Семейная память сродни сундучку с множеством секретных отсеков. Описание Камчатского сражения 1854 года, овеявшего славой имена Александра и Дмитрия Максутовых, входило в вузовские учебники истории, а потомкам отважных моряков приходилось скрывать княжеское происхождение своих предков.

Впервые встретившись три десятка лет назад в Ленинграде с потомками камчатских героев, я вскоре заметил их не очень маскируемое нежелание задерживаться на многих эпизодах минувшего. Удивляться не приходилось: слишком много тягот выпало на долю древнего, хотя и небогатого рода после октябрьского переворота. Со временем мне удалось разговорить собеседников и услышать о семейных тайнах, увидеть фамильные реликвии, которые сделали бы честь любой родословной. Ими гордились, их не забывали, но до поры до времени не хотели никому доверять.

Потом Ленинград снова стал Санкт-Петербургом, сменилась эпоха, канул в минувшее незыблемый вроде бы общественный строй. Так что пришло время вспомнить о моем старом блокноте и перечитать многие из выцветших уже страниц.

Сначала, однако же, не о потаенном, а о том, что мало кому за пределами Камчатки ведомо…

Любого из впервые прилетевших на полуостров непременно поведут к Авачинской бухте. На гребне Никольской сопки гость увидит скромный чугунный обелиск, увенчанный зубчатым куполом, — памятник Славы, поставленный еще в XIX веке в честь защитников Камчатки, отбивших нападение англичан и французов.

Спустившись к белым всплескам прибоя, выходишь прямо на мемориальную батарею Александра Максутова. Военные моряки и камчатские литейщики искусно восстановили ее. Несведущему глазу и не заметить, что в безобидную теперь голубизну направлены не подлинные орудия, гремевшие в середине позапрошлого века, а мастерски отлитые макеты.

И еще два памятника поставлены камчатцами в память о Петропавловском бое. Неподалеку от максутовской батареи водружена на пьедестал еще одна пушка, а по другую сторону горы у братской могилы русских моряков и солдат на добровольные пожертвования до революции построена мемориальная часовня. Да и саму Никольскую сопку в старину называли Сопкой любви, любви к тем, кто пал, сберегая Камчатку от врага.

…160 лет назад французский офицер де Айи вышел на палубу своего парусника, стоявшего на рейде перуанского порта Кальяо. Неподалеку покачивались на волнах остальные корабли англо-французской эскадры, поджидавшие известий о начале войны в Европе. Не хватало лишь приказа, чтобы союзники ринулись в соленые просторы на поиски неприятеля.

Впрочем, вероятный противник и не думал таиться. Русский корабль «Аврора» был хорошо различим с палубы фрегата де Айи. Присмотревшись, француз вдруг увидел, как засновали по реям матросы, как вспухли глотнувшие свежего ветра паруса, как заголубели полосы развернувшегося Андреевского флага…

Де Айи подробно описал этот день в своих мемуарах. За исчезновением «Авроры» в океане следил не он один. Многим другим тоже казалось, что надежнее было задержать у берегов Перу торопливый русский фрегат. Так что командир «Авроры» Изыльметьев не зря предпочел спешно покинуть тропическое побережье.

Четыре английских и французских корабля попытались настичь «Аврору» только через несколько недель, когда было наконец получено долгожданное сообщение о начале войны, названной впоследствии Крымской, но не угнались за парусником. «Аврора» бесследно канула в тихоокеанских просторах, хотя ни для кого не было секретом, что она спешила на Камчатку.

Вражеская эскадра, пополнившись примкнувшими к ней позднее другими кораблями, тоже взяла курс на северо-восток Азии. Между тем на Камчатке уже были предупреждены о возможном нападении, а поэтому строили укрепления, пристреливали пушки и наскоро обучали местных ополченцев. В помощь камчатскому военному губернатору с корвета «Оливуца» был отослан лейтенант флота Дмитрий Максутов. Вскоре после этого в гавани Авачинской бухты отдала якорь «Аврора», и Дмитрий встретил служившего на этом фрегате брата Александра, с которым расстался тремя годами ранее в Петербурге.

…Теперь трудно даже представить тогдашние прощания на многие лета. Отправлявшиеся по долгу службы на Камчатку, на Аляску либо на Алеутские острова оказывались как бы на другой планете. Исследователь Русской Америки Лаврентий Загоскин шутки ради даже называл себя «жителем того света». Словом, три года можно было еще счесть за вполне терпимый срок.

…В разыгравшемся вскоре бою с нагрянувшей на Камчатку эскадрой судьба поначалу испытала Дмитрия. Участник сражения мичман Фесун писал: «Неприятель не зевал, а… открыл такой огонь, что в протяжении получаса делал более двухсот пятидесяти выстрелов. Командир… батареи, лейтенант Дмитрий Петрович Максутов был удивительно хладнокровен… Три огромных фрегата, построившись в линию… производят неумолкающий огонь, ядра бороздят бруствер во всех направлениях, бомбы разрываются над батареей, но защитники холодны и молчаливы, куря спокойно трубки, весело балагуря, они не обращают внимания на сотни смертей, носящихся над их головами… Но вот раздается звонкий голос их командира… Взвился дымок, и можно быть уверенным, что ядра не пролетели мимо. Не обходилось и без потерь, время от времени появлялись окровавленные носилки…»

Многие из вспоминавших о первом дне обороны отметили, что Дмитрий Максутов, пока его канониры «покуривали трубки в укрытии», невозмутимо расхаживал под ядрами. Сам он объяснял потом, что иного выхода и не было. Клубы дыма и взбитая ядрами пыль образовали непроницаемую для взгляда завесу. Поэтому он призывал своих людей к пушкам лишь после того, как в том появлялась необходимость.

Жена губернатора Юлия Завой­ко в те дни записала в дневнике, что вечером после боя Александр Максутов сказал одному из друзей: «Я одного желаю… если нужна жертва за избавление всех в Петропавловске, пусть жребий бы пал на нас… Нас у отца шестеро — убьют одного, пятеро останутся в утешение…»

На батарее Александра Максутова было пять пушек. Когда сражение возобновилось, со стороны казалось, что фрегаты королевы Виктории и Наполеона III запросто смешают ее с землей. Стрельба и впрямь шла ожесточенная. Одну из русских пушек вражеские комендоры поразили прямо в дуло — такой кинжальной и беспощадной была перестрелка. Очевидец утверждал, что вокруг не нашлось и аршина, куда не попало бы хотя бы одно ядро.

В какой-то момент необстрелянные пушкари дрогнули. Тогда Александр Максутов сам навел пушку и прямым попаданием отправил на дно катер с отрядом вражеского десанта. Он вновь и вновь отвечал на залпы шестидесятипушечного фрегата «Форт», пока английское ядро не оторвало ему руку.

Когда Максутов упал, с вражеских кораблей донеслись возгласы «Виват!».

Но пусть перепаханная канонадой батарея не отвечала больше фрегату, пусть неприятельские десантники все же высадились на берег, но бомбы и картечь уже ничего не решали. Пришел час штыка, а в штыковых схватках русские солдаты себе равных не знали. Пляж у подножия сопки обагрился кровью сброшенных со склонов, а уцелевшие едва успели запрыгнуть в баркасы и лодки и что было сил принялись грести обратно к спасительным бортам своих кораблей.

Петропавловск устоял, но под изрешеченной осколками бомб крышей дома, приспособленного под лазарет, умирал Александр Максутов. Страшная рана все же не лишала поначалу надежд на спасение, но к страданиям от увечья прибавилась жестокая горячка, и через несколько дней его не стало…

А теперь те самые странички из записной книжки, долго ждавшие своего часа в моем журналистском архиве, — несколько потаенных эпизодов семейной биографии.

Дмитрию Максутову после Камчатской баталии довелось лично доставить донесение о победе в Санкт-Петербург и удостоиться аудиенции Александра II. Вскоре он вновь на своем прежнем корвете, а через несколько лет становится заместителем главного правителя русских владений в Новом Свете и вновь спешит на Тихий океан. Громкое название должности отнюдь не искупало тягот жизни в вечной осени Алеутских островов. Современные историки почтительно отмечают, что он не оставлял заботой племена аборигенов, развивал торговлю и ремесла, беспокоился о медных приисках, начало которым было положено еще при первом правителе Русской Америки Александре Баранове. Служебная фортуна милостива к герою Камчатки, но благоволение директоров Российско-Американской компании не в состоянии искупить или хотя бы смягчить потери жены. С малолетними детьми на руках Максутов возвращается в Россию.

Впрочем, конец странствий не близок. Вскоре он уже главный правитель заокеанских территорий империи, а потому приходится спешить в новое путешествие, причем путешествие в полном смысле слова «свадебное», ибо после траура Максутов женился вновь.

Но… хороша же была «свадебная» прогулка по земному шару: сначала в Лондон, потом через Атлантику в Нью-Йорк и вновь по океану на юг до перешейка между двумя Америками. Панамский канал еще не прорыт, поэтому на западное побережье приходится перебираться на перекладных по крокодиловым рекам и москитно-змеиным джунглям. Далее поджидать попутную палубу и плыть в Сан-Франциско, откуда русский корабль «Богатырь» наконец-то доставил семью на остров Ситку, где располагалась столица Русской Америки Новоархангельск.

Правнучка Дмитрия Максутова Ксения Дмитриевна, показывая мне фотографию путешественников по зову службы, вздохнула: «Какой же моя прабабушка еще юной была, а поехала на край света. До пенсии я в университете преподавала и помню, как выпускниц за 200 километров от Ленинграда распределять без скандала не удавалось».

…Но куда страшнее скитаний и мытарств оказалось для Максутова известие о том, что «невозможное свершилось — Аляска продана», как писал об этих событиях современный нам историк. До последних дней жизни бывший главный правитель не мог спокойно говорить о минутах, когда ему пришлось лично снимать с флагштока стяг Русской Америки, вместо которого на ветру забилось звездно-полосатое полотнище Соединенных Штатов.

Послеамериканская судьба бывшего главного правителя на почести и богатство поскупилась. Попытки сопротивляться решению императора о продаже заморских земель обернулись немилостью властей и отставкой в чине контр-адмирала. Проявить себя на финансовой стезе не удалось. Умер он на грани бедности — в дворянском, разумеется, понимании. Анонимный автор некролога в «Петербургском листке» назвал Максутова «знатоком восточных вод».

Еще при жизни адмирала в роду привыкли называть мальчиков Александрами и Дмитриями. На семейных торжествах Саш и Дим иной раз набиралось столько, что приходилось тут же присваивать им порядковые номера. Внука Максутова-американца тоже назвали в честь лейтенанта с «Оливуцы». Детство его проходило в Одессе, но вместо моря гимназиста притянуло небо. Линзы своей первой подзорной трубы он собственноручно выточил из толстых стекол корабельных иллюминаторов.

Теперь астрономы всего мира знают имя члена-корреспондента АН СССР Дмитрия Максутова — знаменитейшего изобретателя телескопов. В начале 1970-х годов экспедиция советской Академии наук привезла в Чили менисковый телескоп его конструкции, и темпераментные латиноамериканцы после первых же наблюдений приколотили к павильону табличку со словами, что здесь находится лучший оптический прибор Солнечной системы и ее окрестностей.

Принцип прославившей его менисковой оптики он открыл по дороге в эвакуацию — между «Муромом и Арзамасом», как сам изобретатель определил географическую точку пришедшего внезапно озарения в изданной после войны монографии. Применив в оптических приборах мениск — линзу, похожую на полумесяц, удалось многократно уменьшить размер и вес телескопов, фотообъективов или биноклей. Это изобретение принесло автору звание члена-корреспондента АН СССР, Сталинскую премию, докторскую степень, хотя… ни одного вуза закончить ему не удалось. Первая мировая война не дала дослушать курс в Новороссийском университете и зашвырнула на Кавказский фронт. Диплом Томского университета помешала получить гражданская бойня.

…К несчастью, никому в СССР не пришло в голову запатентовать менисковую оптику за рубежом. Принцип Максутова используют ведущие оптические фирмы многих стран, но ни сам изобретатель, ни родная его страна не получили за это ни гроша…

Мениск не принес богатства, но обернулся славой. А вот кое-какие из других изобретений Максутова вместо почестей и шума оваций отдавались в ушах лязганьем дверей тюремных камер.

Великий оптик попадал в объятия ГПУ, а потом в НКВД дважды. И каждый раз благодаря своим талантам. В двадцатые годы прошлого столетия он изобрел фотогастрограф. Этот миниатюрный фотоаппарат вводился в желудок пациента и позволял врачу получить серию снимков, так сказать, из самых глубин организма.

Фотогастрограф стоил дорого, но одесские частнопрактикующие врачи знали цену верному диагнозу, поэтому платили не скупясь. Зато изобретатель мог заниматься не менее интересными, но неприбыльными делами.

На излете НЭПа Максутову припомнили его княжеское происхождение и заодно — уникальный «кустарный» промысел. Дочь гения оптики Татьяна Дмитриевна рассказывала мне, что одесское ГПУ 1928 года было страшнее ежовского НКВД. В 1937-м судьба и обстоятельства выбирали между «вышкой», лагерем или редко, но все-таки свободой. Девятью годами ранее для угодивших в ГПУ было только два пути — к стенке или на волю.

Благодаря всему этому фотогастрограф стал широко использоваться лишь после пятидесятых годов прошлого века, когда в Стране восходящего солнца самостоятельно, однако с опозданием на двадцать лет создали диагностический прибор аналогичного назначения. Японцы, конечно, молодцы. А мы?!

Уцелев после первой отсидки, Максутов уехал в Ленинград. Там он работал в Государственном оптическом институте, а между делом сконструировал оптическую иглу, с помощью которой врачи могли увидеть, что происходит в тканях и сосудах организма. Испытать свое новое детище он доверил некоему доктору В. Тот вполне оценил изобретение и… поначалу не слишком навязчиво, а затем просто ультимативно предложил себя в соавторы. Максутов категорически отказался. Дело кончилось доносом и новым арестом.

Дочь ученого и через полвека вспоминала «гуманного» следователя. Отбив Максутову на допросах почки, сотрудник ежовского ведомства ни разу не отказал родным в аудиенции и всегда подсказывал, в какую инстанцию им стоит еще раз обратиться в надежде на смягчение участи подследственного.

Ученого выпустили после заступничества академика Сергея Вавилова. Знаменитый физик не смог спасти своего великого брата — генетика Николая Вавилова, но выручил Максутова.

Изобретение пропало, но жизнь продолжалась. Лет через сорок, уже после смерти отца, житейские обстоятельства столкнули Татьяну Дмитриевну с дочерью врача-доносчика. Выяснилось, что та искренне гордится сотрудничеством своего отца с прославленным ученым. Татьяна Дмитриевна предпочла утаить от ни в чем не повинной дамы правду о настоящих «плодах» сотрудничества их предков, но постаралась больше не встречаться с ней.

От многих фотографий в семейном архиве Максутовых остались только овальные фрагменты. Со времен Петра Великого фамильным призванием князей была военная служба. Однако родство с офицером после революции могло безвозвратно увести в «чрезвычайку». Приходилось выстригать с фотографии мундиры, эполеты, форменные фуражки, оставляя только лица. Проще было бы сжечь снимки целиком, но о таком кощунстве даже думать не осмеливались.

Верность предкам сохранила занятный снимок. Фотограф из Нагасаки запечатлел племянника защитников Камчатки лейтенанта Дмитрия Максутова в японском плену. Офицер с потопленного в цусимском сражении крейсера «Владимир Мономах» снялся на память в щегольском плаще под черным зонтом с жизнерадостной улыбкой выжившего. Оказывается, в те патриархальные времена пленным офицерам разрешалось получать переводы с родины и свободно ходить куда угодно.

После Цусимы и Русско-японской войны российская пресса обливала грязью военных и особенно флот с не меньшим темпераментом, чем в наши дни иные демократические, так сказать, органы чернили и чернят все Вооруженные силы России. Поэтому, вернувшись из плена домой, Дмитрий Максутов перешел на службу в Генеральный штаб и 1917 год встретил полковником. После революции он угодил сначала на Соловки, потом — в сибирскую ссылку. Там ему случайно попала в руки газета с обращением писателя Новикова-Прибоя к участникам цусимской катастрофы. Писатель просил присылать воспоминания для продолжения работы над своим нашумевшим романом «Цусима». Между ссыльным дворянином и вполне благополучным литератором завязалась переписка. Новиков-Прибой сам был в плену и припомнил, как лейтенант с «Владимира Мономаха» помогал деньгами уцелевшим матросам своего корабля. Доброта, на которую не поскупился Максутов в Японии, откликнулась добротой. Сын цусимца, почетный полярник Дмитрий Дмитриевич Максутов, говорил мне, что только заступничество Новикова-Прибоя спасло его отца в пору «Большого террора».

И еще один печально-прощальный анекдот. Полвека назад имя Александра Максутова присвоили большому морозильному рыболовецкому траулеру. Экипаж на нем подобрался трудолюбивый, с капитанами тоже везло, так что вскоре на рубке БМРТ появились почетные в то время слова «комсомольско-молодежный». К тридцатилетию Победы над Германией ЦК ВЛКСМ призвал коллективы, удостоенные этого звания, символически включать в свои ряды павших героев, выполнять норму и соцобязательства «за себя и за того парня», а деньги перечислять куда-то в комсомольские фонды. Ребята с «Александра Максутова» в книгах комсомольской славы рыться не стали, а зачислили в свой экипаж дополнительным рыбообработчиком героя, в честь которого звался их промысловик.

«Тех парней» зачисляли на свободные должности вполне официально, по ходатайству комсомольских организаций и согласно приказам руководства. Потом нагрянула перестройка, вслед за ней — первые намеки на рыночные отношения. Раздавать деньги незнамо куда уже никому не хотелось, поэтому знаменитые, но все-таки «мертвые» души превратились в обузу. Сокращение штатов на рыболовецких судах прошло еще раньше, и по этой статье Кодекса законов о труде избавиться от славных призраков не удавалось. Впрочем, голь на выдумки хитра, и кто-то додумался сотворить от имени… Александра Максутова заявление на имя капитан-директора с просьбой об увольнении по семейным обстоятельствам.

Фантастический этот документ и поныне хранится где-то в камчатских архивах вместе с трудовой книжкой на имя давным-давно погибшего князя. Под заявлением аккуратно выведена дата и фамилия увольняющегося. Рядом закорючка, которую кадровики, очевидно, сочли собственноручной подписью…

Фридрих Шиллер по другому, но созвучному поводу писал, что против глупости людской даже сами боги бессильны!