23 февраля 1917 года в Петрограде начались волнения, приведшие к отречению от престола дома Романовых и последующей вакханалии, торжественно именуемой Февральской революцией. Мы не будем разбирать ни причин, ни последствий этих событий в мировом масштабе – просто рассмотрим факты воздействия февраля 1917-го на Балтийский флот.

После Февральской революции российские корабли в своем большинстве заменили Андреевский флаг красными флагами различных оттенков и разной формы. С подачи Центробалта флот стал называться Свободный Флот Российской Республики. Невдомек было сознательным революционерам, что поднимали они над своими кораблями государственный флаг далекого восточно-африканского султаната Занзибар.

Так как же воспользовались свободой угнетенные матросы русских линкоров и крейсеров, всю войну «героически проливавшие кровь» в базе Гельсингфорса (нынешнего Хельсинки)? После начала войны русское командование блестяще провело минные поставки на Балтике, обезопасив Финский залив от прорыва германского флота. Кое-какие минусы имелись. Из-за оставленных для своих нужд узких и мелких фарватеров в боевых операциях принимали участие за редким исключением лишь эсминцы, канонерские лодки, тральщики и подводные лодки. Вся ударная сила флота – линкоры и мощные крейсеры – стояла в финляндских шхерах, и команды дурели от безделья, поглощая тоннами усиленный паек.

В сохранившихся до наших дней в архивах ВМФ письмах балтийцев декабря 1916 – января 1917 годов ну никак не звучали мольбы людей, замученных царской флотской повинностью. Изъяли эти «сочинения» флотские цензоры только за лишнюю матросскую болтливость о кораблях – где стоят и почему бездействуют. На кормежку жалоб не было, на кровь войны – тоже. Зато несколько раз встречались строчки о лыжных прогулках, организованных для корабельных команд. Оказывается, был приказ адмирала Андриана Непенина два раза в неделю отправлять всех, не задействованных по службе, на эти самые лыжные прогулки – видимо, чтобы не застывала матросская кровь на зимовке.

Пропагандисты всех мастей усиленно разлагали экипажи революционной романтикой и мечтами о всеобщей справедливости. К 1917 году флот с помощью германской агентуры был подсажен на бесплатный кокаин. Отсюда, из финских баз, пошел по кораблям «балтийский чай» – адская смесь спирта и кокаина. Впрочем, кокаин наркотиком тогда не считался и свободно отпускался без рецептов в любой аптеке как средство от головной боли, упадка сил, нервного расстройства и усиленно рекомендовался женщинам в критические дни.

На окраине Хельсинки есть небольшая православная церковь Ильи Пророка. Внутри этой церкви, слева от резного иконостаса, выполненного, кстати, Юрием Ильичом Репиным, сыном великого художника, на стене – четыре серебряные пластины, образующие крест. Это Морской Крест – памятник офицерам Российского флота, похороненным в Финляндии. На нем фамилии более ста человек. И для многих из них датой ухода из жизни стали первые дни марта 1917 года.

1(14) марта на кораблях Балтийского флота, стоящих в его главной базе – Гельсингфорсе, было объявлено о падении монархии в России и переходе власти к Временному правительству. 2(15) марта, в день подписания отречения императора Николая II, российские газеты сообщили: «Свершилось. Великая Русская Революция произошла. Мгновенно, почти бескровно, проведенная гениально». Но уже на следующий день в Гельсингфорсе произошли события, перечеркнувшие это восторженное сообщение. Видно, сглазили.

Вечером 3 марта во время ужина командующему Балтийским флотом вице-адмиралу Непенину доложили, что на линкорах второй бригады «Андрей Первозванный» и «Павел I» слышна ружейная стрельба и подняты красные флаги. Там началось избиение офицеров.

Первой жертвой на «Андрее Первозванном» стал вахтенный офицер лейтенант Бубнов. Он отказался дать разрешение поднять на корабле красный флаг вместо Андреевского, отказался выполнить требование матросов сдать вахту другому офицеру. Разгневанной толпой Бубнов был поднят на штыки. Это послужило началом расправы с офицерами корабля. На трапе «Андрея Первозванного» был застрелен и начальник второй бригады линкоров контр-адмирал Небольсин. Участник Русско-японской войны 1904–1905 годов и Цусимского сражения, во время которого был ранен в голову, плечо и правое колено. После гибели командира принял на себя командование крейсером первого ранга «Аврора» в Цусимском сражении и успешно вывел корабль в порт Манила, тем самым спас его. Это был тот самый контр-адмирал Небольсин, чье имя носит один из мысов Японского моря.

Дадим слово академику Лихачеву: «К марту 1917 года Гельсингфорс являлся основной базой российского Балтийского флота. Именно он представлял собой основную угрозу Германии. Немцы делали все, чтобы разложить его изнутри. Они завозили туда морфий кораблями, а их белокурые агенты, под видом финнов, успешно распространяли его среди матросов. Убив однажды, эти матросы уже не могли жить без крови, поэтому, убив своих командиров, они расправлялись и с их семьями в России. Опьяненные своей безнаказанностью, они шли зверствовать на фронтах Гражданской войны, и белые офицеры в плен их не брали…».

Кровавые расправы происходили и на «Павле I». В эту ночь было убито шестнадцать офицеров, некоторые – с особой жестокостью. Днем 4(17) марта вооруженные матросы сняли командующего флотом и его флаг-офицера со штабного судна «Кречет» и под конвоем повели на митинг по случаю приезда в Гельсингфорс членов Временного правительства. На выходе, в воротах военного порта, вице-адмирал Непенин был убит выстрелом в спину из толпы. Позднее эту «революционную заслугу» приписал себе бывший унтер-офицер береговой минной роты Петр Грудачев. В «Анкете моряков-участников революции и Гражданской войны», хранящейся в Центральном военно-морском музее в Санкт-Петербурге, он подробно описал, как стрелял в спину командующего вместе с тремя другими матросами. Кроме адмирала, в этот день были убиты еще семь офицеров. На следующий день, 5(18) марта, на территории военного порта в Свеаборге был убит командир порта генерал-лейтенант флота Протопопов – и тоже выстрелом в спину (традиция такая, революционная). А заодно – и оказавшийся рядом поручик корпуса корабельных инженеров Кириллов.

В Российском государственном архиве военно-морского флота в Санкт-Петербурге хранится любопытный документ: «Список офицеров и чиновников, выбывших в связи с переворотом». По данным этого списка, в первые дни марта в Гельсингфорсе было убито 39 офицеров, ранено 6, без вести пропало 6. Четверо офицеров покончили с собой.

Расправы продолжались и позже, хотя уже не носили массового характера. Последней вспышкой насилия в период власти Временного правительства стал расстрел в августе 1917 года четырех молодых офицеров с линкора «Петропавловск», отказавшихся выполнить требование судового комитета (в свою очередь, выполнявшего требование Центрального комитета Балтийского флота – Центробалта) дать подписку о верности Временному правительству и неучастии в так называемом «корниловском мятеже». В августе же в Гангэ был утоплен командующий Подплавом Балтфлота контр-адмирал Владиславлев.

Всего по архивным документам удалось установить сорок восемь фамилий погибших. Еще одиннадцать были взяты из списка, составленного для Морского креста-памятника Ильинской церкви в Хельсинки бывшим капитаном второго ранга российского императорского флота Дараганом. Он чудом остался жив в «мартовские иды» 1917 года: сидел в одиночке Нюландской тюрьмы в Гельсингфорсе, когда открылось окошко и заглянувший в него матрос громко сказал своим спутникам: «Это наш старшой с «Андрея», он хороший, проходи дальше!» Так кто-то из команды «Андрея Первозванного» спас от расстрела своего бывшего старшего офицера, несмотря на то, что про него говорили, что он «жал» команду.

Вероятно, эти расправы были организованы и спровоцированы германской разведывательной агентурой, действовавшей через большевистские организации. Особенно сильно ее влияние было в Кронштадте и Гельсингфорсе. В эти дни со штабного корабля «Кречет» были похищены секретные оперативные документы, в том числе кальки минных позиций. Многие из арестованных офицеров просидели в тюрьмах до 1918 года и после были расстреляны или утоплены в баржах в Финском заливе как заложники во время проведения красного террора. Жертвой этого террора в 1918 году стал адмирал Скрыдлов (еще в 1877 году руководивший первой атакой минного катера на турецкие корабли), а в 1919 году – руководитель сражения за Моонзунд и участник Ледового перехода вице-адмирал Бахирев.

Современники описывают февральское восстание в Кронштадте как «бунт диких зверей, которые набросились на своих укротителей»: «эти печальные события в Кронштадте разразились потому, что там было много штрафованных и других матросов, которых никто не хотел брать на суда как негодный элемент. Словом, отбросы флота. Между ними и офицерами были чересчур натянутые отношения, и, когда «укротители зверей» остановились в некотором замешательстве в начале движения, звери бросились на них и растерзали. Кровь опьянила их, они осатанели».

Красный мичман Федор Раскольников утверждает, что, по его мнению, «когда начальство списывало матросов с кораблей и отправляло их в Кронштадт, они рассматривали это назначение как самое тяжкое административное наказание. В их представлении остров Котлин был так же ненавистен, как остров Сахалин – это мрачное убежище ссыльных и каторжан».

Контроль контрразведки над военно-морской базой в Гельсингфорсе осложнялся и тем, что этот город находился в Великом княжестве Финляндском, которое фактически являлось полунезависимым государством, входившим в состав Российской империи лишь формально. Ряд современников указывают на активную деятельность германской агентуры в Гельсингфорсе, а также в прибалтийских городах – Ревеле и Риге.

В мемуарах бывшего кайзеровского генштабиста Ганса Куля «Разведка и штаб», вышедших в Берлине в 1920 году, приводятся материалы германского Генштаба, датированные 12 марта (по европейскому календарю), где говорится, что русская эскадра в Гельсингфорсе никак не отреагировала на события в Санкт-Петербурге, поэтому следует через агентуру «распространять сведения, что русские солдаты на фронте и в столице поддерживают выход из войны». Более того, Генштаб потребовал у разведки через ее «шведскую организацию» (это, видимо, резидентура) найти «верные способы» раскачать ситуацию.

А о том, что «верные способы» были найдены, можно прочитать в книге «Размышления о характерах людей, прошедших революции и войны», изданной в Копенгагене в 1936 году. Ее автор – бывший «криминал-полицай» (вначале российский, а потом финляндский) Урхо Лиссанен, переехавший после отправки на пенсию в Данию и решивший под конец своей жизни рассказать о пережитом.

Немцы в марте 1917 года, читаем у него, применили «методы слухов и провокаций, используя для этого достоверные данные о том, что в Петербурге недовольные рабочие свою злобу выместили на полиции». В Гельсингфорсе, по информации Урхо Лиссанена, германская агентура распространяла «вымышленные списки офицеров, состоявших на службе в охранном отделении». «Командование отпускало матросов на митинги, а там они слышали это вранье, придуманное в Берлине... И ведь верили тому, чего не могло быть в принципе», – сокрушается старый полицейский. Верили...

Вот и в показаниях капитана первого ранга Георгия Гадда встречаем такие строки: «Когда происходили вышеописанные события на «Андрее Первозванном», на соседнем «Павле I» наблюдалась картина еще ужаснее. Бунт вспыхнул с того, что был поднят на штыки штурманский офицер лейтенант Ланге, якобы за то, что числился агентом охранного отделения. В действительности, конечно, ничего подобного не было». Клевета очевидная, господа офицеры жандармам руки не подавали, в Офицерские собрания не приглашали и даже не могли сесть с ними за один столик в ресторане.

Среди погибших чинов Балтийского флота – три адмирала и генерал флота, офицеры флота, офицеры-механики, офицеры-кораблестроители, кондукторы, флотский врач (застреленный на улице) и капитан военного транспорта. Еще шла война, но Балтийский флот был обезглавлен и понес такие потери командного состава, которых не случалось ни в одном морском сражении русского флота.

Передаю слово одному из видных большевистских деятелей тех дней Шпицбергу: «Прошло два, три дня с начала переворота, а Балтийский флот, умело руководимый своим командующим, продолжал быть спокоен. Тогда пришлось для углубления революции, пока не поздно, отделить матросов от офицеров и вырыть между ними непроходимую пропасть ненависти и недоверия. Для этого-то и был убит адмирал Непенин и другие офицеры. Образовалась пропасть, офицеры уже смотрели на матросов как на убийц, а матросы боялись мести офицеров в случае реакции». Из этих и других воспоминаний становится ясно, что среди матросов работало несколько групп провокаторов – палачей, а офицеров, зачастую, убивали вовсе не их подчиненные.

В конце марта большевистской «Правде» пришлось оправдываться: «Поголовных репрессий на флоте никто не проводил, как и погромов офицеров, лишь арестовывались рьяные монархисты и запятнавшиеся при прежнем режиме лица. Матросские комитеты, напротив, вносят успокоение... контролируют лишь политическую часть». Чужую кровь брать на себя не хотелось. Но и отмахнуться от ситуации в балтийских гарнизонах было нельзя. Близилась навигация. А старые высшие морские кадры, если и избежали скорого самосуда, то не спаслись от последовавших чисток.

После Февральской революции форма одежды и знаки различия чинов Морского ведомства претерпели некоторые, а в части знаков различия существенные, изменения. Идя на поводу у нервных революционных героев-матросов, лечивших свои «критические дни» дармовым кокаином, которых безумно раздражали погоны, приказом Морского министра от 16 апреля 1917 года ношение погон офицерами флота и по Адмиралтейству, а также военными чиновниками Морского ведомства было отменено. Вводились новые знаки различия в виде нарукавных нашивок. Внешне они напоминали нашивки, принятые в Британском флоте, – с «петлей Нельсона».

Приказ Морского министра № 125 от 16 апреля 1917 года:

В соответствии с формой одежды, установленной во флотах всех свободных стран, объявляю следующие изменения формы одежды чинов флотов и Морского ведомства впредь до окончательной выработки ее в установленном порядке:

1) изъять из употребления все виды наплечных погон;

2) ношение шарфа отменить;

3) вензелевое изображение на оружии уничтожить;

4) середину кокарды, впредь до установления фуражки нового образца, закрасить в красный цвет.

Вместо наплечных погон устанавливаю нарукавные отличия из галуна – на сюртук, китель и тужурку – кругом всего рукава, на пальто – только с наружного края.

Поскольку новые знаки различия были очень похожи на знаки различия, принятые в торговом флоте, приказом Морского министра №142 от 21 апреля 1917 года «для отличия всех военных чинов Русского флота и Морского ведомства от матросов и администрации добровольного и коммерческого флотов устанавливается ношение красного вышитого якоря на середине между локтем и плечом левого рукава пальто, шинели, укороченного пальто, синего кителя и синей фланелевой рубахи».

Нельзя не обойти вниманием государственный гимн России. Временно решено было считать гимном революционную «Марсельезу». Ну и что с того, что это гимн другого государства – Французской республики, зато красиво!

Среди офицеров российского флота в те времена родилась горькая шутка: «Интернационал – это когда на русских боевых кораблях в финских шхерах экипажи в английских мундирах за германские деньги поднимают флаг Занзибара под французский гимн». Как видите, соответствовало действительности.

А матросы с полной революционной сознательностью продолжали защищать колыбель революции – Петроград. Ярчайшим примером тому может служить операция кайзермарине по захвату Моонзундзского архипелага осенью 1917 года. Успеху германцев немало способствовала деморализация личного состава русского флота. Команды большинства эсминцев, канонерских лодок «Грозящий» и «Храбрый», морской «батальон смерти», личный состав береговых батарей на полуострове Тахкона сражались с превосходящим неприятелем в духе лучших традиций отечественного флота. Не надо забывать, что это были не гельсингфорсские погромщики и наркоманы и не кронштадтские неисправимые штрафники, а действительные герои Балтфлота, не выходившие с начала войны из боев экипажи эсминцев и канонерок.

В то же время имели место совершенно безобразные случаи. Так, «неувядаемым позором» покрыли себя команды парохода «Латвия» и минного заградителя «Припять», отказавшиеся в ночь с 12 на 13 октября ставить мины в проливе Соэлозунд. Судовые комитеты отказались выходить на операцию, так как мины ставить пришлось бы в пределах дальности действия корабельной артиллерии противника. Причем «Латвию» команда «для надежности» специально посадила на мель. Революционная трусость матросов «Припяти» и «Латвии» не позволила командованию морских сил Рижского залива закрыть германским кораблям доступ на Кассарский плес. Поскольку с определенного момента «вдохновителями и организаторами» процесса разложения стали большевики, когда писать историю начали они, в этом стало не принято признаваться. Позор был «изящным движением руки» превращен в триумф.

Немецкие линкоры очень быстро подавили береговые батареи, а беспрепятственно высадившийся затем единственный немецкий полк захватил эти батареи вместе со всем личным составом. За четыре дня немцы захватили весь Эзель.

Одна из придуманных позже легенд – о героической борьбе батареи на мысе Церель не имеет ни малейшего отношения к реальности. Совсем наоборот, 15 октября эту батарею расстреливал русский броненосец «Цесаревич», поскольку личный состав по решению комитета матросских и солдатских депутатов уже сдал ее немцам.

Главные события развернулись 14 октября. В самом начале боя тяжелые повреждения от попадания снаряда с линкора «Кайзер» получил эсминец «Гром». Канонерка «Храбрый» повела его на буксире в пролив Моонзунд. Уже без их участия завязался бой между немецкими и русскими эсминцами. Три русских эсминца, получив повреждения (не очень, впрочем, значительные), быстро пронеслись мимо «Храброго» и «Грома» в тыл, оставив эти два корабля на съедение противнику. В «Гром» попало еще несколько снарядов, после чего вся его команда в панике бросилась на «Храбрый», забыв секретные документы, включая карты минных заграждений, которые и достались врагу. Дальше советские историки рассказывают одну из самых красивых легенд этого времени.

«Когда «Храбрый» отходил от борта эсминца, на палубу «Грома» перепрыгнул старшина Федор Самончук. Смелый моряк решил торпедировать подходящий миноносец противника, а затем взорвать свой корабль, чтобы он не достался врагу. Когда немецкий миноносец оказался на небольшой дистанции в зоне обстрела торпедного аппарата, Самончук выстрелил торпеду. Раздался сильный взрыв, и миноносец затонул. Затем Самончук бросил факел в артиллерийский погреб «Грома». Раздался взрыв, и корабль стал медленно погружаться в воду».

Самое интересное, что какое-то время спустя советские власти сами поверили в сочиненное по их же приказу вранье. В июле 1955 года Федор Самончук был награжден орденом Красного Знамени. Но вот что странно: никто, нигде и никогда не приводит названия потопленного германского эсминца. А ведь эсминец – не шлюпка, корабли этого класса известны наперечет, и пропасть без вести эсминец не может.

Моряки, как уже было сказано, сопротивление все же оказывали. Броненосцы «Слава» и «Цесаревич» открыли огонь по тральщикам, после чего сами попали под огонь несравненно более мощных немецких линкоров «Кениг» и «Кронпринц».

Особенно сильно пострадала «Слава», получившая семь попаданий. Из-за начавшейся на корабле паники борьба за живучесть практически не велась, поэтому броненосец принял большое количество воды. Адмирал Бахтерев приказал затопить броненосец на входе в Моонзундский канал. Однако вода постепенно затапливала отсеки броненосца и уже появилась в машинных отделениях. Машинная команда тут же сбежала, бросив боевые посты, и корабль, потеряв управляемость, сел на мель, не дойдя до канала.

Через несколько месяцев захваченный Моонзундский архипелаг послужил немцам «трамплином» для высадки в Финляндии и в Эстонии.

Именно из событий в Гельсингфорсе и Кронштадте вышли и неудача обороны Моонзунда, и еще более позорные «победы под Псковом и Нарвой». Современники этих событий вовсе не считали бегство отряда Дыбенко «победой» или «праздником». А вот через двадцать лет после этих событий, в феврале 1938 года, была учреждена в честь юбилея первая советская медаль «XX лет РККА». Наградили многих героев Гражданской, но Дыбенко, виновник тех событий, медаль эту не получил. По некоторым данным, дыбенковские клешники бежали, даже не вступив в боевое соприкосновение с немцами. Захватив два воинских эшелона и цистерну спирта, «братишки» драпали в Гатчину, круша по дороге привокзальные буфеты. За этот позор Дыбенко был отстранен от поста наркома.

Ответственность за все жертвы мартовских событий на Балтийском флоте несут перед историей многие: царские власти, агитаторы от различных леволиберальных партий и движений, новые властители России, ультрадемократичнейшее Временное правительство и его министры, разложившие армию и флот своими действиями и приказами в кратчайшие сроки. Вывод может быть только один: ну не могут люди, бившие кувалдами по затылкам своих боевых командиров и стрелявшие им в спину, совершать героические поступки, под каким бы флагом они после ни служили.