Утром 1 мая 1945 года перед командующим ведущей бои в центре Берлина 8-й гвардейской армии генералом Василием Чуйковым предстал начальник генерального штаба сухопутных войск Германии Ганс Кребс.
Первая сказанная им реплика звучала несколько странно: «Сегодня — 1 мая, большой праздник для обеих наших наций». — «У нас большой праздник. А как там у вас — судить трудно», — ответил Чуйков.
Как обстоят дела «у них», стало ясно уже из следующей фразы Кребса, сообщившего, что Гитлер покончил жизнь самоубийством. О том, как именно развивался разговор дальше, свидетельства несколько расходятся, но, видимо, именно тогда была достигнута устная договоренность о том, что ровно в полночь войска берлинского гарнизона начнут складывать оружие.
Пошла последняя неделя Великой Отечественной — с 00.00 часов 2 мая до 00.00 часов 9-го.

КРЫСЫ ИДУТ НА ПРОРЫВ

Хотя в 00 часов 2 мая во многих районах города огонь действительно прекратился, идущие в центре Берлина бои, казалось, достигли особенного ожесточения. Дело в том, что часом ранее из рейхсканцелярии, где уже успели покончить с собой и Гитлер, и его преемник на посту рейхсканцлера Геббельс, пошли на прорыв те, для кого перспектива попасть в руки русским была равнозначна получению путевки на виселицу.

Командиром этого отряда был бригадефюрер (генерал-майор) войск СС Вильгельм Монке, имевший под своим началом настоящий фашистский «интернационал» из примерно 600 эсэсовцев личной охраны фюрера, 800 германских моряков-добровольцев из Киля, остатков латышского батальона СС, отдельных подразделений норвежских и датских добровольцев из дивизии СС «Нордланд», остатков французской гренадерской дивизии СС «Шарлемань», 400 венгерских эсэсовцев и 300-400 казаков.

Идти на прорыв собрались и служащие рейхсканцелярии, и обслуга покойного уже фюрера, и многие из тех, кто еще вчера красовался на трибунах. В их число попали заместитель Гитлера по партии Мартин Борман и руководитель нацисткой молодежной организации Артур Аксман.

Свои силы Монке разделил на несколько групп, причем сам пошел с первой, видимо, рассудив, что у тех, кто пойдет позже, шансов прорваться будет еще меньше. И в этом он не ошибся.

Получив информацию, что из рейхсканцелярии прорываются высшие нацистские бонзы, советское командование стало подтягивать в район новые части.

Отряд Монке пробился к реке Шпрее с большими потерями. Но, оказавшись на берегу, озаренном заревами пожаров, каждому стало ясно, что не имеет смысла прорываться через мост Вайдендаммер. Отряд распался на более мелкие группы, которые, в свою очередь, тоже начали разбегаться.

К утру 2 мая в компании Монке осталось всего пять человек из обслуги Гитлера — личный пилот Ганс Баур, сотрудник охраны Ганс Раттенхубер, две секретарши и диетолог Констанция Манзиали. В середине дня советские солдаты извлекли их из подвала — женщин отпустили, мужчин арестовали как военнопленных.

Но хитрый Монке сумел улизнуть. Вплоть до 1952 года он скрывался на территории ГДР, потом все же попался, отсидел три года в советской тюрьме, а в 1955 году был передан ФРГ с одной из последних партий германских военнопленных…

В отличие от группы Монке, идущие следом пошли напролом через мост Вайдендаммер, двинув вперед последнее бронетанковое соединение Третьего Рейха, состоящее из одного «тигра» и одной самоходки. Части немцев даже удалось прорваться на северный берег, но на Цигельштрассе они застряли намертво. Аксман был ранен, Борман контужен.

Удачным выстрелом из пушки русским удалось подбить «тигр». В половину первого немцы пошли в атаку под прикрытием самоходки, но их снова отразили. То же повторилось и в час ночи, и в два... А дальше уцелевшие спасались, кто как мог.

Борман, Аксман, доктор Штумпфегер и Швагерман держались вместе, пробираясь вдоль железнодорожного полотна к вокзалу Лертерштрассе. Добравшись до цели, они внезапно оказались в гуще советских солдат, которые, впрочем, вели себя вполне добродушно, решив, что имеют дело с бросившими оружие фольксштурмовцами. Однако, нервы у «наци» не выдержали, и они несколько быстрее, чем следовало, рванули в разные стороны. Аксман около часа шнырял между развалинами, пока не наткнулся на трупы Бормана и Штумпфеггера, которые, видимо, покончили жизнь самоубийством (в 1972 году их останки были обнаружены, хотя дискуссии о том, действительно ли Борман погиб именно 2 мая, и не сумел ли он на самом деле улизнуть куда-нибудь в Южную Америку, продолжаются и сегодня).

Третья группа, объединившая эсэсовцев из личной охраны фюрера во главе с Циглером, французов Крукенберга и скандинавов, форсировала Шпрее на подручных средствах, но около станции метро «Гезундбруннен» наткнулась на советские части. В завязавшемся бою Циглер и большинство эсэсовцев оказались уничтожены. Крукенберг с несколькими людьми укрылись в какой-то слесарной мастерской, где переоделись в рабочие халаты и начали разбегаться по городу. Командир группы прятался несколько дней, но, в конце концов, ему пришлось сдаться и отправиться в СССР, отбывать срок за военные преступления.

Четвертая группа оказалась уничтоженной практически полностью, а ее командир генерал-майор Берефенгер и его молодая жена застрелились.

«ПРЕКРАТИТЬ СРАЖАТЬСЯ»

В 1:55 ночи 2 мая последний раз вышло в эфир радио «Гроссдойчер рундфунк». 18-летний диктор Рихард Байер провозгласил «Фюрер мертв. Да здравствует рейх!», после чего сотрудники начали спешно паковать вещи.

Погрузившись на три грузовика, они присоединились к остаткам танковой дивизии «Мюнхеберг» и 18-й моторизованной дивизии, которые прорывались по направлению к Шпандау. Там они рассчитывали соединиться с той самой танковой армией Венка, что, по мысли Гитлера, в последний момент должна была спасти Берлин, чуть ли не разнеся в хвост и в гриву фронты Жукова и Конева.

На самом деле Венк и сам уже улепетывал, но думать о чем-либо подобном беглецам не хотелось. Движимые призрачной надеждой, они добрались до моста к Шпандау, который продолжали удерживать какие-то гитлерюгендовцы.

Ехавшие впереди машины на полном газу перемахнули на другой берег, но тем, кто двигался следом, пришлось туго. Засевшие в Шпандау советские пулеметчики открыли огонь по мосту, устроив настоящую бойню. Грузовики ехали по телам погибших, а после того, как пуля настигала шофера, врезались в ограждение и взрывались. Среди тех, кто погиб на мосту, были сотрудник «Гроссдойчер рундфунк» и брат самого рейхсфюрера СС Эрнст Гиммлер.

Но даже те, кто прорвался, вряд ли могли считать себя счастливчиками. Мелкими группами они пытались просочиться сквозь линии советских войск и либо гибли в перестрелках, либо складывали оружие и сдавались.

Хотя бои в Берлине продолжались едва ли не до середины дня 2 мая, формальная просьба о прекращении огня поступила от начальника обороны германской столицы генерала Вейдлинга еще в час ночи.

Советское командование действительно приказало приостановить наступательные боевые действия и уничтожать лишь тех, кто пытался прорываться из Берлина на Запад. Взамен Вейдлингу пришлось сдаться и подписать приказ по Берлинскому гарнизону: «30 апреля 1945 года фюрер покончил жизнь самоубийством. Мы, давшие ему клятву верности, остались одни. В соответствии с приказом фюрера вы, немецкие солдаты, должны были сражаться за Берлин, несмотря на общую ситуацию и тот факт, что у нас закончились боеприпасы. Дальнейшее сопротивление бесполезно. Я приказываю с сегодняшнего дня прекратить сражаться. Генерал Вейдлинг, генерал артиллерии, бывший комендант обороны Берлина». (Он умрет в 1955 году во Владимире буквально в те дни, когда канцлер Адэнауэр сумеет вырвать у Хрущева согласие на возвращение последних из еще остающихся в советских лагерях военнопленных.)

Стрельба, продолжавшаяся в разных районах Берлина, постепенно затухала. Солдаты и фольксштурмовцы складывали оружие, пополняя собой число тех, кому предстояло покинуть Германию и отправиться в СССР восстанавливать все то, что было разрушено ими или их «товарищами по оружию». В сущности, именно вопрос о том, сколько именно военнопленных окажется в руках Красной армии, волновал немцев в эту последнюю неделю больше других.

Сдача американцам, англичанам или французам выглядела гораздо более предпочтительной. Дело здесь было не только в пресловутой жестокости русских, которой так долго пугала граждан Рейха геббельсовская пропаганда. Просто ни для кого не было секретом, что попавшим в СССР военнопленным предстояло выступить в роли бесплатной рабочей силы (примерно такой же, как и сотни тысяч заключенных ГУЛАГа). С одной стороны, подобное решение было справедливым, учитывая огромный ущерб, нанесенный фашистами советской экономике (не говоря уж о миллионах погибших). С другой, те же солдаты вермахта, воевавшие где-нибудь в Греции или в Италии, или фольксштурмовцы, взявшие в руки оружие только в последние дни войны в полудобровольном порядке, вряд ли могли признать справедливой перспективу еще несколько лет восстанавливать шахты и добывать уголь где-нибудь в Донецке.

Советское же командование, напротив, было настроено набрать как можно больше пленных. В колоннах тех, кому предстояло отправиться на Восток, можно было видеть и молодых, и старых, и даже людей в штатском. Впрочем, это отнюдь не свидетельствует о том, будто советские солдаты хватали всех мужчин, подвернувшихся им под руку.

Мальчишек гитлерюгендовцев в большинстве случаев просто отпускали, отлупив их ремнем или отодрав за уши. Не трогали и ветхих пенсионеров из числа фольксштурмовцев. Наличие же в колоннах военнопленных людей в штатской одежде объясняется тем, что многие солдаты вермахта или эсэсовцы в последние минуты норовили избавиться от своей формы и переодеться в гражданскую одежду. У многих (как, например, у Монке или Крукенберга) это даже получалось.

Писатель, а в то время военный корреспондент Василий Гроссман упоминает и про других немцев, который бочком-бочком подбирались к советским офицерам и осторожно указывали на подвалы, где еще могли прятаться военнослужащие. Рейх пал, пришли новые хозяева, и с ними следовало строить правильные отношения.