Вероятно, самым опасным врагом большевиков в первые два месяца их нахождения у власти был донской атаман Алексей Каледин. Он являлся демократически выбранным руководителем самого милитаризованного региона России и обладал талантом военачальника. Однако победа осталась за такими, как бывший прапорщик Рудольф Сиверс.

«Вторая шашка России»

Среди казачьих полководцев Алексей Максимович Каледин вполне может быть поставлен в один ряд с такими легендами, как Федор Денисов или «вихорь-атаман» Матвей Платов. К слову, Василий Максимович Каледин — дед нашего героя — был ближайшим сподвижником Платова.

Сам Алексей Максимович родился 24 октября 1861 года на фамильном хуторе возле станицы Усть-Хоперская. Учился во 2-м Константиновском и Михайловском артиллерийском училищах. Службу начал в 18 лет командиром взвода в конно-артиллерийской казачьей батарее.

Окончив Николаевскую академию, Каледин занимал штабные должности, а время от времени переходил в строевые части, где получал стаж, необходимый для производства в очередное звание. Супругой его стала швейцарка Мария Гранжан — ярая великорусская патриотка. Единственный сын утонул в детстве в реке.

Понятно, что армия была главным смыслом его жизни, и, когда грянула Первая мировая, Алексей Максимович продемонстрировал все, на что способен.

На фронт он отправился командиром 12-й кавалерийской дивизии, с которой принял участие в Галицийском сражении. Побив австрийцев на первом этапе, слишком продвинувшаяся вперед 8-я армия Брусилова столкнулась с вдвое превосходящими силами противника. Чтобы перегруппировать войска и подтянуть резервы, требовалось время. И тогда Брусилов отдал знаменитый приказ: «12-й кавалерийской дивизии — умереть. Но умирать не сразу, а до вечера».

Каледин продержался до вечера и костяк дивизии сохранил. Даже предпринятая им среди бела дня отчаянная атака конной лавы на прикрытые пулеметами и пушками вражеские позиции закончилась удачно. Сработали «психический» эффект и эффект неожиданности. Выигранный день оказался спасением.

В августе 1915 года Каледин принял командование 12-м корпусом. Как блестящего кавалерийского военачальника его называли «второй шашкой России», отдавая первенство только графу Федору Келлеру. Но звездным часом Каледина как полководца стал Брусиловский прорыв, в котором он участвовал как командующий 8-й армией. Его войска буквально перемололи австрийскую 4-ю армию, за девять дней продвинувшись вперед на 80 километров.

К началу Февральской революции, подобно Платову, Каледин дослужился до чина генерала от кавалерии. Имел два ордена Святого Георгия (4-й и 3-й степеней). Правда, графского титула не удостоился, но в начале ХХ века графства практически не давали.

Свержение монархии стало для него ударом, и не потому, что он сильно любил Николая II. Просто раньше других понял, каким хаосом все обернется. Солдатские комитеты в своем корпусе Алексей Максимович попросту запретил, в связи с чем державший нос по ветру Брусилов заявил, что Каледин «потерял сердце и не понимает духа времени». Тогда Алексей Максимович подал в отставку и удалился на Дон, благо для земляков он оставался авторитетом.

В стране начинался парад суверенитетов и демократизация. Если раньше донской атаман назначался императором, а войсковой круг послушно голосовал за предложенную кандидатуру, то теперь выборы решили провести по-настоящему. Из примерно 700 делегатов за Каледина проголосовали около шести сотен, и 1 июля 1917 года он стал войсковым атаманом.

Главную свою цель он видел в том, чтобы превратить Дон в центр консолидации сил, способных противостоять захлестывающей страну анархии. Против анархии боролся и главком Лавр Корнилов, которого Каледин хорошо знал еще по Галицийскому сражению.

В дни корниловского мятежа войсковой атаман сделал заявления в поддержку Верховного, и 1 сентября Временное правительство отдало приказ о его аресте. Войсковой круг выполнять этот приказ отказался. Допустим, корниловский мятеж казаки тоже не поддержали, но и отдавать выборного атамана на расправу каким-то столичным политикам не собирались.

С другой стороны, ситуация на Дону тоже не отличалась стабильностью. Линия противостояния проходила между казаками, владевшими большей частью земельных угодий, и иногородними, которые настаивали на переделе земель в свою пользу. Казаки резонно указывали, что свои преференции отрабатывают воинской службой. Вообще, Войско Донское не было таким уж монолитным в социальном и национальном планах регионом. В его составе находилась значительная часть пролетарского Донбасса, крупные промышленные предприятия имелись в Ростове-на-Дону и Таганроге. Многие выступали за компромисс с иногородними, привлечение их к делам местного самоуправления и даже за выделение части земли, не слишком большой разумеется.

Каледин, которого Временное правительство чуть не до последних своих дней пыталось привлечь к суду за сочувствие Корнилову, резко выступил против большевистского переворота.

Уже 8 ноября атаман объявил область Войска Донского на военном положении. Попытка передать власть Советам была пресечена размещением в крупных населенных пунктах надежных частей. Донских делегатов, возвращавшихся со II съезда Советов, арестовали.

В поисках союзников Каледин не только связался с атаманами других казачьих войск, но даже установил контакты с украинской Центральной радой, хотя и пресекал попытки «самостийников» наложить лапу на территории Донбасса и Таганрогского округа.

Однако имевшиеся в распоряжении Каледина надежные части, по сути, представляли собой немногочисленные сборные отряды из офицеров, консервативно настроенных казаков и юнкеров-гимназистов.

Понятно, что Алексей Максимович охотно принял под свое крыло, появившегося в областной столице Новочеркасске бывшего главкома Михаила Алексеева, который формировал из стекавшихся к нему со всей страны офицеров Добровольческую армию.

Когда в Ростове-на-Дону снова вспыхнул мятеж, выбивать большевиков отправилась лишь горстка казаков и 400–500 «добровольцев». 15 декабря после упорных боев город взяли.

Через два дня Каледин, вместе с Алексеевым и бежавшим из Быховской тюрьмы Корниловым создали триумвират и так называемый Донской гражданский совет, претендующий на руководство всеми силами российской контрреволюции.

Большевики отреагировали буквально в режиме реального времени, уже 19-го объявив о создании Южного революционного фронта по борьбе с контрреволюцией под командованием бывшего прапорщика и профессионального революционера Владимира Антонова-Овсеенко. Костяк фронта составил отряд еще одного бывшего прапорщика — Рудольфа Сиверса.

Красный прапорщик из остзейских баронов

Дворянская фамилия Сиверсов происходила из Голштинии. Представители одной из ветвей рода в XVII веке осели в Прибалтике и после включения края в состав России, вместе с другими остзейскими дворянами, перешли на царскую службу.

В русской истории оставили след с десяток генералов Сиверсов, двое из которых отметились в Первую мировую и Гражданскую: Яков Яковлевич служил у красных, а Фаддей Васильевич — у белых.

Отец Рудольфа Фердинандовича Сиверса был не генералом, а скромным петербургским чиновником, определившим сына даже не в гимназию, а в менее престижное реальное училище. Юноше, появившемуся на свет 23 ноября 1892 года, светила не слишком завидная карьера конторщика в какой-нибудь торговой фирме. С учетом положения, занимаемого более именитыми родственниками, это могло сформировать у него враждебность по отношению к существующей системе.

Начавшаяся Первая мировая направила его жизнь по иному, характерному именно для Сиверсов,военному руслу. Вчерашнего реалиста направили в школу прапорщиков, по окончании которой он получил назначение взводным в 436-й Новоладожский полк 12-й армии Северного фронта.

Никакими боевыми подвигами молодой офицер не отметился, зато сразу после свержения монархии занялся политической деятельностью. В мае 1917 года большевики Северного фронта начали издавать газету «Окопная правда», в которой Сиверс был редактором. Будущий предводитель балтийских моряков Федор Раскольников вспоминал: «Товарищ Сиверс был весь порыв, устремление. Он говорил нервно и быстро, в волнении захлебываясь словами, путаясь и сбиваясь от нагромождения длинных периодов. В нем торжествовало революционное горение, не мешавшее, однако, ему быть основательнее и всестороннее в своих суждениях…»

Свою роль в разложении фронта «Окопная правда» сыграла. Понятно, что командование имело на Сиверса зуб, и, когда в июле 1917 года, после неудачного выступления в Петрограде, на большевиков началась настоящая охота, прапорщика Сиверса арестовали по стандартному для тех дней обвинению — связь с немцами. Теоретически дело могло закончиться смертным приговором, но мятеж Корнилова заставил Керенского подружиться с большевиками. Правда, в тюрьме Сиверсу пришлось сидеть чуть ли не до самого октябрьского переворота. Зато на свободу он вышел триумфатором, как борец за народное дело. И сразу рванул в Петроград, куда поспел очень вовремя.

К столице, восстанавливать Керенского, двигался корпус казачьего генерала Петра Краснова. Преданных офицеров в распоряжении большевиков было немного, а Сиверс буквально фонтанировал революционным энтузиазмом и, несмотря на сумбурность речей, умел увлекать массы. Ему доверили отряд примерно в две с половиной тысячи штыков, состоявший из солдат петроградского гарнизона, путиловских красногвардейцев, моряков с броненосца «Слава» и команды Гатчинской авиашколы.

Особых военных дарований от него не понадобились. Мелкие боевые стычки перемежались митингами, так что в конце концов казаки махнули рукой на Керенского и Краснова, выговорив себя право вернуться в родные станицы.

Но Сиверс после этих событий сразу выдвинулся в тройку ведущих красных военачальников.

Змея жалит внезапно

Процесс установления советской власти в регионах в ноябре-декабре 1917 года обычно облекался в форму эшелонной войны. Большевистские отряды садились в эшелоны и следовали по железнодорожной магистрали. Главная сложность заключалась в том, что в разных направлениях по магистралям следовали и другие воинские эшелоны. Обычно в них ехали солдаты, покинувшие фронт в связи с подписанием перемирия с немцами. Но если одни ехали к семьям, то другие настраивались поучаствовать в дележе власти и чужой собственности.

Много хлопот доставляли созданные Временным правительством национальные украинские формирования, поддерживавшие «самостийников» и имевшие широкие представления о границах еще только формировавшейся украинской державы.

Задача красных на первом этапе заключалась в том, чтобы зачистить от контрреволюции районы, примыкающие к Донской области. Сиверс, имевший в своем распоряжении отряд в 1200 штыков и 100 сабель, начал с того, что навел порядок в Харькове. Местных «самостийников», успешно сотрудничавших с главным тамошним большевиком Артемом (Сергеевым), он просто отправил в кутузку, а раздумывавший над своей политической ориентацией бронедивизион включил в состав отряда.

Антонов-Овсеенко такой подход одобрил и, прибыв в Харьков, 21 января отдал приказ о наступлении на Донскую область. Колонне Сиверса предстояло выступить из района Никитовки на станцию Зверево. Численность отряда Сиверса за счет донецких шахтеров выросла почти вдвое. Однако лучший из калединских отрядов под командованием Чернецова нанес удар по Дебальцево и вышел в тылы красных. Началась паника, и Сиверс, от греха подальше, решил отойти к Никитовке.

В самый разгар боев находившиеся под впечатлением от большевистских лозунгов демобилизованные казаки созвали в станице Каменской съезд фронтового казачества. Каледина объявили низложенным и создали Военно-революционный комитет (Донской ВРК).

Верные Каледину части арестовать или порубать ревком не смогли, но заставили его членов бежать в Миллерово. Однако сил у атамана было немного. По сути, его власть держалась на штыках «добровольцев», хотя Корнилов и Алексеев считали такое положение неправильным. Оставив атаману офицерский батальон с батареей, они перешли в Ростов-на-Дону, где проживало до 16 тысяч демобилизованных офицеров. Правда, лишь очень немногие из них пополнили ряды Добровольческой армии, с которой Корнилов и отправился на Кубань, где нашел свою гибель.

Между тем сторонники Донского ВРК стекались под начало бывшего войскового старшины Голубова, который 4 февраля разгромил отряд Чернецова.

Днем раньше Сиверс начал наступление к Таганрогу. Сначала его отряд был побит частями Кутепова, потеряв броневик, орудие и 24 пулемета. Однако грянувшее в городе восстание рабочих вынудило Кутепова отступить к Ростову.

11 февраля, на следующий день после получения от Корнилова письма об уходе Добровольческой армии на Кубань, Каледин собрал заседание Донского совета.

Атаман, подавленный вестью о гибели Чернецова, констатировал, что для обороны Новочеркасска у него имеется всего 147 штыков. И далее объявил, что слагает с себя полномочия.

В два часа дня, после окончания заседания, Каледин ушел в комнату своего брата Василия. Вскоре оттуда раздался выстрел. Вбежавший первым Митрофан Богаевский, по его словам, увидел, что Каледин без кителя лежал на кровати, а на его груди расползалось кровавое пятно. Богаевский поднял пулю и положил ее в карман — наверное, на память.

Многое в этом рассказе вызывает подозрения. Во-первых, брат Митрофана Богаевского Африкан в скором будущем станет донским атаманом, причем на этот пост его продвинет командование Добровольческой армии. Во-вторых, как человек православный, Каледин вряд ли стал бы накладывать на себя руки (кстати, в церкови его, в отличие от бесспорных самоубийц, отпели). В-третьих, он никогда не пасовал перед трудностями, и сложение полномочий атамана вполне могло означать, что он собирается уходить с преданными людьми для дальнейшей борьбы в Сальские степи. В-четвертых, комната Каледина имела два выхода, через которые к нему и мог пробраться убийца. В-пятых, многие свидетели рассказывали, что смертельная рана была у Каледина не на груди, а на виске. В-шестых, не ясно, зачем Богаевский прятал пулю и почему, попав к красным, был отпущен с миром. В-седьмых, совсем не по-каледински было написано прощальное письмо, подлинник которого никто не видел: «Казачеству необходимы вольность и спокойствие: избавьте Дон от змей, но дальше не ведите на бойню моих милых казаков».

В общем, все говорит за то, что Каледина убили, причем не с подачи большевиков. Змеи таились ближе.

Похоронен на Марсовом поле

25 февраля 1918 года, после кровопролитного штурма, отряд Сиверса занял Ростов-на-Дону. Начались репрессии против офицеров и разного рода «буржуазных элементов». Например, протоиерея Часовникова повесили на воротах храма. Впрочем, до этого Сиверс уже оставил о себе мрачную славу в Таганроге. До полусотни офицеров живьем сожгли в печах металлургического завода. Заслуженному генералу Павлу Ренненкампфу выкололи штыками глаза, а потом расстреляли.

Не удивительно, что после таких «подвигов» многие мемуаристы характеризуют Сиверса как психопата, садиста и кокаиниста.

Однако на его революционной репутации это не отразилось. В марте он возглавил одну из пяти украинских красных армий, которые, конечно, не смогли остановить немецкое наступление, но хотя бы символическое сопротивление ему оказали. Он ввел в войсках некое подобие субординации и запретил самочинные отлучки. Именно под его началом начинал свою военную карьеру и будущий «первый красный офицер» Клим Ворошилов.

Украину немцам все же пришлось отдать, а 5-ю красную украинскую армию сократили до размеров Украинской Особой бригады. Существование ее не афишировалось, но на Украину большевики собирались вернуться.

Пока же бригаду использовали для борьбы с новым атаманом Красновым, который объявил Войско Донское независимым государством, дружил с Германией, но сотрудничал и с ориентированными на Антанту «добровольцами».

Бригада Сиверса отбила наступление Краснова на Царицын, после чего была включена в состав 9-й армии Егорова. Рудольфа Фердинандовича раздражало, что его задвигают на вторые роли, но доверенный ему участок обороны он держал твердо.

Последний свой бой Сиверс провел 4 ноября 1918 года, когда руководил отражением казачьей атаки на балашовском направлении. Получив здесь тяжелое ранение, он был отправлен в Москву на лечение. 8 декабря он скончался.

Сиверс не значился в фаворитах у Троцкого, считался представителем «партизанщины» и пользовался слишком большой популярностью у подчиненных. Когда в сентябре, после одного неудачного боя, его отстранили от командования, солдаты чуть не подняли на штыки прибывших для разбора этого дела комиссаров.

Материалы по лечению Сиверса никогда не публиковались, и нельзя исключать, что его попросту «залечили». Зато похоронили честь по чести — на Марсовом поле в Петрограде, со всеми положенными некрологами.

Противостояние Каледина и Сиверса во многом определило исход первого раунда Гражданской войны, закончившегося победой большевиков, но позволившего заложить основы Белого дела. О том, что Каледин и Сиверс совершить не успели, можно только догадываться. Но при всей разнице в биографиях и характерах, есть у них две общие черты — наличие бесспорных военных способностей и мутные обстоятельства смерти. В гражданской войне враг часто наносит удар сзади, а военное дело и политика переплетаются с криминалом.

Подробнее о событиях, приведших к Октябрьской революции см. книгу «1917 год. Очерки. Фотографии. Документы»