Жарким вечером 1953 года к галерее современного искусства на улице Амберес, горячей от мексиканского зноя, подъехала машина «Скорой помощи». Несколько дюжих парней разогнали собравшую толпу и выгрузили из нее массивную кровать, на которой покоилась виновница торжества – закованная в корсет, малоподвижная художница Фрида Кало. Таким необычным способом она за год до смерти прибыла на открытие своей первой персональной выставки на родине. Диего Ривера, ее супруг и источник всех страданий, ускоривший открытие выставки в связи с ухудшающимся состоянием Фриды, скажет позднее об этом триумфальном открытии: «Фрида сидела в зале умиротворенная и счастливая, довольная тем, что столько людей и с таким энтузиазмом пришли оказать ей почести. Она почти ничего не сказала, но, думаю, поняла, что это было ее прощание с жизнью».

Миллион страданий

На этой кровати, к которой Фрида была прикована чуть ли не половину своей короткой жизни, она нарисовала первый и последний автопортреты, пролила немало слез отчаяния и не один день металась в наркотическом бреду, пытаясь избавиться от постоянно преследовавшей ее боли. Работу над образами и стремительный полет фантазий Фриды всегда стимулировала физическая немощь, сделавшая эту стойкую женщину затворницей собственного тщедушного тела. Часами просиживая в одиночестве, вглядываясь внутрь себя, Фрида научилась материализовывать на бумаге и холсте свои страдания, и вскоре живопись стала единственным способом хоть ненадолго освободиться от них.

Фрида Кало родилась в семье немецкого еврея и мексиканки с индейскими корнями. Примечательно, что отец Фриды был фотографом – очевидно, тяга к визуальному искусству передавалась в этой семье по наследству. Жизненный путь Фриды с самого начала не обещал быть легким. В 6 лет девочка перенесла полиомиелит, после чего осталась хромой на всю жизнь. Правая нога, ссохшаяся из-за болезни, была непреходящим кошмаром маленькой Фриды и всю оставшуюся жизнь навязывала художнице стиль одежды. Физическое уродство она скрывала под длинными юбками, и со временем объемные национальные одежды стали визитной карточкой экзотической художницы.

Трудности в общении со сверстниками в раннем детстве выковали стальной характер Фриды – обидчиков хромая бунтарка научилась уничтожать словом, а на уродливую ногу достаточно было натянуть несколько пар чулок, чтобы она казалась толще. В Национальной подготовительной школе, куда Фрида поступила в 15 лет с целью изучать медицину, среди двух тысяч учащихся было всего тридцать пять девочек, но будущая художница – тогда еще не тянувшаяся к искусству – тут же создала с восемью «избранными» закрытую группу «Качучас» и успела прослыть мастером эпатажа.

Стойко пережив детскую болезнь, Фрида хотела, чтобы судьба дала ей шанс повзрослеть, освоить общественно полезную профессию, стать матерью… но для юной бунтарки была уготована совсем другая доля – то ли дар, то ли проклятье.

Спасение через боль

В тот день восемнадцатилетняя Фрида очень торопилась на автобус – их только пустили в послереволюционном Мехико, и они – в отличие от медлительных трамваев – очень нравились горожанам. «Вначале мы ехали в другом, – расскажет позднее Фрида, – но я заметила, что потеряла зонтик, и мы вышли, чтобы его найти; вот так я и оказалась в автобусе, который разорвал меня в клочья». На перекрестке у рынка в автобус врезался трамвай – старый и новый транспорт не поделили проезд, а жертвой этого дорожного спора стала молодая Фрида. Врачи, осматривавшие будущую художницу, удивлялись, как она осталась жива. Тройной перелом позвоночника, перелом ключицы, сломанные ребра, тройной перелом таза, одиннадцать переломов костей правой ноги, раздробленная и вывихнутая правая стопа оставляли мало шансов на излечение. Металлический прут, проткнувший живот Фриды, навсегда лишил ее возможности стать матерью. Эту драму она переживала невыразимо остро – на столе в кабинете взрослой Фриды долгие годы стоял сосуд с заспиртованным эмбрионом, как вечное напоминание о том, чего ей никогда не постичь.

Из больницы Красного Креста искалеченную Фриду привезли в родительский дом в Койоакане. Чтобы чем-то занять удручающе медленно ползущее время, Фрида начала рисовать. Для нее сделали специальный подрамник, позволявший писать лежа, а под балдахином кровати прикрепили большое зеркало, чтобы она могла видеть себя. Первой картиной был автопортрет, что навсегда определило основное направление ее творчества. Фрида признавалась: «Я пишу себя, потому что много времени провожу в одиночестве и потому что являюсь той темой, которую знаю лучше всего». Постепенно объектом внимания Фриды стала не только ее внешность, но и фантазии, страхи, сомнения. Именно поэтому ее картины можно «читать» по неожиданным деталям и силуэтам, окружающим фигуру художницы, странным и порой зловещим образам, проникающим на холст.

Со времен своего вынужденного заточения и на всю жизнь мужественная Фрида приобрела привычку доверять свои горести лишь бумаге – лучше уж выругаться или непристойно пошутить, чем жаловаться на жизнь. И Фрида, любительница выпивать и кутить, за словом в карман не лезла… Эта живость натуры и открытость миру, сменявшаяся напряженным самосозерцанием и титанической внутренней работой, привели в сети Фриды крупную рыбу – Диего Риверу, коммуниста и романтика, отчаянного ловеласа и одного из известнейших художников своего времени.

Замуж за сказочное чудовище

Диего Ривера, в отличие от Фриды, желание стать художником ощутил еще в раннем детстве. Провинциальный мальчик из Гуанахуато, городка на северо-западе Мексики, уже в возрасте десяти лет начал брать уроки рисования и живописи в Академии художеств Сан-Карло в Мехико. За успехи Диего был премирован стипендией, которая позволила художнику поехать в Испанию. С 1907 по 1921 год Ривера жил в Европе – учился в Академии художеств в Мадриде, затем работал в Париже и Италии. Был близко знаком с парижской художественной элитой, в том числе с Пабло Пикассо, Альфонсо Рейесом и другими.

Диего Ривера не застал мексиканскую революцию, однако почувствовав, что полностью реализовал свои возможности в Европе, ощутил острую необходимость вернуться на родину, где тут же окунулся в водоворот политических и социальных преобразований. Новому Мехико – открытому городу, где царила атмосфера творчества и духовного поиска, требовалось новое искусство. И «рулевым» национальной живописи предстояло стать именно Диего Ривере, соединившем национальную мексиканскую культуру и коммунистические идеалы на фресках, которые он без устали писал на стенах городских зданий.

Этот огромный, энергичный, громкий человек обладал такой неутолимой жаждой жизни, что любое препятствие падало на его пути, не успев возникнуть. Несмотря на отталкивающую внешность сказочного чудовища, ни одна женщина не могла устоять перед бурлящим потоком обаяния, который Диего бесстрашно обрушивал на очередную жертву. Именно это и покорило когда-то юную Фриду – в ее глазах толстый и неповоротливый Ривера был настоящим мужчиной, властным и чувственным, воплощением силы и наивности.

Первая встреча Диего и Фриды произошла в 1923 году, когда по заказу министерства просвещения Ривера начал роспись стен Подготовительной школы, где обучались будущие студенты университета. Дерзкая Фрида, ничуть не боясь «великана», беспечно дразнила Риверу и его обнаженных натурщиц, в то время как другие ученики старались обходить залы, где работает «людоед», стороной. В конце концов пятнадцатилетняя Фрида попросила остаться и посмотреть, как работает мастер – и Ривера не нашел в себе сил отказать девушке с таким прямым и решительным взглядом.

После этого знакомства Фрида заявила всем одноклассникам, что обязательно выйдет замуж за «здоровяка» и родит ему сына. Однако второму – и теперь уже более серьезному знакомству – суждено было состояться только через пять лет.

Идеальная спутница

В 1928 году, расписывая стены в министерстве Просвещения, Диего Ривера увидел внизу «девушку лет восемнадцати. У нее было стройное крепкое тело, тонкие черты лица. Волосы у нее были длинные, а густые черные брови сходились у переносицы, напоминая крылья дрозда: две черные дуги над сияющими карими глазами». С трудом научившись заново ходить, Фрида принесла мэтру свои работы – чтобы стать гением в глазах Риверы, его верной спутницей, музой и женой.

«У тебя собачья морда», – заявлял возлюбленной пылкий Диего. «А у тебя морда как у жабы», – не терялась Фрида. Родители невесты называли их союз браком слона и голубки. На свадьбе счастливый муж, изрядно «набравшись», не смог сдержать чувств и принялся палить во все стороны из пистолета. Фриде и гостям пришлось спасаться бегством. Но так выражал свои необузданные чувства это огромный человек, революционер от живописи, и таким любила его Фрида – до самой смерти.

Однако революционно-коммунистическому счастью не суждено было длиться долго. Ненасытный Диего, неутомимый в работе и любви, искал вдохновения во всем окружающем, и не последним «источником жизни» для «людоеда», как называл себя сам Ривера, были бесконечные связи с женщинами. Диего был бессилен перед женской чувственностью, плотская любовь была воздухом, которым он дышал, прекрасно осознавая, что глубоко ранит этим Фриду. Неудивительно, что сам себя Ривера изображал в виде толстобрюхой лягушки с чьим-то сердцем в руке. «Чем сильнее я люблю женщин, тем сильнее хочу заставить их страдать», – признавался в садистской страсти Ривера. Фрида стала идеальной спутницей жизни для сердцееда – боль, разрывавшая ее изнутри, о которой она молчала и которую со всей страстью выбрасывала на холст, дарила Диего странное удовлетворение. Он доводил Фриду до исступления и наслаждался плодами своего «труда», высоко оценивая художественный потенциал жены.

Проклятые капиталисты

Меж тем слава Диего – известнейшего мексиканского художника – достигла США. В 1933 года Диего и Фрида приехали в Нью-Йорк: Ривера получил заказ на роспись нового культурного и художественного центра «Радио-сити», который строили по заказу Джона Рокфеллера-младшего. К последнему Ривера особенных симпатий не питал, но взялся за эту работу по причинам глубоко личным. По мнению Диего, Центр был гигантским архитектурным сооружением, принадлежащим народу. Именно поэтому Ривера хотел показать на фресках силу тружеников и непреодолимую мощь прогресса, и, несмотря на революционный пафос, проект был одобрен.

Диего набросился на работу с небывалой страстью, и, расписывая вестибюль Рокфеллер-центра, мало внимания уделял Фриде, которая в нем отчаянно нуждалась. Фрида с трудом переживала неудачную попытку подарить супругу наследника, к тому же, ей отчаянно не нравилась Америка. Мучимая тоской по дому и мрачными воспоминаниями, Фрида с головой ушла в живопись и создала несколько странных картин, в том числе – полотно «Там висит мое платье». Эта работа в полной мере передает отношение Фриды к новому месту проживания: на фоне американских небоскребов, помоек и заводских труб, загрязняющих воздух, развевается традиционное платье индианки, такое беззащитное и одинокое среди реалий индустриального мира.

А над Рокфеллер-центром в это время нависла грозовая туча – в одном из персонажей с фрески Риверы первые зрители без труда узнали Ленина, символично соединяющего руки чернокожего американца, крестьянина из Латинской Америки и русского солдата, которых сам художник окрестил «союзниками будущего». Возмущенный Нельсон Рокфеллер потребовал убрать с фрески лицо, «которое могло бы оскорбить чувства очень многих людей», но Диего ответил категорическим отказом. «Если портрет ныне покойного великого человека может оскорбить чувства неких людей, то этих людей, при их образе мыслей, несомненно, должен оскорбить мой творческий замысел в целом. Поэтому я предпочел бы не уродовать мое произведение, а уничтожить его полностью, чтобы по крайней мере сохранить его моральную целостность», – такой ультиматум поставил перед владельцами здания неутомимый революционер Диего Ривера. Он сделал свой выбор – скандальная фреска была уничтожена, а Диего погрузился в глубокую депрессию, выхода из которой не видел ни он сам, ни Фрида, к которой снова вернулись боли в ноге…

Всего несколько царапин

Однако покоя не принесло супругам и возвращение на родину. Диего, не забывший своей неудачи в США, был одержим идеей во что бы то ни стало восстановить «убитую картину». Для этой цели он решил использовать Дворец изящных искусств и добавил к панно исключительно важную для него деталь – портрет Джона Рокфеллера-младшего в ночном клубе, рядом с женщинами легкого поведения. Недовольство собой и нереализованные амбиции заставляли Диего страдать, а он, в свою очередь, причинял муки другим.

Фрида, изнуренная старыми травмами и последствиями неудачной беременности, в 1934 году получила очередной страшный удар – Диего изменял жене с ее младшей сестрой. Не выдержав предательства, Фрида решилась на разрыв – и с сестрой, и с мужем. Отец Фриды впал в амнезию, мечта о ребенке разбилась вдребезги, близкие люди ударили в спину… О том, чего не выразить словами, Фрида Кало по старой привычке говорила через причудливые картины. Свою душевную боль она воспроизводила почти физически – в натюрмортах из фруктов с содранной кожей, в кровавых деталях, в бесчисленных ранах на собственном теле. «Всего несколько царапин» – так ироничная и подавленная Фрида назвала одну из самых жутких своих работ. Сюжет полотна страшен и вместе с тем прост: нагая Фрида лежит на кровати, тело ее исполосовано ножом, а рядом – равнодушный Диего Ривера в забрызганной кровью рубашке.

Фрида, умиравшая от тоски в разлуке с предателем, которого любила, бросилась во все тяжкие – отстригла шикарные длинные волосы и улетела в Нью-Йорк, откуда на родину все чаще приходили слухи о ее многочисленных романах с мужчинами и женщинами. Однако смена места в ее случае не была шагом вперед, к новой и свободной жизни. Это было бегство от любви и боли, закончившееся ничем. В 1939 году Диего Ривера, которому изрядно надоели вечные страдания супруги, попросил у Фриды согласия на развод. Новые заказы, красивые доступные женщины, вихрь событий, в которых слабой и страдающей Фриде не было место – Ривера почти полностью убедился в том, что им стоило бы отпустить друг друга.

Любовь и политика

Этому событию предшествовал импульсивный роман, вспыхнувший между Фридой и Львом Троцким. Диего Ривера об этой истории, судя по всему, так и не узнал, но в результате Троцкий кардинально изменил отношение к нему. В глазах Диего Троцкий был воплощением революционного идеала – человеком, принесшим себя в жертву идее. А вот Троцкий, радостно принятый Риверой, позднее скажет о бывшем соратнике: «Диего ужасен. По складу души он хуже Сталина. Рядом с ним Сталин – все равно что филантроп или восьмилетний ребенок». Пожалуй, можно говорить о том, что любовный треугольник спровоцировал разрыв между Диего и Троцким. Когда в 1938 году Риверу решили отстранить от активной работы в троцкистском Интернационале, Лев Давидович отказался поддержать друга. Казалось бы, охлаждение между двумя поборниками одного дела было очевидным и бесповоротным, но… До конца жизни Диего Ривера считал случившееся лишь трагическим недоразумением. «Я разорвал отношения с великим человеком, к которому испытывал и испытываю до сих пор величайшее уважение», – говорил Диего о Троцком, потерявшем голову от его жены.

Для Фриды же роман со «старичком» стал лишь любовной игрой, коснувшейся ее тела, но не души. Сердцем Фрида всегда была со своим Диего – и продолжала писать мрачные образы, идущие прямиком из ее собственной души. «Искусство Фриды Кало де Ривера – это ленточка, обвивающая бомбу», – скажет однажды Андре Бретон. Но ведь бомба однажды может взорваться….

Испепеляющий жар

После мучительного развода Фрида стремительно пошла ко дну – не спасали ни бутафорские романы, ни путешествия, ни даже живопись. Внутренний стержень мужественной калеки, всю жизнь культивировавшей в себе стойкость перед всеми невзгодами, однажды не выдержал и сломался. Вместе с тем Фриду начала медленно убивать вернувшая боль в позвоночнике. Сотни часов ей пришлось провести в неудобном корсете, который на короткое время облегчал страдания, но боль возвращалась вновь. А боль души? Она ни на минуту никуда не уходила.

А Диего, поначалу увлеченный своей новой жизнью, вдруг почувствовал странную пустоту, обернулся назад и понял, чего же ему не хватает. Оказалось, без Фриды революционные подвиги и радость побед отдают горечью. Диего решился «попробовать убедить ее снова стать его женой». Так возник, пожалуй, самый странный брачный контракт, который можно себе представить. Фрида Кало согласилась снова стать женой Диего Риверы при условии, что никакая физическая любовь между ними невозможна. Кроме того, Фрида настаивала на том, чтобы обеспечивать себя самостоятельно. В день пятидесятичетырехлетия Риверы двое безумцев сочетались браком вновь. Однако стало ли от этого легче Фриде? Пожалуй, нет. Ее любовь отныне приобрела почти маниакальный характер. Диего был для Фриды солнцем – горячим и животворящим, но это же солнце ее испепеляло.

Игра в независимость

После смерти отца Фрида перебралась в Койоакан, где прожила до конца своих дней. Стены своей любимой тюрьмы она выкрасила в цвет индиго, которым древние ацтеки оформляли свои храмы и дворцы. Синий дом – так его прозвали именно из-за цвета – после смерти художницы стал ее музеем. Кисти, краски и любимые безделушки Фриды до сих пор лежат так, будто она только вчера касалась их.

Игра в независимость стала для Фриды продолжением бесконечной муки и предметом гордости. Со стороны могло показаться, что слабеющая с каждым днем Фрида сама избрала свою долю и комфортно существует наедине с собой. В действительности же ее внутренняя жизнь была по-прежнему всецело занята мыслями о Ривере.

Ее дневник – единственный, кому довелось стать свидетелем этой разрушительной страсти – до краев забит упоминаниями о том единственном, что волновало закованную в корсет и уже малоподвижную Фриду: «Я люблю Диего больше, чем собственную кожу». «Диего. Это так истинно, что я не могу ни говорить, ни спать, ни слышать, ни желать чего-либо. Знать, что я, вне страха, вне времени, вне волшебства, затаилась в твоем страхе, в твоей тревоге, в биении твоего сердца. Если я и просила тебя об этом, то была безумна, это было бы лишь шорохом в твоем молчании. В моем безумии я прошу у тебя неистовства, и ты даруешь мне благодеяния, твой свет и твое тепло». «Диего в моих устах в моем сердце в моем безумии в моем сне в промокательной бумаге в кончике пера в карандашах в пейзажах в еде в металле в воображении в болезнях в витринах в его уловках в его глазах в его устах в его лжи».

Увы, это сверхчеловеческое чувство снова прошло мимо Риверы – закрутившись в вихре светской жизни, он снова вспомнил о страданиях одинокой Фриды лишь тогда, когда она была больше не в состоянии жить без его заботы.

В 1950 году из-за начавшейся гангрены Фриде ампутировали пальцы на правой ноге, а во время операции на позвоночнике в организм художницы попала инфекция. Фрида вынуждена была скитаться между Синим домом и больницей. Поддерживать бодрость духа ей помогал как никогда предупредительный супруг. Буквально ожившая от этого внимания Фрида пела, разрисовывала палату и даже свой ненавистный корсет. Этот праздник жизни оказался недолгим – вскоре Фриде ампутировали правую ногу. Это событие художница встретила с обычным мужеством. «В самом деле, зачем мне ноги, если у меня есть крылья, чтобы летать?», – только и поинтересовалась она у верного дневника…

«С радостью жду ухода… И надеюсь никогда больше не вернуться», – так поставила воображаемую точку в конце своего пути эта слабая телом и сильная духом женщина, ставшая олицетворением мексиканского сюрреализма. Драгоценный Диего ненадолго пережил супругу – после ее кончины силы «здоровяка» стали заметно угасать. Не находя ни в ком той испепеляющей страсти, которую дарила ему Фрида, Ривера вскоре отправился вслед за своей измученной возлюбленной…