Из шести главных и беспримерных войн России четыре были выиграны, а две – с монголами 1240-х годах и германцами в 1918-м – проиграны. В первом случае из-за удельно-территориальной раздробленности, во втором – из-за бурливой революционной вспышки и коренной смены власти, на вершине коей очутились нацеленные на классовую борьбу радикальные социал-пацифисты.

ПРИ КАЖДОЙ НОВОЙ ЖЕРТВЕ БОЯ...

Две монументальные «драки» – из выигранных русскими – обернулись последующими глубокими военными рейдами в европейские пределы (как в те, которые принадлежали западным агрессорам, так и в те, которые предстояло освободить от их владычества). Зарубежные походы охватили 1813–1814 и 1944–1945 годы, причем в обоих случаях жирная точка была поставлена покорением вражеских столиц: 19 (31) марта 1814-го – Парижа и 2 мая 1945-го – Берлина.

Интересная деталь: и там, и там отличились питерцы. В Париж первым вошел полк молодого генерал-майора графа Михаила Орлова, а право начать артиллерийский обстрел окруженного Берлина получила, по словам официальной советской военной газеты «Красная звезда» (от 22 апреля 1945 года), сражавшаяся ранее на Ленинградском фронте часть майора Гаркуна. «Вслед за ним, – сообщил телефонным звонком военкор подполковник Чабров, – открыли огонь по окраинам Берлина другие подразделения».

Никакая иная Отечественная война не сопровождалась атаками вглубь «супостатных» земель и штурмом чужих столиц. Даже сбросив в ноябре 1480-го ордынское иго, Иван III не повел свои дружины на Сарай-Бату (на приплесах реки Ахтубы) и тем паче на далекий степной Каракорум. Нет, он с триумфом, под колокольный звон, вернулся в Москву, а вдогонку ему полетело злобно-высокомерное письмо хана Ахмата с угрозой взять реванш и отомстить за досадный промах («и пить тебе у меня вода мутная»). Вскоре, однако, заносчивый джигит погибнет в своем походном шатре посреди выстуженной донской степи под ножами и саблями давнего соперника – тюменского хана Ивака. А Иван Васильевич – в духе осторожной византийской дипломатии – направит счастливцу Иваку теплое поздравление и некий ценный подарок (богатую «тешь» – затейливую вещицу, тешившую взор и сердце мелкого сибирского деспота).

Не мешает – для иллюстрации – добавить одну краткую новеллу. Когда после пожара Москвы Наполеон «закинул» в Петербург приведенное в нашей статье сверхлюбезное послание императору Александру Павловичу, он – параллельно – отрядил 23 сентября (5 октября) своего генерал-адъютанта Жака-Александра-Бернара Лористона в Тарутинский лагерь к фельдмаршалу Кутузову. Между хозяином и гостем произошел любопытный откровенный, длившийся около часа диалог. Прося о перемирии, французский царедворец посетовал светлейшему князю на исключительно жестокий и бесчеловечный облик партизанской войны, которую ведут крестьяне против геройской и рыцарской Великой армии.

Кутузов меланхолично отвечал, что Россия как бы вспомнила дни монгольского нашествия. «Но разница между кочевниками и нами все-таки есть?!» – возмущенно в сердцах возразил легат «маленького капрала», свято верившего в силу «больших батальонов». – «Русский народ, месье, не чувствует никакой разницы», – вздохнув, развел руками главнокомандующий…

…Вторая Отечественная кампания в начале XVII века (Литовское разорение, или, как выражался подьячий-эмигрант Григорий Котошихин, Смутные времена) тоже не имела экспедиционного продолжения во вражеские «недра». Царь Михаил Романов отнюдь не намеревался брать на щит Варшаву или Краков. Наоборот, уже в 1617–1618 годах, когда на Руси правил законный государь, польские власти опять организовали интервенцию: сын короля Сигизмунда, принц Владислав, подступал к Москве, но отошел несолоно нахлебавши.

После этого 1 (11) декабря 1618-го в деревне Деулино, неподалеку от Троице-Сергиева монастыря, было заключено перемирие на четырнадцать с половиной лет. России даже пришлось отдать важные регионы, в том числе купленный огромной кровью Смоленск с округой. Зато домой переезжали многие давние пленники – например, отец царя митрополит Ростовский Филарет, которому суждено было стать Патриархом всея Руси.

ТЫ В КАЖДОМ РАТНИКЕ УЗРИШЬ БОГАТЫРЯ…

Не был одержим широкими наступательными замыслами и Петр I. На излете сражений со шведами, в интервале 1719–1721 годов, русские моряки вторгались в Скандинавию, разоряя шведские земли вплоть до дачных предместий Стокгольма. Но эти действия носили тактический, запугивающий, «подбивающий» к скорейшему миру характер. Симптоматично: когда в августе 1721-го был подписан Ништадтский договор о прекращении войны, русские, обретя Лифляндию (с Ригой), Эстляндию (с Ревелем и Нарвой), приневскую Ингрию и кусок Карелии (с Выборгом), великодушно вернули шведам занятую Финляндию (Страну тысячи озер присоединил к России только праправнук Петра Александр I спустя 90 лет, в 1808–1809 годах, – кстати, с подачи Наполеона Бонапарта в разгар Тильзитского рандеву на Немане летом 1807-го). Более того, Петр пообещал расстроенным «свеям» психологическую компенсацию – два миллиона ефимков.

О подспудном восприятии Петром Алексеевичем мирозахватнических планов красноречиво свидетельствует рассказ придворного токаря Андрея Нартова: «Его величество за столом со знатными генералами и полководцами о славных государях и об Александре Великом (Македонском. – Я. Е.) говорил: «Какой тот великий герой, который воюет ради собственной славы, а не для обороны Отечества, желая быть обладателем Вселенныя! Александр – не Юлий Цезарь. Сей был разумный вождь, а тот хотел быть великаном всего света. Последователям его – неудачный успех». Под последователями разумел государь Густава Адольфа и Карла XII (враждебных России шведских монархов. – Я. Е.)».

Лаконичная фраза Петра I, произнесенная в тесном элитарном кругу за стаканом хорошей анисовой водки, объясняет очень многое в «сдержанных» территориальных итогах Северной войны со шведской короной. Королевский Стокгольм был вне какой-либо опасности – его не принудили отвечать за Лесную и Полтаву!

Несколько иных взглядов придерживался венценосный потомок Петра Александр Павлович, нареченный в августе 1814-го – по совместному решению Святейшего Синода, Правительствующего Сената и Государственного совета – Благословенным. И хотя сам повелитель, обуреваемый чувствами «скромности и смирения духа», попросил оставить оную декларацию «без всякого исполнения», сие громкое имя пристало к нему на века («Ты возвратился, благодатный, наш кроткий ангел, луч сердец!» – восклицал в порыве верноподданнического восторга Гаврила Державин).

Находясь на послевоенном Венском конгрессе, Александр раздраженно обронил, что скорее пойдет на новую европейскую брань, нежели согласится уступить доставшиеся ему обширные польские просторы. Вслед за ожесточенной словесной перепалкой со вчерашними союзниками удалось достичь полюбовного компромисса. Россия «притянула» к себе созданное французами из бывших прусских владений марионеточное пронаполеоновское Великое герцогство Варшавское, то есть «коронные земли» – некогда принадлежность суверенных, времен Речи Посполитой, польских королей.

Почти все герцогство перешло под русский скипетр в виде царства Польского. Зимний дворец, впрочем, внял и мольбам фронтовых друзей: Пруссию удовольствовали Познанью, а Австрию – Галицией, из-за которой, по словам знаменитого историка Василия Ключевского, горько рыдала еще в своем кабинете августейшая бабушка Александра Благословенного Екатерина Великая. И, отгрустив часа два, предстала с заплаканными глазами перед молчаливым двором.

Галицийские приволья – предмет политических вожделений злосчастного Николая II на гребне Первой мировой войны – «пришпорил» твердой рукой только лишенный всяких сантиментов товарищ Сталин горячей осенью 1939-го. Три области – Львовская, Тернопольская и Станиславская – влились в Украинскую Советскую Социалистическую Республику, чтобы через 52 года, в конце развального 1991-го, выйти из Союза ССР в составе самостийной и незалежной Украины. Но это – лирическое отступление. А царь Александр – проза жизни! – обрел громадные территории, даже приблизительно (с учетом его финских, турецких и персидских «добавок») несопоставимые с принципиально скромными захватами Петра I.

И БЛАГОТВОРНЫЙ МИР ЗЕМЛЕ…

Легкокрылый гений Александра Благословенного осенил галантный Париж и оставил у тамошней публики самые приятные впечатления. Парижане страшились русской мести за Москву, спаленную пожаром, и были искренне поражены великодушием царственного победителя. В следующей Отечественной войне, в 1914–1918 годах, сокрушить супостатную столицу – кайзеровский Берлин – уже не удалось никаким русским дивизиям, хотя свита французского президента Раймона Пуанкаре (теперь – наши братья!) настойчиво предлагала царским генералам наступать на берега Шпрее прямо от стен Варшавы. Таким мечтам камертонно подпевали стихи Федора Сологуба, творца нашумевшего романа «Мелкий бес»: «Прежде чем весна откроет лоно влажное долин, будет нашими войсками взят заносчивый Берлин…»

Этот маневр не удался из-за слабого внутреннего тыла и разгоравшейся революции, которая привела к складыванию нового, немонархического по форме порядка вещей. Государства Антанты (Англия и Франция), поддержанные американцами, тоже не побеспокоились о занятии Берлина, ограничившись немецкой капитуляцией в Компьенском лесу и ласкающими душу статьями Версальского пакта.

События XX века стали для русских зеркальным отражением бурь и штормов XVII столетия: если в Смуту мятежи и бунты предшествовали разгрому чужеземных оккупантов и восстановлению традиционной царской власти, то в революционную эпоху, напротив, иллюзорные надежды и временные успехи на фронтах предварили народные всплески и выплески, взрыхлив почву для обвала авторитарных устоев и неизбежной переплавки их в тоталитарные модели. До Бранденбургских ли ворот было здесь, господа?

Только в последней, шестой отечественной эпопее, проходившей уже под «покровом» ленинско-сталинского социализированного феодализма, русские корпуса (Рабоче-крестьянская красная армия, переименованная позднее, 25 февраля 1947-го, причем на конституционном уровне, в Вооруженные силы СССР) овладели германской столицей и водрузили над ней Красное знамя Победы. Две стержневые вехи – взятие Александром Павловичем бонапартистского Парижа 31 марта 1814-го и взятие Иосифом Виссарионовичем гитлеровского Берлина 2 мая 1945-го – разделены промежутком в 131 год 1 месяц и 1 день.

В этом – монументальное сходство авторитарных приемов XIX века и тоталитарных методов XX столетия. Сталин, отметим справедливости ради, перечитал в бранное лихолетье практически всю литературу о стычках и схватках 1812 года, а равно о заграничных операциях русской армии в 1813–1814 годах и знал назубок тонкости тогдашней непростой эпохи.

Но наблюдались и очевидные разночтения. Участники Венского конгресса не намеревались дробить Францию на несколько государств, тогда как союзники по антигитлеровской коалиции, поспорив и повздорив, разделили Германию на Федеративную республику (11 земель: четыре «зоны» под американским управлением, четыре – под английским и три – под французским), Демократическую республику (пять земель – под советским руководством) и добавили в качестве особого довеска самостоятельную административную единицу – Западный Берлин.

Во Франции была восстановлена дореволюционная легитимная монархия во главе с домом Бурбонов – королем стал родной брат казненного на гильотине Людовика XVI Людовик XVIII. В Германии форма правления варьировалась в зависимости от вкусов и пристрастий конкретного хозяина жизни – либерально-демократическая в ФРГ и умеренно-тоталитарная в ГДР. Оккупационный режим в «Неметчине» длился 45 лет – с мая 1945-го по октябрь 1990-го, когда фатерланд, ведомый канцлером Гельмутом Колем, объединил свои разнородные части. Правда, в урезанном по сравнению с довоенными временами обличье.

На французской территории иностранная оккупация продолжалась недолго – около трех лет. Русский корпус под началом графа Михаила Воронцова располагался на севере, в Мобеже, у голландской границы. В 1818-м, по мере расцвета королевских лилий – династийного герба Бурбонов, иностранные «контролеры» покинули умиротворенную Галлию.

По окончании же Второй мировой общей международной конференции, увы, не проводилось. Вердикты Ялтинской и Потсдамской 1945 года встреч в верхах явились все-таки «точечными» контактами вождей-триумфаторов. Да и подписи Сталина, Рузвельта (после его смерти – Гарри Трумэна) и Черчилля (после его поражения на парламентских выборах – лейбориста Климента Эттли) хотя и весьма весомы, но не подкреплены обязательными ратификационными грамотами нашего Верховного Совета, американского конгресса и британского парламента. Итоги Великой Победы – в отличие от безупречных бумаг 1814–1815 годов – юридически повисли в воздухе холодной войны…

Перед отъездом фельдмаршала Кутузова из Петербурга в действующую армию один из его молодых родственников иронически спросил: «Уж не ты ли, дядюшка, вознамерился разгромить Бонапарта?» – «Ну, – пожал плечами бывалый солдат, – разгромить не разгромлю, а обмануть, верно, постараюсь…»

Гроза 1812 года стала бессмертной славой России и ее могучей армии. Она оказалась последней истинно Отечественной войной на этапе крепостного права, хотя в тех же исторических рамках прошли еще три ответственные кампании – Персидская (1826–1828), Турецкая (1828–1829) и Крымская, или Восточная (1853–1856). Однако эти столкновения, при всей их значимости и звонкой отраженности в научных книгах и беллетристике, были локальными и не угрожали русской шири, русскому тылу, русским фундаментальным ценностям. А в 1812 году решилась судьба и России, и Европы, изменилась карта Старого Света, и мать-история перечеркнула густой черной тушью затянувшиеся неистовства Великой Французской революции…