Красная Горка — место не только красивое, но и стратегически выгодное. В 1909 году здесь началось строительство форта, оснащенного мощными артиллерийскими орудиями, огонь которых перекрывал фарватер между южным побережьем Финского залива и Кронштадтом. Северный фарватер перекрывался орудиями построенного на территории Финляндии форта Ино. Таким образом, Ино, Кронштадт и Красная Горка представляли собой последнюю и самую мощную линию обороны, защищавшую морские подступы к Петербургу.

Загадочный взрыв

Официально полностью завершенный к 1914 году форт назвали в честь наследника российского престола Алексеевским, но после свержения монархии он, разумеется, вполне официально стал Красной Горкой, тем более что название вполне соответствовало цвету нового государственного флага.

Многих офицеров гарнизона перестреляли еще в феврале 1917 года, другие оставили службу позже. Весной 1918 года комендантом форта стал бывший командир 5-й роты поручик Николай Михайлович Неклюдов, первым нацепивший красный бант в дни революции.

На самом деле советскую власть он не любил, хотя и был на хорошем счету у большевистского командования. Его позиции не пошатнулись даже после того, как 19 августа 1918 года во время грозы в форту произошло несколько взрывов.

Погибло 10 и было ранено 11 человек. Уничтоженными оказались три 6-дюймовых орудия Канэ и четыре 10-дюймовых орудия (вместе с погребами для боеприпасов), а также два 10-метровых дальномера. Сильно пострадали многие здания и сооружения.

Следственная комиссия пришла к выводу, что: «Взрыв произошел от электрического тока, прошедшего через провода минирования фортов…

Наличие тока в проводах могло произойти от двух причин.

А. Не исключается возможность индукции тока силой 0,5 ампера и более от грозового разряда, что следует из показаний свидетелей, устанавливающих факт грозы на форту 19 августа около 10 часов вечера и заключение эксперта.

Б. Вследствие злого умысла…

Вследствие уничтожения взрывом многих данных, которые могли бы разъяснить дело, а также последствий того, что комиссия была назначена поздно, когда многие следы преступлений, ежели таковое было, могли быть скрыты, установить вероятность взрыва от той или другой причины (гроза или злой умысел) не представляется возможным…»

Вопрос о причинах взрыва так и остался открытым. Главное же заключалось в том, что Неклюдов сохранил свою должность и продолжал готовить в форту антибольшевистское выступление.

Заговорщик Неклюдов

В мае 1919 года части белогвардейского Северного корпуса Александра Родзянко начали наступление на Петроград. По направлению к Красной Горке двигался Ингерманландский полк, сформированный из проживавших на территории Петроградской губернии финнов-ингерманландцев, ратовавших как минимум за национальную автономию, как максимум — за присоединение к Эстонии или Финляндии.

Положение «колыбели революции» оказалось в этот период настолько угрожающим, что из Москвы прибыли два высокопоставленных советских руководителя: Сталин отвечал за организацию внешней обороны, а заместителю председателя ВЧК Петерсу предстояло «душить контрреволюцию» в самом городе.

Оба они уже тогда имели весьма одиозную репутацию и за дело взялись со всей возможной решительностью. Спешно создавались новые военные подразделения, в которые мобилизовались все питерские рабочие 1874–1902 годов рождения. Одновременно ЧК провело масштабную операцию по изъятию оружия у населения, а заодно и ликвидации всех «внушающих подозрения элементов».

Персонально к Неклюдову претензий у них не было, поскольку в отличие от полуанархистской вольницы, которую можно было наблюдать в других фортах и в самом Кронштадте, гарнизон Красной Горки был в своем роде образцом дисциплинированности. Периодически артиллеристы вели успешный огонь по расположенной на месте взорванного в мае 1918 года форта Ино финской батареи Пумола.

Сам Неклюдов пользовался авторитетом у подчиненных, причем усилия, с которыми он выбивал для них пайки и денежное содержание, особо контрастировали с высокомерным поведением партийных руководителей.

Впоследствии Неклюдов писал, что подбирал в гарнизон тех, кто был недоволен большевистской политикой в деревне. «Они представляли из себя изумительный благородный материал, из которого при желании и умении можно было создать прекрасного солдата… Лично у меня в форту была одна часть как особо благонадежная; это была артиллерийская пулеметная команда, в которой было до 30% старых офицеров, служивших в качестве рядовых, что было чрезвычайно важно, так как эти офицеры, влитые в солдатскую массу, являлись спаивающим элементом и барометром настроения».

Из бывших офицеров Неклюдов сформировал отдельную пулеметную команду, являвшуюся чем-то вроде личной гвардии. С ее бойцами он обращался на «вы» и попутно продвигал наиболее надежных людей на руководящие должности. Так, правой рукой Неклюдова стал бывший полковник фон Делль, занявший пост начальника штаба сухопутной обороны Кронштадтской крепости. Работал на коменданта и один из руководителей крепостной парторганизации Степан Урбан.

Замысел Неклюдова заключался в том, чтобы при приближении белых поднять в крепости мятеж, и по возможности привлечь на свою сторону гарнизоны соседних фортов и Кронштадта. На главной базе Балтийского флота заговорщиками руководил бывший полковник царской армии, а ныне командир артиллерии Кронштадта полковник Буткевич.

Пока Неклюдов готовился перейти вместе с фортом и гарнизоном на сторону белых, командующий Северным корпусом Родзянко разрабатывал собственные планы, никак не учитывавшие возможность подобного развития событий. Правда, впоследствии он признавал, что: «О желании гарнизона Красной Горки и части Балтийского флота перейти на нашу сторону я уже знал и сообщил об этом английской военной миссии через капитана 1-го ранга Кнюпфера», однако никаких выводов из этого знания сделано не было.

Войска Родзянко, а именно Островский полк наступали несколько южнее и чуть позади продвигавшихся вдоль южного побережья Финского залива ингерманландцев и с 22 июня по 9 июня занимали фронт по линии Глобицы — Воронино.

9 июня островцы после упорного боя занял Воронино, где на их сторону перешла батарея красных курсантов, а также «много офицеров, служивших у красных по принуждению». В результате численность полка увеличилась до тысячи штыков.

После приказа Родзянко продолжать наступление одна из рот выдвинулась к деревне Усть-Рудицы, откуда до форта оставалось менее 10 километров.

10 июня, перебив комиссаров, на сторону контрреволюции перешли 1-й Кронштадтский и 105-й стрелковые полки, набранные из крестьян Петроградской губернии. 12 июня еще один мятежный полк (2-й Кронштадтский) захватил поселок Лебяжье и перестрелял местных чекистов.

Урезонить восставших пытались прибывшие из Кронштадта председатель комитета обороны Брегман, председатель Кронштадтского совета Мартынов и уполномоченный Комитета обороны Петрограда Артемов. Но все трое едва не были растерзаны на месте и поспешили укрыться в стенах Красной Горки. И здесь они оказались прямо в «объятиях» Неклюдова…

Для того чтобы «залатать» открывшийся участок фронта, в Красную Горку на поезде отправился отряд коммунистов из 120 человек под командованием члена Кронштадтского комитета партии Степана Гридюшко. Узнав об их приближении, комендант форта решил действовать…

Мятежники

Еще вечером 12 июня были арестованы коммунисты форта, которые догадывались о замыслах Неклюдова и совсем немного задержались с упреждающим ударом. А в три часа ночи 13 июня по специальной железнодорожной ветке поезд прямо на территорию крепости въехал поезд с кронштадтским отрядом и остановился напротив здания штаба. Гридюшко вышел из вагона и вошел в дом, после чего состав двинулся дальше, к тому месту укреплений, где коммунистам предстояло занять оборону. Однако, едва начав выходить из вагонов, они увидели направленные на них стволы пулеметов. Раздалась команда «Бросай оружие!», и растерянные бойцы стали разоружаться. Неклюдов, находившийся в своем штабе, арестовал командира отряда.

В это же время соратник Неклюдова фон Делль, командовавший действиями 1-го, 2-го и 105-го полков, приказал своим частям занять станции Большую Ижору, Таменгонт и деревню Большие Борки.

Всего против советской власти выступило до шести тысяч красноармейцев. Из большевиков удалось бежать только Брегману, который сумел добраться до Ораниенбаума и по телеграфу сообщил в Петроград о восстании.

Чуть позже руководители Смольного получили подтверждение из уст самого Неклюдова. По радио он призвал форты Серая Лошадь и Обручев поддержать выступление. Аналогичное предложение прозвучало и в адрес Кронштадта, причем в случае отказа Неклюдов грозил обстрелять главную базу Балтийского флота.

В 15 часов, когда данные им на размышление четверть часа истекли, Красная Горка действительно открыла огонь по Кронштадту и, в свою очередь, была обстреляна 12-дюймовыми орудиями линкоров «Петропавловск» и «Андрей Первозванный». В самом Кронштадте чекисты в это время арестовали Буткевича, так что восстание в главной базе Балтийского флота оказалось сорвано.

Дальнейшие события развивались по нарастающей. На Серой Лошади поддержали мятежников, хотя несколько большевиков и сочувствующих заняли оборону в одном из зданий. В форте Обручев местных коммунистов сначала арестовали, но затем настроение гарнизона переменилось, и зачинщики мятежа заняли их место. В Кронштадте никаких попыток выступления даже не предпринималось. Из всех кораблей Балтийского флота на сторону белых перешел только тральщик «Китобой», что, конечно же, на расклад сил никак не повлияло.

Тем временем к Красной Горке вышли части Ингерманландского полка, штаб которого расположился в поселке Лебяжье. Начав переговоры с гарнизоном, ингерманландцы занялись рытьем окопов, а командир полка майор Уйманен отправил командующему крейсировавшей в Финском заливе английской эскадры адмиралу Коуэну рапорт о «взятии» Красной Горки.

На самом деле, ни о каком взятии форта и речи не было. Неклюдов и его подчиненные ни о какой ингерманландской автономии слышать не хотели, с финнами, эстонцами, англичанами общаться тоже не стремились, зато срочно отправили гонцов к Родзянко — т. е. к тем, кто выступал за «Единую и Неделимую». Но эти гонцы до Родзянко почему-то так и не добрались. Неклюдов по этому поводу писал: «Мне сделалось известным, уже по оставлении крепости, что командир Ингерманландского полка, на фронт которого были посылаемы мною люди для связи с белыми, расстреливал их. Очевидно, тут не обходилось без участия некоторой антипатии по отношению к русским».

Впрочем, единственный известный по фамилии гонец — полковник Кусаков был просто задержан, однако бесспорным фактом остается то, что вместо совместных действий, мятежники и ингерманландцы занялись пререканиями, решив воевать с красными по отдельности. Гарнизон продолжал сидеть в форте, а Уйманен и его люди, расположились рядом, в свежевырытых окопчиках.

Нетрудно представить, что произошло бы, соверши они рывок к Ораниенбауму. 14 июня противостоять 6 тысячам неклюдовцев и 1,5 тысячи ингерманландцев могла только Береговая группа Стороженко (1-й и 2-й экспедиционные отряды моряков и небольшой отряд Шатова) общей численностью в 1,5 тысячи. Сбить такой заслон было не трудно, а дальше пришел бы черед «колыбели революции».

Однако единственный в своем роде счастливый шанс оказался упущенным…

Флот против крепости

Так и не получив серьезной поддержки, Неклюдов снова позвонил в Кронштадт коменданту порта Артамонову. И вновь процитируем руководителя мятежников: «Впоследствии я узнал, что во время его разговора со мной рядом с ним сидел чрезвычайный комиссар, присланный из Смольного… с наведенным на него дулом револьвера и державший у своего уха второй телефонный приемник, так что ни одного слова из нашего разговора не могло ускользнуть от него. Но, как я упомянул выше, это обстоятельство сделалось мне известным лишь много позже, когда я уже покинул Россию.

Тогда же меня чрезвычайно поразил тон, с каким Артамонов говорил со мной по телефону. Каждое его слово диктовалось комиссаром. Я дал ему 40 минут на размышление, угрожая в противном случае открыть огонь по горлу и самым важным пунктам из 12-дюймовых орудий.

Через некоторое время Кронштадт попросил продления срока. По истечении его я открыл огонь по штабу крепости, минной лаборатории, военной гавани, артиллерийской лаборатории, складу мин на форту «Петр» и пароходному заводу.

В ответ на мой обстрел я получил уже два залпа, потому что к «Андрею Первозванному» присоединился дредноут «Петропавловск».

Условия стрельбы не были одинаковы для обеих сторон. Во-первых, против меня действовали 12 двенадцатидюймовых орудий «Петропавловска» и 4 двенадцатидюймовых «Андрея Первозванного», а во-вторых, отвечать мы могли только при корректировке стрельбы с привязного аэростата. Дело в том, что крепость была устроена для врага, наступающего на Петроград, благодаря чему обстреливавшие нас суда, подходя с правого фланга и оставаясь на определенной дистанции, были недоступны для орудийных наводчиков. Тем не менее, судя по последующим донесениям, наша стрельба оставалась довольно точной, в особенности хороши были попадания по еще более отдаленному Кронштадту, где наши снаряды ложились в непосредственной близости от намеченной цели.

У меня, однако, не хватило силы воли обстреливать дальше мирный город. Каюсь, что теперь я иного мнения, когда вспоминаю о гекатомбах невинных жертв, принесенных большевиками на алтарь революции в последующие годы».

На самом деле от доброй воли и гуманизма Неклюдова уже мало что зависело. В окрестности Ораниенбаума срочно прибыл товарищ Сталин. Сюда же для ликвидации мятежа отправились еще один экспедиционный отряд моряков, несколько рот 104-го стрелкового полка и два бронепоезда. Штурм Красной Горки большевиками начался 15 июня. Впереди наступающих двигался бронепоезд под командованием бывшего комиссара форта Громова, который своим огнем прокладывал дорогу для пехотинцев. Одновременно заговорили пушки Кронштадта и кораблей Балтийского флота. Ожесточенный бой продолжался до вечера, и ближе к полуночи Неклюдову стало очевидно, что дальнейшее сопротивление грозит его отряду полным разгромом.

Цитата из мемуаров Неклюдова: «Приказ был отдан. Артиллеристы прощались с оставляемыми ими орудиями, еще не успевшими остыть после четырехдневного непрерывного боя. После огромного напряжения для них наступил покой, и нервы сдали от резкого контраста. Многие из солдат плакали, прощаясь с орудиями, как с живыми. Проводив последнего человека, я с небольшой кучкой добровольцев вернулся на форт. Я не чувствовал себя в силах расстаться с ним сразу.

Корабли Красного флота хотя редко, но еще стреляли. Вся площадь форта была изрыта колоссальными воронками. Деревянные строения его были сожжены, а прекрасный зеленый лес, окружавший форт, теперь представлял из себя трагическую картину. Его деревья были расщеплены, раздавлены, вырваны с корнем.

Перебегая от воронки, вырытой снарядом, к воронке, мы пришли к батареям. Сопровождавшие меня добровольцы вновь пустили в ход электрическую станцию и дали освещение. Мне удалось забрать с собой секретные планы и карты.

На форту не оставалось ни одного живого существа, кроме нас. Красные не наступали. По-видимому, они боялись, что форт заминирован.

Затем мы окончательно покинули Красную Горку, с которой у нас было связано столько надежд и где было потрачено столько сил, и моральных и физических».

В мемуарах не упоминается, что перед началом отступления мятежники решили избавиться от арестованных, передав их «под расписку» ингерманландцам. Те пообещали, что «с головы пленных не упадет ни один волос», но по дороге в Коваши около 30 человек были расстреляны. Еще около 200 человек расстреляли по пути к Керново.

Так или иначе, вечером 15 июня Красная Горка была оставлена, и в 0.30 на ее территории появились большевистские части. На следующий день практически без сопротивления пала Серая Лошадь…

«Разбор полетов»

О мятеже на Красной Горке Родзянко узнал только 16 июня, когда все уже было кончено. Естественно, начался «разбор полетов». Неклюдовцы обвиняли ингерманландцев и в исчезновении своих гонцов, и в расстреле пленных, которых можно было бы обменять на арестованных в Петрограде контрреволюционеров. Уйманен отпирался вяло и неубедительно.

Тогда Родзянко начал выяснять отношения с «военным министром» Ингерманландии лейтенантом Тапайненом и, наслушавшись от него дерзостей, приказал отобрать у Ингерманландского полка оружие.

350 ингерманландцев были зачислены в Северный корпус, а остальных выгнали в Эстонию. Что же касается самих эстонцев и их покровителей британцев, то к их протестам не прислушались.

Любопытно, что Неклюдова белые поначалу собирались расстрелять, вероятно помня о том, насколько удачно в мае орудия форта стреляли против англичан и эстонцев. Однако во избежание волнений среди перебежчиков от столь решительного шага воздержались, предоставив бывшему коменданту уехать за границу. Точная дата и обстоятельства его смерти не известны.

Более благосклонно белые отнеслись к Деллю. Сначала он сформировал из своих бывших подчиненных т. н. Красногорский полк, а позже стал начальником штаба 2-й дивизии.

Из принимавших участие в мятеже моряков был сформирован Андреевский (в честь военно-морского флага) полк, почти целиком погибший в начале октября при вторичном взятии Ямбурга.

Артиллеристами форта пополнили уже имеющиеся батареи и сформировали три новых. Кроме того, значительная часть перебежчиков была разбросана по уже существующим соединениям.

Оценивая ход июньских событий, Родзянко впоследствии признавал: «Во время нашего наступления был один исключительно удачный момент для занятия Петрограда: Красная Горка сдалась, три форта Кронштадта выкинули белые флаги, было известно о желании части флота перейти на нашу сторону; казалось, еще один нажим… Даже и в эти самые лучшие минуты у нас не было мысли о занятии Петрограда, т. к. наша армия была слишком малочисленна и мы прекрасно сознавали, что в случае удачи она растаяла бы в этом городе».

Теперь, после событий на Красной Горке, белое войско увеличилось в целых четыре раза и стало именоваться уже не корпусом, а Северо-Западной армией. С такой силой можно было уже не слишком оглядываться на своих ненадежных союзников.

Но еще больше, нежели Родзянко, был доволен его главный противник — товарищ Сталин. В качестве чрезвычайного комиссара он от и до руководил всей операцией, впервые выступив в непривычном для себя амплуа полководца. С военной точки зрения штурм Красной Горки является классическим образцом успешного взаимодействия пехотных частей и военно-морского флота. Ведущая роль здесь бесспорно принадлежала сухопутному войску, однако уже в 1919 году Иосиф Виссарионович стремился лишний раз подчеркнуть уникальность своего военного дарования. Именно поэтому в письме Ленину, с присущей ему кокетливой скромностью, Сталин писал следующее: «Морские специалисты уверяют, что взятие Красной Горки с моря опрокидывает всю морскую науку. Мне остается лишь оплакивать так называемую науку.

Быстрое взятие Горки объясняется самым грубым вмешательством со стороны моей и вообще штатских в оперативные дела, доходивших до отмены приказов по морю и суше и навязывания своих собственных. Считаю своим долгом заявить, что я и впредь буду действовать таким образом, несмотря на все мое благоговение перед наукой».

На некоторое время Сталин приобрел репутацию «спасителя Петрограда», однако уже осенью 1919 года с еще большим блеском в аналогичной роли выступил его главный соперник Троцкий. Видимо, поэтому, описывая подвиги вождя во время Гражданской войны, советские историки акцентировали внимание на его деятельности в Царицыне, а вовсе не в Петрограде. И все-таки можно сказать, что именно под Красной Горкой Сталин уверовал в собственные стратегические дарования, которые, по его мнению, могли компенсировать недостаток военных знаний.

А сам форт Красная Горка после этих событий стал именоваться Краснофлотским.

Окончание следует