Холодная война — период крайней напряженности в международных отношениях США и СССР. Стремление СССР к паритету в военной области крайне обескровило Советскую экономику. Были израсходованы колоссальные средства на вооружение и науку. Это, естественно, самым серьезным образом влияло на жизнь простых людей — как гражданских, так и военных. Я, сегодняшний пенсионер, стал свидетелем военной составляющей борьбы этого времени. Новая земля оказалась на первой линии обороны в холодной войне между блоками. Необходимо было срочно провести испытания имеющегося ядерного арсенала и нового термоядерного вооружения вместе с его носителями. Все это нужно было сделать быстро и с возможно минимальными затратами, пренебрегая погодными условиями, бытовой неустроенностью и медицинской составляющей.

БЕЗЛЮДНАЯ, ДИКАЯ ТУНДРА

В 1957 году с Новой земли было срочно выселено в город Архагельск сто четыре ненецких семьи. А в 1958 году был испытан относительно небольшой арсенал ядерных запасов.

Поскольку любые сведения о Новой земле являлись строжайшей тайной, ни пресса, ни радио и телевидение, ни кино, даже по прошествии многих лет, не освещали военную службу в условиях ядерных испытаний, в суровых заполярных погодных условиях. Возможно, ядерные испытания в атмосфере 1961-62 годов на Новоземельском полигоне устранили угрозу третьей мировой войны, благодаря чему мы и сейчас живем в мире.

К сожалению, в наше время уже мало осталось людей, которые участвовали в этих мероприятиях как солдаты, поэтому мне хочется поделиться своими воспоминаниями о службе на Новой земле в качестве радиста ПВО призыва 1959-62 годов, когда был испытан основной термоядерный арсенал в атмосфере — 247 мегатонн. После этого испытания в воздухе были запрещены.

Перед армией я работал фрезеровщиком на Онежском тракторном заводе. После работы ходил заниматься допризывной подготовкой, изучал азбуку Морзе. Вдруг, не закончив это дело, 13 июня 1959 года нам срочно организовали экзамены, отправили по врачам, уволили с работы. 15 июля — переодели, посадили в двухосный товарный вагон с нарами и двумя зарешеченными окнами, и увезли в неизвестном направлении, останавливаясь лишь в глухих тупиках. Так мы оказались в гарнизоне Исакогорка, что рядом с Архангельском.

Две недели ели сечку, ожидая корабль на Новую землю. 3 июля, спустя двое суток, после изматывающей качки, причалили к так называемому порту Белушка. Снег еще лежал между сопками и на северных склонах. Поселили нас в заранее подготовленную сорокаместную палатку с буржуйкой. 4 июля у меня был день рождения — исполнилось 19 лет. Ночью я проснулся, было так неспокойно на душе, ведь дома я всегда его отмечал, мне дарили подарки. Вышел на улицу, а там полярное солнце. Это и стало для меня подарком.

Охрана гарнизона и аэродрома состояла из трех зенитных батарей и истребителей-перехватчиков, а с моря — из базы подводных лодок и кораблей в летнее время. Я попал служить в отдельный зенитный дивизион, на вооружении которого были стомиллиметровые зенитные орудия. Сержантский состав, то есть ближайшие командиры, были с Украины. Вспоминаю их с благодарностью. Они научили нас военной профессии, не унижая достоинства.

Казармы и вообще все постройки были легкие, щитовые, посреди тундры. Все условия жизни в них были полностью автономны. В каждом строении свой отопительный котелок, работающий на угле. Электроэнергию выдавал круглосуточно работающий дизельный генератор. Вода из снега. Перед тем как идти на боевое дежурство, нужно было заготовить уголь, который свален на улице, смерзшийся и занесенный снегом. Почти каждо-дневная метель с мелким, всюду проникающим снегом — норма для Новой земли. Ломом кусочки отбиваешь, их тут же заносит. Наощупь руками кладешь вместе со снегом в ведро, которых нужно не менее десятка, прежде чем принять дежурство на радиостанции. Баню топили с раннего утра, но пол все равно до конца не отмерзал. Белье всегда выдавали сырое. Сушили своим телом.

Столовая стояла отдельно. Перед нарядом по кухне тоже нужно было заготовить уголь и старые покрышки для растопки печи. Кормили хорошо и вкусно — это было единственное удовольствие. Для дополнительного пайка в частях создавались команды для отлова гольца из внутренних озер, для отстрела гусей, для сбора яиц кайры. Радисты ни в какие команды не включались, так как все подчинялось боевому дежурству и тренировкам. В апреле 1960 года артиллерийский дивизион расформировали, для того чтобы на боевое дежурство поставить зенитные управляемые ракеты самонаведения. Новая земля и земля Франца Иосифа того времени представляла собой передовую линию обороны от самолетов и кораблей НАТО, а войсковая часть, в которую меня перевели, являлась основным информационным звеном этой обороны. Мне предстояло нести службу на приемном центре ПВО. Это был отдельный щитовой домик площадью примерно семьдесят квадратных метров, оснащенный высокочувствительными радиоприемниками того времени. Он был расположен в трех километрах к северу от Белушки, где была наша казарма. Мы уходили на дежурство на сутки через сутки. Там шесть часов работали с постами ПВО, шесть часов отдыхали в маленькой комнатке, где умещались четыре двухъярусные кровати, где только спали и ели на коленках. Зимой делали себе конверт из одеял, шинелей, заползали туда с головой и как в берлоге спали. Будят на дежурство, снег с конверта стряхиваешь и идешь работать.

В пятистах метрах через «долину смерти» — так она называлась, потому что там периодически терялись и замерзали люди — была казарма и столовая другой части. Из этой столовой нам в термосах приносили еду, когда не было пурги, а когда была, мы переходили на сухой паек и сухари. Тогда смена не приходила, и наша работа с постами продолжалась до снятия штормового предупреждения. В один из таких дней, когда все устали от сухарей, ребята упросили меня разрешить сходить за горячей пищей. Однако к контрольному времени их не было. По страховочному тросу я спустился вниз сопки, но примерно в середине долины трос оказался оборван. Меня охватил ужас, что из-за меня трое моих ребят пропадут в этой безлюдной, дикой тундре. Не видно было даже своих ног, а голос тонул в этой мгле. Я вернулся, уже поднял телефонную трубку, чтобы вызвать тревожную группу, как вдруг открылась входная дверь. Мы плакали — от счастья, что они дошли. Случаи гибели людей из-за непогоды были каждую зиму. Реальную опасность для жизни создавали белые медведи, которые подходили к отдельным строениям.

Место, где был расположен приемный центр, было высоким, а окна выходили в сторону залива, поэтому мы всегда видели, когда в Белушку пробивается ледокол, а за ним и первое судно, а также первое солнце. Тоже бальзам на душу…

ПЯТИ ПРОЦЕНТАМ ЛИЧНОГО СОСТАВА ЖИЗНЬ НЕ ГАРАНТИРУЕТСЯ

Я думаю, что в то время воспитать человека, как патриота своей Родины, было значительно легче, чем сейчас. Мы выросли в послевоенные годы, постоянно преодолевая трудности почти во всем. Была стройная система государственного воспитания: октябрята, пионеры, комсомольцы. Все построено на лучших человеческих качествах. Каждому внушали, что наше государство — самое лучшее и сильное. Попав в армию, да еще на Новую землю, мы увидели, что это не игрушки, реально ощутили необходимость здесь быть. Мировая конфронтация не просто была в печати и на радио, мы каждый день это отслеживали непосредственно в экстремальных условиях. Иностранные дальние бомбардировщики и самолеты-разведчики почти каждые сутки тревожили все службы ПВО. Однако ни разу им не удалось проникнуть к нашим границам. Радиолокатор был глазами, радист — ушами армии тех лет. Информация предопределяла успех дела. В Армии внешним признаком профессионализма являлся значок классности: третий, второй, первый. К июлю 1961 года у меня был уже первый класс, однако мы продолжали усиленно тренироваться по специальности, так как предстояли испытания термоядерного оружия в воздухе. Мне предложили вступить в Коммунистическую партию, и я это сделал совершенно осознанно перед началом одной из самых больших серий ядерных испытаний.

От старослужащих мы знали, что в 1958 году какие-то ядерные устройства взрывали, но большей информацией никто не владел, так как все офицеры заменились. Приказали заклеить бумажными полосками все окна, как делали во время войны. На приемном центре протаскивали резервные антенны по тундре, принимали учебный «воздух» с большим количеством целей, работали и бегали в противогазах и прочее. Однажды, это был сентябрь, построили роту связи и зачитали приказ об участии в учениях по испытанию атомного оружия. В конце приказа были слова о том, что пяти процентам личного состава не гарантируется жизнь.

Все сразу, конечно, поняли, что это не игра. Откуда-то появились подлецы. Лично у меня был заменен противогаз. Мне в сумку сунули больший номер, украли плащ-накидку. Все это, конечно, потом заменили и пополнили, однако чувство самосохранения сыграло свою роль. Люди реально испугались. Первый ядерный взрыв был назначен на 12 дня. Я в эти сутки не дежурил, а был в казарме. Нас завели между двух небольших сопок. Положили на землю вниз лицом. Естественно, мы лежали и нервно посматривали на часы. Но 12 уже прошло, а ничего не происходило. Вдруг кто-то не выдержал, поднялся и закричал, что видит гриб. Все немедленно вскочили на ноги и стали наблюдать, как он разрастается. Будто какой-то невероятной мощнос-ти насос тянул в заоблачную высь все, что попадет. Это было величественное и красивое зрелище. А ударной волны все не было. Только спустя минут пять началась канонада, хотя взрыв был один. Это накладывались удары, отраженные от сопок.

Этот первый взрыв был относительно небольшой мощности. Говорили, что пробуют старые запасы. Все несколько успокоились, что не так все страшно, но даже интересно и красиво. С этого дня нас никуда больше не прятали.

Интенсивность испытаний была очень высокой. Взрывать термоядерные бомбы продолжали с нарастанием мощности, а также с изменением высоты над землей. Очень большую роль для нашей безопасности тогда играла погода. Нас ни разу не накрывала радиоактивная туча. Однако однажды в гарнизоне началась паника, потому что туча пошла на Белушку, но этот циклон прошел рядом, лишь немного задев гарнизон. Дозиметристы стали измерять уровень радиации при входе в казарму, когда мы возвращались с приемного центра, а при дожде приказывали надевать плащ-накидки. О полученной дозе умалчивали.

Я не видел, чтобы куда-нибудь записывали. В Белушке тогда заработал дезактивационный центр на основе бани, где производили дезактивацию людей и обмундирования.

СМЕРТОНОСНЫЙ ГРУЗ

Из средств доставки атомных бомб, в основном, использовались самолеты-бомбардировщики ТУ-16. Происходило это так. Сначала район бомбометания облетали истребители, проверяя, фотографируя всю обстановку на земле, воде, затем к месту сброса летели два ТУ-16. Один нес бомбу, другой сопровождал и на подходе к точке уходил вперед. Бомба сбрасывалась на парашюте. Самолеты на предельно возможной скорости успевали уйти километров за восемьдесят-сто от точки сброса.

В момент взрыва связь исчезала минут на двадцать-тридцать, в зависимости от мощности заряда и погодных условий. Тогда мы иногда выходили смотреть на взрыв… Самую нижнюю часть с нашей сопки было не видно, но сосущий все столб и разрастающийся гриб просматривался прекрасно.

Описать зрелище просто невозможно. Все клокочет и растет в объеме, будто нет этому предела. С расстояния в сто километров можно было смотреть даже на бело-желтую вспышку, которая охватывала все вокруг так, что не было границ этому свету. Затем начиналась борьба за связь, потому что в различные районы от эпицентра устремлялись мелкие летательные средства для фотографирования, съема данных с различных датчиков. Самолеты НАТО тоже делали попытки подлететь как можно ближе, если позволят. Ни военнослужащие, ни службы информации ПВО не имели права покинуть свои служебные места ни при каких обстоятельствах, какой бы мощности ни был ядерный взрыв. Напряжение слуха было запредельным. Мы из кожи вон лезли, чтобы получать информацию и контролировать все перемещения — не только свои, но и иностранные цели. Кажется, одним из самых нервных испытаний был пуск баллистической ракеты, как нам сказали, из района Семипалатинска, с ядерным зарядом на наш полигон. Мы тогда не знали, что это можно сделать с такой точностью.

Представляли себе, что совершить ошибку на какую-нибудь десятитысячную долю процента вполне вероятно, поэтому нервничали все, кто был посвящен в это дело. При этом была поставлена задача для ПВО — на излете ракеты в течение 3 минут успеть ее провести и «учебно» уничтожить. Все-таки каждый участник этой цепи должен сработать очень оперативно и профессионально... Все получилось на пять баллов. Ракета взорвалась в расчетной точке. Однако меня до сих пор не покидает мысль, как же можно было взять на себя такую ответственность, чтобы через весь Союз запустить такой смертоносный груз, хоть и небольшой мощности.

А мощности взрывов продолжали наращивать. Пошли пяти-, затем десятимегатонные, а во второй половине октября — два взрыва по двадцать пять мегатонн. Нашему подразделению приказали вырыть себе капонир для укрытия. Каждый, кто хоть раз пробовал вскрывать новоземельский грунт с вечной мерзлотой, знает, что быстро выкопать что-то ломиками и лопатой очень проблематично. Вырыли мы всего по плечи, потом вертикальный бревенчатый сруб засыпали этой же щебенкой.

Вдруг по нашим приемникам услышали выступление Хрущева: «Мы можем испытать и стомегатонную бомбу, но боимся разбить стекла в своих же домах, поэтому испытаем пятьдесят». Невроз достиг своей критической точки.

Наконец настал тот час. Я был старшим на смене. Внешне процедура была прежней, только вместо ТУ-16 летели тяжелые стратегические бомбардировщики ТУ-95. С точки Смидовичи стали поступать сообщения: «Прощайте, я такой-то, сообщите туда-то». Мы отвечали тоже открытым текстом. Никто никого уже не боялся. В этот раз смотреть не выходили, а смиренно ждали ударную волну. Никаких разрушений у нас не оказалось, а тот капонир, что мы построили, завалился. Хорошо, что людей успели вывести. Когда восстановили связь, открытого текста будто и не было. Используя нашу нелегальную кодовую таблицу, узнали, что у них повредилась крыша и стена. Людских потерь не было. Это сейчас существуют подземные бетонные укрытия и прочее, а тогда приемный центр, в котором велась вся информационная круглосуточная работа, находился в легком щитовом доме, расположенном на сопке посреди тундры. Из защитных средств — противогаз и бумажная накидка.

В 1958-м году провели двадцать четыре ядерных воздушных взрыва. В1961-м и в 62-м годах — пятьдесят девять, которые по мощности превзошли все НАТОвские вместе взятые почти в два раза.

НОВОЗЕМЕЛЬСКОЕ БРАТСТВО

В конце службы немного повезло, когда мне единственному была предоставлена возможность после боевого дежурства ходить на занятия подготовительной группы для поступления в институт, которая впервые была там организована. И вот настал день демобилизации. Провожали меня на корабль все свободные от службы ребята. В связи с поступлением в институт, я был первым из нашего призыва, покидавшим эту неласковую землю. Не верилось, что эти долгие три года прошли. Многие не скрывали слез, хотя нам было по 22 года.

В Ленинграде я поступил в институт связи имени Бонч-Бруевича. И вот она, эта мина замедленного действия... Постепенно начались кровотечения из носа и десен, появились сильные головные боли, и жизнь пошла на обезболивающих, о которых раньше я ничего не знал. Во время академического отпуска — поликлиника, санаторий, однако институт пришлось оставить. Вся последующая жизнь была направлена на борьбу за здоровье, не только свое, но и своей семьи. К сожалению, болячки участников этих событий переносятся и на последующие поколения.

Такие люди, как я, разъехались по всей стране и растворились среди 240 миллионов граждан Советского Союза. Секретность не позволяла людям сказать врачу об истоках болезней. Никто нами больше не интересовался. Очень удобно таким образом спрятать проблему. Однако не все военачальники отнеслись к своим подчиненным так. Особенное уважение у меня сложилось в отношении моряков. Они создавали союзы, где выдвигали свои требования.

В результате появилась государственная организация: «Комитет ветеранов подразделения особого риска». Изначально комитет предназначался для выявления таких ветеранов, однако вскоре превратился в место сбора документов, которые люди добывали долгими годами, случайно узнав о существовании такой организации. Не обошлось без волокиты, массы судебных разбирательств. Офицерам было легче. Многие документы, доказывающие пребывание и службу на Новой земле в зоне полигона, у них были, а у солдата — лишь «военный билет», в котором значился только номер воинской части. Но нужны были документы непосредственных участников... Это слово — «непосредственных» — имеет очень широкий смысл, если не подкреплено необходимыми юридическими критериями.

Но ответы на запросы приходили из комитета совершенно не юридические. Как, например, мне: «Радисты ПВО никогда не включались в списки». Возможно, по сегодняшним критериям такие, как я, и не считаются ветеранами подразделения особого риска, но это, по меньшей мере, не честно. Сейчас мне 70 лет, с момента увольнения прошло уже 48, но из головы эта служба не выйдет никогда. Слишком сильно она повлияла на судьбу и здоровье.

Мою больную память очень сильно освежил Интернет. Информация из этого всемирного источника помогла увидеть сегодняшнюю Новую землю. Адрес ее — уже не просто номер воинской части, а муниципальное образование Новая земля со своей столицей в Белушке. Там теперь есть все признаки города: гражданские люди, жилые добротные дома, школа, детский садик, больница, культурный и спортивный центр, теплоэлектроцентраль. Теперь это не передовая линия обороны, ее практически нет. На одном из новоземельских сайтов, по приглашению администратора — кстати, тоже отслужившего на Новой земле всего несколько лет назад — я открыл блог: «Воспоминания радиста ПВО призыва 1959-62 годов». Надеялся найти однополчан. К сожалению, никто не откликнулся. Это наводит на печальные мысли…

Однако нашел новых друзей-новоземельцев, которые служили там в восьмидесятые годы. Они рекомендовали мне написать статью о тех временах, когда Новая земля была испытательным полигоном, когда был поставлен ядерный щит, который защищает мир до сих пор. Новоземельское братство — это нечто особенное, потому что каждый, кто там оказывался, обязательно остро испытывал чувство опасности, кото-рая подстерегает каждого на этой земле, но при этом объединяет.

В годы существования Советского Союза всем, кто служил офицером на заполярных отдаленных островах, полагалась двойная зарплата, двойная выслуга лет, двойной отпуск, улучшенное питание, санаторное лечение и другие льготы. Солдат, конечно, не имел ничего. Однако годы пребывания в армии за Полярным кругом в двойном размере входили в стаж работы и учитывались при уходе на пенсию. Была хоть какая-то компенсация за все невзгоды. Там у солдата не было личной жизни совсем, а это три длинных, мучительных года. Когда в 1990-х страна была в развале, и не хватало средств жизнеобеспечения, все эти льготы отменили, а службу в армии вообще перестали считать работой и исключили из общего стажа работы. Но теперь эту несправедливость необходимо исправить в отношении бывших военнослужащих, находившихся на территории атомного полигона в период и после испытаний термоядерного оружия.

Реально искать их, чтобы хоть что-то для них сделать…