Взятие 195 лет назад крепости Ахалцихе сравнивали со взятием войсками Суворова Измаила. Защитники кавказской твердыни говорили: «Прежде надо снять месяц с неба, а потом уже луну с ахалцихской мечети».
Однако войска наместника Ивана Федоровича Паскевича совершили, казалось бы, невозможное, сначала разбив под Ахалцихе турецкую армию, а затем овладев и самой крепостью.

Штурм граф Эриванский решил проводить после обеда, поскольку по опыту войн с русскими турки проявляли особую бдительность перед самым рассветом. К тому же днем в русском лагере всегда происходило движение, менялся личный состав в траншеях и на редутах, что до известной степени помогало замаскировать подготовку к приступу.

Вечером 14 августа 1828 года при объезде лагеря Иван Федорович обратился к солдатам Ширванского пехотного полка: «А завтра, братцы, город надо взять!» – «Возьмем, ваше сиятельство!» Диалог в стиле Суворова, причем ширванцы у графа Эриванского были такими же любимцами, как и фанагорийцы у графа Рымникского. Паскевич прекрасно понимал, сколь многое будет зависеть при завтрашнем штурме именно от их мужества и упорства.

На следующий день отмечалось Успение Пресвятой Богородицы, приходившееся одновременно и на полковой праздник Ширванского полка. Так что готовились «именинники» к смертельному для многих из них бою, как к празднику.

Утро 15 августа началось с торжественного молебна. Затем для ширванцев был устроен торжественный обед, солдатам подали водку, офицерам – шампанское. Приподнятое настроение царило во всем лагере, и туркам не могло прийти в голову, что сразу по окончании праздника начнется кровавая сеча.

В начале четвертого часа пополудни колонны встали в ружье, затем последовала короткая артподготовка.

Под душевную песню «Ой, во поле липонька стояла» двести «охотников»-ширванцев обрушились на батарею, прикрывавшую подступы к армянскому кварталу. Находившиеся на ней шестьдесят турок дали убийственный залп, сразивший насмерть два десятка штурмующих. Оставшиеся в живых, вскочив в редут, за несколько минут истребили его защитников.

В дело вступила пионерная рота, прорубившая проход в палисаде. Войска ворвались в город и оказались на перешейке перед католическим храмом, да еще под перекрестным огнем, который неприятель открыл из-за оврагов. Из узеньких улочек навстречу мчались оторванные от своего послеобеденного отдыха и очень сердитые турки.

Загорелась страшная схватка. Погибая целыми рядами, русские медленно продвигались вперед. Полковник Иван Бурцев (из сосланных декабристов) с помощью саперов перетащил через палисад две пушки и открыл огонь через головы ширванцев.

Достигнув порога храма, командир Ширванского пехотного полка Афанасий Бородин послал Паскевичу донесение о том, что надеется удержаться в городе, и буквально через несколько минут был сражен пулей. Командование принял Бурцев.

Паскевич наблюдал за боем из лагеря и, увидев пробегавшего с каким-то приказанием ширванца, подозвал его к себе. «Откуда?» – «Из крепости, ваше сиятельство!» – «Ну что, каково там?» – «Жарко, ваше сиятельство». – «А что турки?» – «Да трудно с ними справиться, упрямятся, ваше сиятельство». – «Знаю, они молодцы, не поддавайтесь ребята». – «Молодцы-то молодцы, ваше сиятельство, да чего они бьются-то? Ведь знают, что мы назад не попятим».

Пока сгрудившиеся на узком пространстве ширванцы бились с ахалцихцами стенка на стенку, в каком-то десятке шагов за их спинами пионеры возводили прикрытия для орудий. Перед заходом солнца пять легких пушек чуть ли не в упор начали расстреливать неприятеля.

Около 6 часов вечера Бурцев предпринял атаку, завершившуюся взятием церкви. Установленный на кровле храма «единорог» усилил огонь русской артиллерии. В пересекавшем город овраге разгорелась рукопашная схватка. В дело вступали егеря, эриванцы, херсонцы. Прорубив еще один палисад, русские прорвались в мусульманскую часть города, где и началось самое ужасное – бойня на узеньких улицах и внутри зданий. Темнело, и картины битвы освещались пламенем подожженных домов.

Ожесточение было взаимным. Приведем фрагмент из труда историка Василия Потто: «Ширванец, ворвавшийся в дом, наткнулся на двух турок, еще не успевших зарядить свои ружья, и мгновенно заколол одного, но другой уклонился от удара и сам нанес ему жестокую рану кинжалом в бок; в это время подскочила молодая турчанка с обнаженной саблей, и удар, моментально нанесенный ею, был так силен, что перерубил толстую перевязь, на которой висел солдатский подсумок, и причинил ширванцу страшную рану. Солдат имел еще силу, чтобы заколоть обоих, но и сам он, изнемогая от двух тяжких ран, упал в той же сакле. Товарищи нашли его еще живым и понесли на перевязку. «Эх, брат, не стыдно ли, баба свалила», – заметил ему один из ширванцев. «Дура, братцы, баба-то, – проговорил умирающий, – не знает, где надо рубить, пожалела солдатской головы да свою и оставила». И целый ряд подобных сцен, полных ужасов, смерти и нечеловеческого возбуждения, следовал один за другим. В одной мечети сгорело до четырехсот человек защитников. В Ахалцихе был настоящий ад, способный потрясти самые железные нервы».

Отсен-Сакен и Корганов с батальоном егерей двинулись к Каю-Дагу и, найдя там лишь нескольких защитников, без труда заняли башню, развернув находившиеся на ее площадке пять орудий в сторону турок. Противник отошел в Верхнюю крепость. Ночь и общая усталость прекратили сражение.

Утром толпы стариков, женщин и детей, потянулись в русский лагерь на Северных высотах, просить пощады. Их приняли, накормили, что дало повод начать переговоры. С новых позиций русские имели возможность за пару дней уничтожить Верхнюю крепость огнем артиллерии. Понимая это, Киос Магомет просил пятидневного перемирия. Паскевич давал пять часов. Переговоры продолжились, и соглашение было достигнуто. Турецкий гарнизон отпускался при условии сдачи всех знамен, артиллерии и ручного оружия.

В 8 часов утра Паскевич торжественно въехал в Ахалцихе. Мимо него проходили обезоруженные противники, многие вместе с детьми, женами и родителями. Луна, сбитая русским ядром с вершины мечети, лежала на земле, что, конечно же, заставило вспомнить о гордых словах ахалцихцев.

Проезжая вдоль строя своих войск, Иван Федорович остановился перед ширванцами: «А много ли вас, ребята, осталось?» – «Штурма на два достанет, ваше сиятельство!» Ширванский полк действительно потерял убитыми и ранеными треть своего состава, общие же потери составили 62 офицера и более 600 нижних чинов.

Потери обороняющихся оценить труднее, но они были значительнее: из 1800 лазов погибли 1300, их 400 вражеских артиллеристов – 350, из 100 янычар – все. Горожан погибло около трех тысяч.

В приказе по войскам Паскевич не жалел восторженных красок: «С чувством живейшей признательности благодарю вас, храбрые товарищи. В продолжение двадцатидвухлетней боевой моей службы много я видел войск храбрых, но более мужественных в сражении, более постоянных в трудах – не знаю. Деяния ваши останутся незабвенными в потомстве. Честь и слава вам, победители!»

Император наградил Паскевича орденом Св. Андрея Первозванного и назначил его шефом Ширванского пехотного полка. 11 сентября по этому поводу был отслужен торжественный молебен, а затем сам Иван Федорович, генералы, офицеры, местные беки и Ширванский полк в полном составе пировали за накрытыми на равнине перед городом столами. Паскевич произносил тосты, вызывавшие общие и, как правило, искренние восторги.

Предшественник Паскевича на посту наместника Ермолов когда-то шутя называл ширванцев по аналогии с любимым соединением Юлия Цезаря «десятым легионом». С 1828 года они сами стали именовать себя «графцами».

При оформлении статьи использованы фото Леонида Потехина