Территория Карельского перешейка всегда притягивала взоры сильных политиков Прибалтийских государств. Этот стратегически важный участок земли обладает громадными запасами пресной воды, главным из которых является Ладога. Да и сотни озер, соединенных между собой реками и речушками, дают возможность перемещаться во всех направлениях. Эту водную стихию охватывают леса, и природа дает жизнь любому северному зверю и всевозможной рыбе. Вот почему с давних пор люди здесь жили хуторами по многочисленным берегам рек и озер. Однако «Сила правит миром, а не мысль, но мысль пользуется силой», – так говорил еще Паскаль. Русские, шведы, финны регулярно мерялись силой начиная с летописных времен. При этом страдания людей, их унижение и уничтожение в расчет не принимались…

ГОРОД-СКАЗКА

После русско-шведской войны 1808–1809 года, когда Финляндия получила статус Великого княжества Финлянского, постепенно начался процесс финизации национальных меньшинств. В это время Карелы перешли на финский язык. После Октябрьской революции Финляндия получила полную независимость в границах бывшего княжества, включая Карельский перешеек. В это время туда эмигрировали, по данным финской стороны, 30 тысяч, а по советским данным – 8 тысяч россиян.

С этого времени жизнь финнов перешла в спокойное созидательное русло. Кяккисалми – сегодняшний Приозерск – стал четвертым городом Финляндии по уровню индустриального развития, а Выборг – вторым. Здесь, как и в Выборге и Сортавале, со вкусом оформили главную площадь. Финские архитекторы всегда славились своим особым почерком в строительстве. Благоустройство завершилось в 1939 году. Поскольку Финляндия – еще и хуторная страна, все земли, переданные в аренду, были обихожены. Здания на хуторах стояли на гранитных фундаментах, каждый дом был покрашен. В Кяккисалми зацвели сады, появилось два отличных стадиона, рестораны, свой театр, несколько танцплощадок. Население города состояло и из многих русских эмигрантов.

Как вспоминают еще сегодня живущие свидетели, «город был как игрушка». В городе действовало несколько церквей: 3 православных, 2 лютеранских. На островах Валаамского архипелага и на Коневце проводились православные службы, и бой колоколов в хорошую погоду доносился до Кяккисалми. Но вооруженные силы тоже не дремали. Европа уже воевала. Финляндия к этому времени построила мощную оборонительную линию Манергейма, используя прекрасную естественную водную преграду: реку Вуоксу, Сувантоярви, Тайпалеенйоки вплоть до Ладоги. Но Ленинград был рядом с финской границей. Именно это обстоятельство привело тогда к трагедии для русского и финского народов на Карельском перешейке. Политики должны были договариваться и найти компромиссный вариант. Ведь он существовал, но…

«Сила правит миром». В итоге – сотни тысяч обмороженных, раненных, убитых, пропавших без вести с обеих сторон на Карельском перешейке. Горе пришло как в советские, так и финские семьи. Сейчас измерять, кому досталось больше, а кому меньше, не имеет смысла. В Советском Союзе плохие новости старались не афишировать. Но постепенно, по мере смены руководителей страны, стала появляться информация, которая многих повергла в шок. В частности, это касается потерь Российского народа в Гражданской войне, в Финской, Отечественной войне, количества репрессированных и униженных, вынужденных покинуть Родину людей.

БЕСКОНЕЧНАЯ ЭВАКУАЦИЯ

В годы «перестройки» жители Карельского перешейка получили большой объем информации о новейшей истории этого благодатного уголка земли еще.

Гражданам Финляндии разрешили посещать родные места, причем они могли селиться не только в гостиницах, но и на частных квартирах. Приезжали, в основном, те, кому довелось пережить страшные военные годы. Они рассказывали, как трудно было бросить добротное хозяйство, взять только самое необходимое в дороге и детей, которых в каждой семье было не один и не два, а затем – где на лошади, где пешком, в течение двух недель уходить вглубь Финляндии и как-то устраивать там новую жизнь. Как вспоминают наши переселенцы, город после эвакуации финнов в 1940 году был почти не разрушен. Правда получил повреждения целлюлозный завод, оказалось вывезено все оборудование, но лишь отдельные дома были сожжены и разрушены.

А уже летом 1941-го пришлось эвакуироваться советским переселенцам. Кто-то вынужден был уехать на старое место жительства, но многие отправились в Ленинград, вокруг которого замкнулось кольцо блокады. Хлебнули горя все, кто остался там жить. Когда появилась возможность через Ладогу эвакуироваться, те, кому было куда уехать, покинули город в полуживом состоянии.

Уже в августе 1941 года в ходе боевых действия Кяккисалми-Приозерск оказался превращен в груду битого кирпича, бетона и отдельно стоящих труб. Город-красавец пропал…

САМАЯ БОЛЬШАЯ ОШИБКА

Финское руководство сделало, наверное, самую большую ошибку в своей истории, став союзником фашисткой Германии. Народ численностью всего в 4 миллиона поставил на карту жизнь своих людей. В сентябре 1944 года финский политик Юха Касти Паасикиви (президент страны с 1946 по 1956 год) записал в своем дневнике: «Наше вступление в эту войну явилось колоссальной ошибкой».

В 1944 году был заключен мир с СССР, по которому все земли Карельского перешейка отошли к Советскому Союзу. И снова финские граждане вынуждены были подвергнуться эвакуации. Дорога на ближайший город Савонлинна оказалась запружена скотом и повозками со скарбом, детьми и женщинами. Советское правительство снова призвало к заселению освободившихся земель. Чтобы приехать сюда, вербовались целыми семьями – из Кировской области, Калининской, Ярославской и Вологодской, Чувашии. Их так и называли тогда – «вербованные». Осенью 1944 года урожай, посаженный еще финнами, убирала армия. В сельской местности разрушений было не много: почти все хозяйство осталось на месте, кое-где еще теплели печи и сохранились запасы еды. Очень быстро организовали колхозы. Однако трудно представить, сколько первоочередной работы было в городе: уцелело лишь 7 процентов зданий. Здесь людей размещали в основном на окраинах, а также в сараях, конюшнях, иногда в землянках. Первое, что нужно было организовать – выпечка хлеба. Она была налажена в здании, где остался целым только подвал и часть первого этажа. Для восстановления хоть какого-то жилья нужно было любыми средствами запустить лесозавод. Первыми рабочими стали изголодавшиеся оборванные женщины с детьми из Вологодской области. Для восстановления целлюлозного завода привлекли освобожденных из финского плена, но жизнь их стала даже тяжелее и унизительнее, так как их немедленно поместили под надзор органов МГБ. На строительстве бараков использовали труд и немецких военнопленных.

Особенно запомнились женщины с детьми, приехавшие из Чувашии: им просто нечего было надеть. Когда немного разжились, лучшей обувью стали галоши, подвязанные веревкой. Героический труд людей все же дал свои плоды: город восстановили. Мне довелось на старенькой «копейке» возить финских граждан в их родные места. В 1989 году на островах еще оставались старые яблони и кусты смородины и крыжовника, но многие дома на хуторах были разобраны и перевезены в более крупный населенный пункт, где размещалось правление колхоза. Многие финские кладбища с красивыми гранитными надгробьями оказались срыты. Финские гости присаживались на фундамент, плакали и вспоминали, какой у них был дом, где находились скотный двор, баня, погреб и колодец, где стояли лодки…

ФИНСКИЕ ГОСТИ

Однажды к нам на квартиру поселили финскую супружескую пару Олави и Ирию Вялеахо. Он оказался писателем, а она – художницей. Олави попросил меня свозить их на реку Тайпола (сейчас Бурная), там он жил с родителями, когда ему было 8 лет. Он очень боялся, что не вспомнит этих мест, ведь прошло 50 лет, однако у него с собой была карта. Когда мы приехали, он вспомнил, где находилась школа, в которую он ходил. Оказывается, его отец был финским офицером, их семья жила при воинской части на берегу Ладоги в местечке Ярисево, в семи километрах от Тайпалы. Когда мы пришли туда, он никак не мог понять, где был их дом – местность за эти годы изрядно поросла деревьями. Мы нашли фундамент от бывшей казармы, потом место, где находилась баня. Но когда он увидел выложенную красным кирпичом площадку в озере, которую детям для купания смастерил его отец, то вдруг бросился в лес, а мы побежали за ним. В лесу сразу нашелся фундамент их дома, на который он сел и заплакал.

Плакал мужчина, служивший в миротворческих силах ООН. Мы осмотрели остатки мощных бетонных укреплений для орудий, которые защищали от вторжения с Ладоги. В другой приезд Олави привез с собой фотокамеру, и мы снова поехали на Тайполу. Добравшись до места, где в Зимнюю войну 1939–40 года Советские войска форсировали реку, я – хоть и не военный – сразу увидел, насколько безрассудными были действия наших военачальников. Наш берег пологий, финский – высокий, местами под углом в 45 градусов опускается к воде, которая несется с большой скоростью. Глубина реки у берега – не менее двух метров, а дальше – и того больше, ширина местами достигает двухсот метров. По всему берегу на расстоянии в 70 метров стоят бетонные ДОТы.

Олави снимал панораму на камеру и рассказывал, что все деревья и кусты были вырублены, когда русские на лодках начали форсировать реку, а огонь артиллерии и пулеметов потопил в реке тысячи русских солдат и офицеров. По его словам, за эту реку отдали жизни 30 тысяч русских. Сведения были секретны и никогда не отражались в нашей печати, никаких упоминаний об этом не было и в местном музее. Когда приехали домой, Олави рассказал, что они жили и на острове Коневец, где тоже служил его отец. Он попросил о возможности в следующий приезд посетить остров.

Я знал, что Коневец закрыт для посещения, и потому не мог ничего обещать, однако позже получил информацию, что остров отдают в управление на равных правах и церкви, и военным. Требовалось раздобыть разрешение на посещение у командира воинской части и у только что назначенного наместника монастыря архимандрита Назария. К этому времени еще никто из гражданских лиц не посещал остров, тем более иностранцы. Поэтому я до сих пор удивляюсь, что предварительное разрешение командира воинской части я получил после телефонного звонка. А вот для получения согласия церкви предстояло ехать в Ленинград в Александро-Невскую лавру.

В следующий приезд Олави и Ирии мы вместе отправились на электричке в Ленинград. Я никогда до этого не бывал в Лавре, и как советский человек был далек от веры. С замиранием сердца я вошел в это благолепное здание. Там ко мне приставили студента, который подвел меня к кабинету настоятеля Коневецкого монастыря отца Назария. Внешне очень приятный, средних лет, я бы сказал, красивый человек притягивал к себе простотой и скромностью. Я, совершенно неизвестный ему человек, рассказал о своей просьбе и тут же получил разрешение на посещение острова. Это дело мы с Олави и Ирией отметили в ресторане. Тогда русские рубли, относительно любой валюты, ничего не стоили, а иностранцы с переполненными от еды и питья столами беззаботно пировали здесь, плясали и пели. Я посматривал в широкое окно на улицу и видел совсем другую картину. Ленинградцы шли с напряженными, унылыми, озабоченными лицами. Эта картина врезалась мне в память. Осталась такая обида за страну, у которой все есть для спокойной, богатой, веселой жизни, а мы вынуждены пользоваться кошельками гостей, потому что самим нечем рассчитаться за обед в ресторане.

ОСТРОВ

В воинской части к нам приставили командира острова Коневец и товарища из особого отдела, посадили на военный катер и в таком составе отправили к причалу острова. На пирсе нас приветствовал первый наместник монастыря архимандрит Назарий. Он распорядился, чтобы нас накормили, показали здания, кельи и сам собор и тут же убыл в Ленинград.

К сожалению, к дому, где жил с семьей отец Олави, нас не пустили, сославшись на присутствие там военных. В какой–то мере тот факт, что после войны здесь, кроме военных, никто не хозяйничал, оказал положительное влияние. Строения сохранились, но, конечно, буквально все требовало серьезного ремонта. Крыша на главном соборе протекла, здание не отапливалось, поэтому фресок на первом этаже не было совсем. Все стены почернели. На втором этаже все же сохранилась часть фресок. Главный колокол на колокольне оказался с трещиной. Нам разрешили один раз послушать его голос. Сказали, что когда военные сдавали имущество, он был целый, а когда его принял монастырь, почему-то треснул. Тогда в монастыре было всего два монаха. Мать одного из них помогала по хозяйству и на кухне. Нас накормили рыбой и шикарным ноздреватым белым хлебом из местной пекарни, да еще и буханку дали с собой.

Собор уже осматривал реставратор, который сказал, что для проведения службы у отца Назария нет денег даже на люстру. Иконы и все убранство было вывезено финнами во время эвакуации, но когда монастырь на Коневце получил второе рождение, финская сторона значительно помогла в восстановлении храма. В дальнейшем мы еще раз встречались с отцом Назарием на освещении часовни в поселке Саперное. Тогда на его вопрос о жизни я ответил слишком вольно: «Да черт его знает». Он в ответ ласково заметил: «А его-то вы не поминайте».

С тех пор прошло уже более тридцати лет. За это время Олави и Ирия издали пять книг о Зимней войне на берегах Ладоги и Тайпале. Мне они подарил четыре книги, однако я не смог перевести их на русский язык из-за сущей мелочи – нехватки средств пенсионера.

Историю с трагедиями на Карельском перешейке можно было бы и закончить, но только берет беспокойство за судьбы ныне живущих. Старинная латинская рукопись гласит: «Чтобы оправдать применение силы, надо найти внутреннего или внешнего врага и вдохновить толпу на борьбу с ним. Толпа – слепое орудие сильного». Сегодня политики, чьими действиями руководит этот нехитрый закон, появляются вновь. Но все же думается, что генетическая память прошлых поколений вразумит сильных мира сего...