенно дерзкой выходкой. Он поручил слугам нарядиться монахами и в таком виде обойти все кабаки и развратные дома Тобольска, нанося, так сказать, урон имиджу церкви.

В ответ разгневанный митрополит приказал в одном из тобольских храмов изобразить на картине Страшного суда самого генерал-губернатора с регалиями и орденами, которого черти волокли в самое пекло.

Чичерин нанес симметричный ответ, заказав икону с аналогичным сюжетом и, разумеется, с митрополитом в роли обреченного грешника.

Икону пристроили в церкви на Аремзянском стекольном заводе, но его владельцам (предкам великого химика Дмитрия Менделеева) приходилось прятать ее при визитах митрополита и его преемников. В 1848 году церковь и завод сгорели, в чем, наверное, можно усмотреть Божью кару, хотя и запоздавшую.

В конечном счете светский властитель одолел духовного. В 1768 году тобольская митрополия была понижена в статусе до епархии. Сам экс-митрополит Павел, протестовавший против проводившейся в то время Екатериной II секуляризации (т. е. изъятия) церковного имущества, был отозван в Санкт-Петербург. В столице ему объявили о снятии с тобольской кафедры и направлении в Киево-Печерскую лавру. Прошло еще два года, и провидение поставило последнюю точку в затянувшемся противостоянии: в возрасте 65 лет инок Павел покинул бренный мир и был погребен в склепе лавры. На тобольской кафедре его сменил смиренный архиепископ Варлаам, с которым у Чичерина с самого начала установились прекрасные (хотя и неравноправные) отношения.

Поводом для новой акции по наведению порядка стали нарушения в уплате так называемых «штрафных денег». За «небытие у исповеди и святого причастия» на православных налагались денежные штрафы, и, как это нередко бывает, вокруг «штрафных денег» сложилась целая система злоупотреблений. Зачастую провинившиеся просто откупались от наказания, а священники брали деньги себе, не указывая их в ведомостях. Спрос на подобные услуги был очень велик, поскольку в Сибири с давних пор проживали тысячи староверов, не признававших официальной церкви и ее ритуалов.

Проведав об этом, Чичерин пришел в негодование. По всем приходам губернии немедленно разослали указ, согласно которому сельские старосты и сотские также должны были вести списки «нетчиков» и присылать их в канцелярию – для сравнения с данными духовного ведомства. Вскоре губернатор и архиепископ оказались завалены кипами бумаг, наполненных противоречивой информацией. Данные священников и старост не совпадали, и разобраться, кто из них ошибался, было практически невозможно. В итоге сборы «штрафных денег» ухудшились, а Чичерин получил в 1771 году «высочайший выговор».

В ответ разъяренный губернатор объявил настоящую войну казнокрадам в рясах, лично отправившись «ревизовать» губернию. Практически в каждом селении он изымал церковные документы, а самих попов сажал в «холодную», либо отправлял под караулом в Тобольск с приказом: всех, кто не составил списки, «держать без выпуску в цепях под караулом и денно-нощно к тому принуждать». По большому счету и эта кампания не достигла своей цели. Заслышав о приближении грозного начальника, священники просто разбегались. Навстречу губернатору выходили попадья или какой-нибудь дьячок, чтобы промямлить: батюшка «отъехал к боли, когда будет назад – неведомо», а сыскать его никак нельзя, потому как поехал он «не в одно место, а приходы безмерны во все стороны». Чичерину оставалось только полыхать гневом, выплеснуть который было не на кого.

В ДНИ ПУГАЧЕВЩИНЫ

Однако, промахнувшись со «штрафными деньгами», Денис Иванович реабилитировал себя в глазах государыни во время пугачевского бунта.

Когда забрезжили первые всполохи восстания, он ограничился посылкой на Урал отряда «выписных казаков». Но в первых же боях казаки и служилые татары перешли на сторону мятежников и отправились с ними осаждать Челябинск и Екатеринбург. Тем временем передовые отряды пугачевцев двинулись по тракту в сторону Тюмени.

Угроза, нависшая над одним из главных городов Сибири, отрезвила ее правителя. Начали, как водится, с успокоения общественного мнения и устрашения неприятеля. Денис Иванович объявил во всеуслышание, что для усмирения мятежников в Сибирскую губернию отправлено пять полков солдат. Некоторое время спустя ему пришло письмо от командующего карательными войсками Бибикова. Генерал писал, что ничем помочь не может, но историей о пяти полках «особливо доволен». Крестьяне же «пусть, полагая на то надежду, пребудут в непременной верности».

Оставалось рассчитывать на пресловутые «внутренние резервы». Вся артиллерия Тюмени и уезда состояла из шести чугунных пушек, которые «весьма поржавели и с большими раковинами, а лафеты и колеса под ними от ветхости уже и вовсе развалились». Местные власти вооружили и привели в боевую готовность сотни горожан. А за спиной государевых слуг точила ножи (в прямом смысле) «пятая колонна» в лице бесчисленных каторжан. В одной только столице губернии их насчитывалось около тысячи.

Действовать пришлось на всех фронтах одновременно. В Тобольске починили и установили на лафеты пушки, поправили земляной вал, очистили ров и ввели комендантский час (с 11 вечера). В Тюмени отремонтированные пушки водрузили на дровни и расставили по земляному валу в районе Спасской церкви, а все подъезды к городу перекрыли рогатками. В деревнях приказано было все дороги перекопать, завалить и поставить рогатки, оставив лишь один путь для въезда-выезда. Что касается пропагандистской войны Чичерина, то главным козырем ее стала приостановка сбора податей, столь ненавидимых крестьянством.

Можно только гадать, помогли бы сибирскому губернатору его пушки, дойди пугачевцы хотя бы до Тюмени. 22 февраля 1774 года передовые отряды повстанцев уже подошли к Тугулымской слободе, и тюменский комендант честно признавал в донесении, что застава против мятежников выставлена «весьма жалкая», а солдат в городе не более 50 человек и потому «злодейский путь их по дороге воспрепятствовать нечем, и город Тюмень от нашествия оных злодеев обстоит в крайней опасности».

Однако общая ситуация вскоре резко изменилась, и грозная волна покатилась обратно на запад. Пугачев не смог взять осадой Екатеринбург, Шадринск и Далматовский монастырь, сдал Челябинск. Карательные отряды, посланные Чичериным, восстановили контроль над Екатеринбургским трактом и успешно зачищали одну волость за другой. Пойманных бунтовщиков ожидали расстрел, повешение либо битье кнутом с вырыванием ноздрей и выжиганием на лице позорных знаков: Б (бунтовщик), Л (ложной), Р (разгласитель), З (злодей), И (изменник). Во многих селах были демонстративно установлены орудия казни: виселицы, колеса для колесования и глаголи с крюками, цеплявшимися за ребро.

Внутренних смутьянов своевременно выявили и примерно покарали. В одной только Тюмени было арестовано 60 ссыльных, сговорившихся при появлении пугачевцев вырезать местную администрацию. Многие из них отошли в мир иной еще в ходе следствия (не выдержав пыток), два главных заговорщика были повешены, а остальных сослали на каторжные работы еще дальше – в Восточную Сибирь.

ТЯЖЕЛАЯ РУКА ВЛАСТИ

Долго еще вспоминали тоболяки его ночные объезды, обычно по осени, когда Денис Иванович в сопровождении гусар посещал вызывавшие у него наибольшее подозрение места, немедленно наказывая виновников беспорядка. Несладко приходилось крестьянам, замеченным в безделье или неряшестве. Безалаберность «замерзлого в своем упрямстве народа» временами приводила Чичерина в крайнее негодование. В результате на свет божий появлялись десятки указов, грозивших строгими карами за, казалось бы, незначительные проступки.

Так, за вываливание навоза и прочих нечистот в черте города велено было в первый раз бить плетьми нещадно, вторично же пойманных – бить кнутом и ссылать в Нерчинск на каторгу. За исполнением сего указа круглосуточно наблюдали патрули из 24 конных гусаров и такого же числа пеших гренадеров. Лихачей, уличенных в «скорой езде», предписывалось брать под караул и представлять в губернаторскую канцелярию. Сваленные на улице дрова реквизировались в пользу госпиталя, туда же отправлялся оставленный на улице без присмотра пастуха скот («для порции больных»). С бродячими собаками обходились и вовсе сурово. «Где б они собаки не были, то оных колоть», – приказал Чичерин.

Доставалось и двуногим ослушникам губернаторских приказов. Купца Мисаилова, не сообщившего в полицию о прибывшем к нему госте, он велел посадить на цепь и в течение трех дней держать на хлебе и воде. Хозяина дома, возле которого сломала ногу в прохудившейся мостовой лошадь полковника Булгакова, губернатор приказал высечь на рынке плетьми под барабанный бой, после чего выбрить голову и отправить на двухмесячные каторжные работы.

Решительные меры предлагались и в борьбе с воровством. В одном из своих «ордеров» Денис Иванович настаивал на том, чтобы каждый хозяин держал в доме заряженное ружье и мог сам задержать нарушителей. При этом рекомендовалось стрелять по ногам – «дабы чрез то можно было всю сию злодейскую шайку собрать». Апогеем же чичеринского законотворчества считается указ от 22 октября 1776 года. В нем губернатор предписывал… «вымораживать тараканов» во всех харчевнях и пекарнях – по случаю наступления холодов.

САМАЯ ОБЫЧНАЯ ОТСТАВКА

Сохранились красочные описания губернаторских празднеств, на которые собирался весь цвет сибирской столицы. Так, на Масленицу Чичерин обычно усаживался в огромные, устланные коврами сани и в сопровождении гайдуков и драгун отправлялся в путь по улицам Тобольска. Подъехав к заранее намеченному дому, он поднимался на крыльцо, брал под руку хозяйку и под музыку сопровождавшего его оркестра проходил через все комнаты – непрестанно пританцовывая и вовлекая в танец всех присутствующих. Совершив «круг почета», веселый губернатор уводил с собой хозяев и отправлялся к следующему дому. В итоге собирался большой санный поезд, который объезжал весь город, чтобы в итоге прибыть к губернаторскому дому на грандиозное пиршество.

Народная молва сохранила истории и о других, куда менее благовидных деяниях всемогущего вельможи. Тобольский губернатор Александр Тургенев писал полвека спустя, что Чичерин «делал ужасающие варварства» и нередко приказывал «пленных польских конфедератов и других сосланных привязывать к толстым бревнам по дюжине и более… и сталкивать их с крутизны над оврагом в трех или двух верстах от Тобольска». Впрочем, историки не склонны особо доверять подобным рассказам

В Петербурге на жалобы смотрели философски и даже отмечали Дениса Ивановича наградами – 22 сентября 1765 года он удостоился ордена Святой Анны 1-й степени, а 27 августа 1775 года – ордена Святого Александра Невского.

Чичерин пользовался едва ли не полным доверием императрицы и в личной переписке с ней обсуждал все: от государственных дел до фасонов платьев придворных щеголих. Знаком высочайшего доверия стало дозволение чеканить на месте особую, сибирскую монету – во избежание задержек и затрат, связанных с доставкой казны из столицы.

В 1768 году правительство приступило к созданию в Сибири казенных хлебозапасных магазинов (складов на случай неурожая). О том, что произошло дальше, мнения расходятся.

Денис Иванович утверждал, что выделенного на эти цели одного миллиона рублей было недостаточно, и потому допустил, мягко говоря, превышение сметы – почти в три раза. Назначенное по этому поводу расследование вроде бы подтвердило правоту губернатора, установив, что средства действительно потратили на спасение сибиряков от голода, но… прежнего доверия императрицы Чичерину вернуть уже не удалось.

В 1781 году одряхлевший Чичерин получил отставку и с большими богатствами, накопленными им за время службы в Сибири, удалился на покой в родовое имение, где спустя четыре года и умер.

В браке с некой дворянкой из рода Яковлевых он имел сына Александра и дочь Глафиру. Дочка вышла замуж за будущего московского обер-полицмейстера Павла Каверина, известного не столько деятельностью по охране правопорядка, сколько страстью к азартным играм.

Сын же дослужился до чина бригадира и умер через год после кончины отца. Женат он был на внучке первого российского генерал-полицмейстера Антона Девиера, родившей ему семерых детей. Портрет двух его внуков Николая и Петра даже украшает Военную галерею 1812 года.

Впрочем, гораздо большую известность приобрел брат Дениса Ивановича Николай, чья административная деятельность в Петербурге была по-своему не менее колоритной, нежели деятельность его брата в Сибири. И потому заслуживает отдельного рассказа.