В нынешнем году совершенно незамеченным прошло 195-летие Туркманчайского мира. Это событие завершило русско-персидскую войну, по итогам которой в состав Российской империи были включены земли Восточной Армении и создана Армянская область, ставшая предшественницей современной Республики Армения.
Война началась для России не очень удачно, но все изменилось после прибытия в Тифлис генерал-лейтенанта Ивана Паскевича, назначенного в заместители к кавказскому наместнику Алексею Ермолову.

Паскевич прибыл в Тифлис 29 августа, за пять дней до одержанной русским авангардом князя Валериана Мадатова победы при Шамхоре.

Видя в Паскевиче соперника и потенциального преемника, Ермолов, естественно, не хотел давать ему самостоятельного командования, но вся ситуация складывалась против «проконсула» Кавказа. Быть пуделем-заместителем у его ноги Иван Федорович не собирался и стал доказывать, что по букве и духу императорского указа именно он, Паскевич, должен возглавить войска, посланные к занятому противником Елизаветполю (Гяндже).

Наместник в ответ доказывал, что присутствие заместителя со столь широкими полномочиями его «унижает», а заместитель приводил пример, когда Багратион командовал войсками при больном Прозоровском. И вообще, «утешал» Паскевич, наместник «не должен удивляться, что Государь Император прислал меня, ибо рапорты его были таковы, что Государя удивило, что война с Персиею и что неожиданно наши провинции взбунтовались: что сие так удивило, что думали неприятель будет в Тифлисе прежде моего приезда и он с войсками брошенный».

Поклонники Ермолова впоследствии упрекали своего кумира, что он лично не возглавил войска, посланные к Елизаветполю, упустив шанс реабилитироваться за предыдущие неудачи. Некоторые видят здесь доказательство душевного благородства наместника, который великодушно предоставил сопернику стяжать лавры, оставив себе роль Золушки, выполняющей черную неблагодарную работу.

У Ивана Федоровича имелся «козырной туз» – императорский рескрипт, разрешавший отрешить наместника от его должности в случае явного неповиновения, о существовании которого Ермолов, скорее всего, либо знал, либо догадывался. Однако «явного неповиновения» Алексей Петрович не демонстрировал, а Паскевич не собирался принимать «кавказское хозяйство», не убедившись в своей способности с ним справиться. Громкая эффектная победа была самым простым способом завоевать себе имя в этом воинственном крае, а потому он был настроен любой ценой вырвать командование Елизаветпольским отрядом.

Ермолову в этой ситуации оставалось либо углубляться в аппаратную борьбу с Иваном Федоровичем, либо рискнуть и удовлетворить требование Паскевича. Его вероятная победа над персами еще не лишила наместника шанса переиграть соперника на поле бюрократических интриг, поражение же сразу ставило крест на карьере Паскевича и давало Ермолову возможность предстать в ореоле спасителя.

Вечером 1 сентября наместник сообщил Ивану Федоровичу о назначении его командиром Елизаветпольского отряда, а 4 сентября получил предписание, из которого следовало, что, выступив из Тифлиса лишь с частью войск, он должен был по дороге присоединить остальные подразделения и соединиться с Мадатовым имея под ружьем шесть рот карабинерного полка, роту егерей, Нижегородский драгунский полк и восемь орудий. Далее ему предписывалось снять осаду Шушы и, разгромив персов в генеральном сражении, вытеснить их с российской территории за Аракс.

Относительно продовольствия Ермолов сообщил, что отряду выделено продуктов на семь дней, а в дальнейшем вопросами снабжения займется Мадатов (князь уже подряжался создать запасы продовольствия в Шуше, и теперь тамошний гарнизон, едва сводил концы с концами). Кроме того, к Паскевичу назначался в заместители начальник штаба Кавказского корпуса Алексей Вельяминов 3-й – хорошо знавший Кавказ и великолепно подготовленный, преданный Ермолову военачальник.

На следующий день после обеда в сопровождении всего нескольких офицеров Иван Федорович выехал из Тифлиса, успев перед этим расспросить гонца об обстоятельствах Шамхорской победы. Вечером в селении Муганы он принял командование над первыми подразделениями своего отряда. И в этот же день Аббас-мирза, сняв осаду Шуши, двинулся к Елизаветполю.

О том, что на выручку ему идет Паскевич, Мадатов узнал 9 сентября. Бесспорно, фамилия эта была ему известна; возможно, они даже были лично знакомы – в 1810 году Мадатов со своей конницей выручал пехотинцев Паскевича в битве с турками при Батине.

Мадатов осознавал, что именно Паскевич как старший по званию примет командование соединенными силами двух отрядов, и, разумеется, чувствовал себя несправедливо обиженным. Ермолов же не был заинтересован в сглаживании назревавшего между ними конфликта и, сообщая о полномочиях Паскевича, «утешал» Валериана Григорьевича: «Не оскорбитесь, Ваше Сиятельство, что вы лишаетесь случая быть начальником отряда, тогда как предлежит ему назначение блистательное. Конечно, это не сделает вам удовольствие, но случай сей не последний…»

Не удивительно, что, когда утром 10 сентября Паскевич прибыл в лагерь Мадатова и начал разговор с вопроса о продовольствии, пылкий кавказец вспылил, заявил, что не собирается быть провиантмейстером. Иван Федорович сдержался, но осадок в душе, конечно, остался.

Утром следующего дня он устроил смотр и учение войск и снова остался недоволен. В письме императору Паскевич писал: «Нельзя себе представить, до какой степени они не выучены, ибо многие из них не умели построиться из колонны в каре и из каре в колонну – все, что я от них только требовал. Я примечаю даже, что сами начальники находят это ненужным. Слепое повиновение им не нравится, – они к этому не привыкли; но я заставлю их делать по-своему… не знаю, как я пойду с этими первобытными».

Многие историки упрекают Паскевича в лицемерии, сопоставляя этот отзыв с теми восторженными эпитетами, которыми он осыпал кавказские войска позже – во времена Эривани, Карса, Ахалциха. Но, хотя лицемерие и не было совершенно чуждо Ивану Федоровичу, здесь он не только лишний раз бросал тень на распустившего войска Ермолова, но и вполне искренне выражал свои чувства.

Сам Паскевич, хотя и не был поклонником «экзерцирмейстерства», признавал необходимость строевой, а тем паче тактической подготовки, включавшей перестроения из линий в каре, колонны и обратно. В боях с горцами русским войскам зачастую приходилось действовать рассыпным строем, но в крупных сражениях, именно сражаясь сомкнутыми рядами, они ухитрялись громить многократно их превосходящие по численности азиатские скопища.

Однако при Ермолове строевой, не говоря уж о тактической, подготовке уделялось недостаточное внимание, что отчасти объяснялось отсутствием крупных сражений, отчасти же некоторой расслабленностью начальства.

Для прибывшего со столичных плац-парадов Паскевича слабая строевая подготовка наряду с беспорядками в снабжении, отсутствием лазаретов и другими недостатками служила бесспорным доказательством того, что ситуация в Кавказском корпусе неблагополучна, а успехи персов объясняются не одной только внезапностью нападения. И в дальнейшем он со всеми этими недостатками боролся, оценив, разумеется, великолепные боевые качества своих подчиненных…

Учения, устроенные Паскевичем, повторились и на следующий день, а вечером 12 сентября двое армян сообщили Паскевичу, что армия Аббаса-мирзы находится от него менее чем в одном переходе.

13 сентября в 7 часов утра русские войска вышли из Елизаветполя, оставив под городом укрепленный обоз, защищаемый двумя ротами херсонцев.

Пройдя две версты по изрезанной неглубокими, но извилистыми оврагами местности, части остановились, выслав вперед разведку. Вскоре на горизонте появилось двигавшееся плотной массой персидское войско. Забили барабаны, зашелестели знамена, и вскоре эта азиатская толпа начала разворачиваться, обретая некое подобие регулярного строя.

Восемнадцать батальонов сарбазов вытянулись в одну линию с несколькими интервалами, заполненными батареями по 3–4 орудия. Всего у персов имелось 25 пушек, но во второй линии находилось 50 фальконетов, перевозимых на верблюдах.

На флангах пехотного строя двумя небольшими группами расположились примерно 20–25 тысяч всадников. Общую же численность армии Аббаса-мирзы следует оценить в 35–40 тысяч.

У русских при полной штатной численности всех подразделений могло быть около 10 тысяч штыков и сабель, но на практике это число вряд ли превышало 7,5 тысячи. Таким образом, противник превосходил войско Паскевича почти пятикратно.

Свои войска Иван Федорович расположил в три пехотные линии, прикрыв левый фланг азербайджано-грузинской милицией (около 300 человек), а правый – четырьмя сотнями донских казаков под командованием Григория Костина и Василия Иловайского 12-го.

Первая линия под командованием полковника Александра Авенариуса состояла из двух батальонов Ширванского и двух батальонов 41-го егерского полков, разделенных по центру интервалом с 12 орудиями.

Вторую линию образовывали находившиеся под командованием подполковника Ивана Симонича три полубатальона Грузинского и три полубатальона 7-го карабинерного полков при четырех пушках.

Роты, расположившиеся на флангах второй линии, выстроились в каре для более успешного отражения вражеской кавалерии. За второй линией выстроился в дивизионные колонны Нижегородский драгунский полк полковника Ивана Шабельского.

Третью линию образовывали два батальона Херсонского полка при шести орудиях.

Интервалы между линиями (включая построение нижегородцев) составляло 200 шагов. Пехотой командовал Мадатов, артиллерией – Вельяминов. Нижегородский драгунский полк, который Паскевич специально прикрыл пехотой, чтобы его строй не был разрушен налетами вражеской кавалерии, он собирался использовать в качестве козырной карты.

Конечно, все, кто собрался на этом поле, помнили о невероятных подвигах солдат Цицианова, Котляревского и того же Мадатова, но помнили они о недавних персидских успехах, омраченных, впрочем, Шамхором. Что изменилось за предыдущие 13 лет? Какие навыки утратили русские и чему научились персы? За кем останется поле сражения? Никто не мог бы ответить на эти вопросы с полной уверенностью. Не мог на них ответить и Паскевич, до этого никогда не сталкивавшийся с противником, имеющим столь подавляющее численное превосходство. К тому же это было первое генеральное сражение с основными силами вражеской армии, где он выступал в качестве главнокомандующего. И от результата зависела не только его личная судьба, но и ход всей войны, а вероятно, и судьба русской власти на Кавказе.

Вступать в бой противники не спешили. Паскевич с помощью подзорной трубы обозревал вражеское расположение. Сколько прошло времени от завершения развертывания? Вероятно, минут 20–30.

К нему подъехали подполковники Симонич и Греков, заявившие: «Наши войска несомненно окажут чудеса храбрости при атаке, но мы предупреждаем Ваше Превосходительство, что солдаты наши не привыкли к обороне». Паскевич понял, что дальше медлить было опасно: войска перегорали и, кстати, выгорали на солнце. «Который час?» – «Девять». – «Ну так пора, с Богом».

Заговорили орудия. Мадатов объезжал войска, гаркая по-суворовски: «Ребята! Не жалейте сегодня пролить свою кровь за Государя и Россию!.. Помните мое наставление: держитесь час – и неприятель побежит».

Первыми в наступление все же пошли персы. Вперед устремилась конница, причем Паскевич быстро определил, что противник решил нанести удар по его левому флангу.

Историк Василий Потто так описывает этот момент: «К счастью, весь левый фланг оказался прикрытым небольшим, но крутым бездорожным оврагом, который издали не мог быть виден неприятелю. Это обстоятельство неожиданно получило важное влияние на судьбу сражения. Разлетевшаяся во всю конскую прыть толпа как вкопанная стала перед оврагом, – стремительность удара пропала. А между тем на этот пункт сосредоточился огонь целого грузинского батальона».

Однако за конницей показались сарбазы, которые, опрокинув азербайджано-грузинскую конницу, начали теснить находившееся за ним фланговое каре роты Грузинского полка. Снова цитируем недоброжелательного к Ивану Федоровичу Потто: «В это время Паскевич пешком обходил интервалы линий и случайно, в сопровождении одного адъютанта, очутился в толпе беспорядочно бегущей татарской милиции. Его спокойствие и уверенный тон, с которым он обратился к этой разнузданной массе, имели магическую силу. Татары оправились и стали снова строиться».

Но грузинцам на левом фланге второй линии приходилось туго, и в случае, если бы их удалось сбить, персы получали возможность опрокинуть все левое крыло русских и перерезать путь отступления. Одновременно ухудшилась ситуация в центре. Момент был критический, но у Ивана Федоровича еще имелась та самая козырная карта…

Подкрепив левый фланг батальоном херсонцев с четырьмя пушками, он подозвал к себе Шабельского и, указав ему в сторону наседавших сарбазов, лаконично приказал: «Истребите их». Лучшая конница русских устремилась на лучшую персидскую пехоту, успев изрубить противника до подхода вражеской кавалерии. Затем, обогнув овраг, второй эскадрон нижегородцев охватил вражескую кавалерию с флангов и тыла.

Последовала короткая жестокая рубка, и персы обратились в бегство еще до того, как на помощь нижегородцам прибежали херсонцы.

Передав им занятую позицию, Шабельский перестроил своих драгун для новой атаки, теперь уже в сторону центра. Здесь Мадатов приказал снять пехотинцам ранцы и повел в штыковую атаку два батальона из первой и второй линий. Однако двигавшиеся впереди ширванцы столкнулись с упорным сопротивлением сарбазов. В рукопашном бою полегли сражавшийся казачьей пикой подполковник Греков и еще двое штаб-офицеров, но когда в дело вступила вторая линия русских (херсонцы), персы заколебались. Хотя два батальона сражались здесь с восемнадцатью, свою роль сыграла не только хорошая подготовка русских пехотинцев, но и сосредоточенный огонь возглавляемой Вельяминовым артиллерии.

Прибытие нижегородцев стало переломным моментом. Снова цитируем Потто: «Быстрым натиском драгуны проложили себе путь в самую середину уже смятых персидских батальонов, разбрасывая их в обе стороны и опрокидывая все им встречающееся. Соединенные усилия пехоты и конницы скоро решили судьбу сражения и в центре. Регулярные войска, оплот персидской монархии, были разбиты, рассеяны и бежали в беспорядке. Персидская артиллерия, опасаясь русской пехоты, поторопилась взять на передки и в общем бегстве шла так скоро, что драгуны ее и не видали». Правда, еще оставался правый фланг, где, опрокинув казаков, враг почти добрался до Елизаветполя и, выйдя в тыл русских, навалился на небольшие подразделения херсонцев и нижегородцев. Паскевич двинул сюда шесть рот 7-го карабинерного под командованием Клюки фон Клюгенау. Затем прибыл Шабельский с небольшим подкреплением и предпринял во главе нижегородцев еще одну атаку.

Все, что попало под этот ураган, было смято и стоптано, и только изрезанная оврагами местность помешала русской коннице полностью уничтожить врага во время преследования.

Два батальона сарбазов попали в окружение и, окопавшись, продержались до наступления темноты. Им удалось отбить одну атаку русских, но вторая, по-видимому возглавленная Мадатовым, завершилась успехом.

Именно здесь и было взято большинство из примерно тысячи пленных. Потери персов убитыми составили около тысячи непосредственно в ходе сражения и еще около тысячи во время преследования. Количество трофеев оказалось не столь уж значительным – 4 знамени, 1 фальконет и 1 пушка. Впрочем, потери русских выглядели совсем уж ничтожными – убиты 3 офицера (все ширванцы) и 43 нижних чина, ранены – 9 офицеров и 242 нижних чина.

Утром следующего дня Мадатов, взяв с собой полк казаков, два батальона пехоты и четыре орудия, отправился в погоню за неприятелем, пройдя более двадцати верст. Догнать противника не получилось. Перепуганный Аббас-мирза приказал всадникам посадить к себе на коней сарбазов, и уже 17 сентября его разгромленная армия оказалась за Араксом.

14 сентября Паскевич отослал рапорты о сражении государю и Ермолову, но наиболее объективно ход битвы он описал в письме Дибичу, отметив: «Вы не можете себе представить их рассеянность; но догонять было нечем, да и трудно, ибо они так бегут, что трудно их догнать». Впрочем, чтобы не принижать собственную победу, Иван Федорович добавил: «Однако не думайте, чтобы они совершенно дурно дрались; пришли в дистанцию без выстрела, фрунтом открыли батальонный огонь, хотя бы лучшей пехоты, но истинным мужеством были рассеяны».

28 сентября в послании Паскевичу император писал: «Получив от Вас известие об одержанной вами победе, первой в мое царствование, и приемля оную как знак видимой благодати Божьей на нас, мне душевно приятно, любезный мой Иван Федорович, старый мой командир, что предсказание мое вам при прощании сбылось; не менее того я уверен, что, если бы не ваши старание и умение, таких последствий не было б, и, зная это, послал я вас» В конце следовало сентиментальное: «…невольно вспоминаю Вильну и как мы оба, лежа на брюхе, на столах, воевали и спорили до слез! Вот судьба!»

В награду Паскевич получил усыпанную алмазами шпагу с надписью «За поражение персиян при Елизаветполе». А впереди его ждала схватка с противником совершенно иного рода – Ермоловым.